Габриэль с горькой улыбкой рассматривала убранство единственной в этой твердыни церкви. Сама она ни в коем случае не была фанаткой подобных мест, но прекрасно понимала, что если уж они копируют христианство, то без церкви тут не обойтись. Хотя бы настояла на том, чтобы вместо роскошного готического собора с теряющимися в небесах сводах. Уж на что-что, а на них она вдоволь насмотрелась...
Ах... те времена, — в которых было своё великолепие, — когда эта гильдия была молода, а они все ругались над тем, какой же будет гильдия... Тогда все они желали внести свой вклад. И стояли до упора, уверенные, что именно их идея — лучшая.
Эта небольшая церквушка летающая на крохотном островке среди облаков, хотя бы выглядела тихой, готовой принять в случае нужды, а не монументальным сооружением, что подавляло одним своим видом. В конце концов, вера — дело сугубо личное, а доказательством веры должны быть дела, а не огромные сооружения, не лицемерные жрецы, — от веры которых не осталось ничего, — или огромные столпотворения. В самих зданиях вера всё ещё есть, но у людей в них... лишь ритуал.
Присматривали за церковью всего трое человек: святой отец Бенедикт, жрец-целитель семидесятого уровня, — по крайней мере о нём ничего она такого не думали, в конце концов, именно она приложила руку к его личности. И две монахини пятидесятого, Мария и Тереза, способные при нужде сломать хребер церберу.
— Моя Леди, — отец Бенедикт склонил в голову, едва она отворила двери.
— Святой отец, у меня к вам небольшая просьба...
— Всё, что в моих силах.
— Оставьте меня, — чуть более холодно, чем она желала, произнесла Габриэль.
Бенедикт молча поклонился и, кивнув монахиням, вышел вслед за ними. И лишь у самой двери, в закрывающуюся щель, он тихо сказал:
— Надеюсь, Он ответит... хотя бы вам.
Ей хотелось только усмехнулся — уж скорее он ответит им, чем ей... Что они написали? Что божественное должно быть отделено от материального. Именно поэтому Метатрон должен был лишь нести его волю, искажать и упрощать её, меньше всего влияя на мир. Она же была его полной противоположностью.
Габриэль медленно прошла между рядов деревянных скамей, осматривая это место. Как давно... и как же тут всё похожее на родную Англию, но вместе с этим... так же невероятно далеко от неё. Если только там, конечно, нет всего этого безумного многообразия, от одной мысли о котором кружилась голова.
— Я ведь никогда не была тут... — тихо заговорила Габриэль, — С... лет с двенадцати... Нет, с момента той катастрофы... Потому что я отчаялась, отчаялась из-за молчания... Пришла от того, что желала услышать хоть от кого-то слова поддержки... Не от родственников, что даже были рады тому, что это произошло, ведь тогда бы я, по их мнению вернулась бы обратно. Не от его родни, что всё ещё смотрела на меня как на диковинку... Священник лишь сказал... "Все в воле Божьей"...
Тогда я была ужасно зла, но лишь теперь понимаю, что он был чуть не единственным, кто говорил искренне... Он не знал Мэтта, а я была для него лишь незнакомкой, которую он впервые видел... А он лишь прямо говорил, что мы не властны надо всем, что надо собраться и идти дальше. Увы, но ослеплённые потерей мы так и не способны этого понять, и порой лишь вера во что-то свыше позволяет забыть и идти дальше.
А ведь я всегда верила... как он говорил, "наивно и детски"... даже не в Тебя... Ты был лишь символом, олицетворением всего, во что я верила — чуда, самого обыкновенного и столь же невероятного. Верила в то, что можно добиться невероятного, в свет добродетели и надежды, в утопию больше похожую на сияющий град, что можно выстроить собственными руками. Не в жрецов, что если и молятся, то лишь прося прощения, когда в очередной раз смываются к хористке, — если только не приберегают всё для одной ежемесячной исповеди; не в запреты общества, за которые выдают религию те, кто трактует Писание; а в то, что люди с верой в сердцах найти свой путь в лес. А голова на плечах поможет, чтобы это была райская роща, а отнюдь не тёмный лес, в котором скрывается вход в Преисподнюю.
Оторвав взгляд на алтаря, она взглянула на массивный крест из лакированного дерева. А ведь когда-то Мэтт говорил, что это... просто обычный сюжет, о самоубийстве Бога... Атис калечит и убивает себя, Один жертвует собой Одину, самому себе, девять дней вися на дереве, и так же с Христом... но даже если это и так, то разве не это же показывает невероятное и вдохновляет? По крайней мере, многие в этом замке верили в это, и даже она была уверена, что здесь когда-то действительно был Творец, просто это она — непрошенная гостья.
— Мэтт ведь наверняка бы со мной не согласился... Сказал бы, что это лишь программы, которые обрели разум, — она горько улыбнулась, — Он столь упорно желал найти объяснение всему, что видел... Интересно, как бы он объяснил произошедшее? Как я вместе со всей Лестницей оказалась тут?
Это... это даже на её взгляд было совсем уж невероятным. NPC, что обрели личность, эти огромные силы, просто невероятный мир... Нет, нет, он бы просто решил, что уже сошёл с ума. В конце концов, там, на Земле, по сравнению с этим всё казалось таким определённым и однозначным. Теперь же...
Габриэль прикрыла глаза, хотя бы просто касаясь всей той мощи, что она могла достигнуть. Кем она была в соответствии с теми легендами, что сами они придумали? Архангелам Мироздания, что из Ничто явила Нечто, дав возможность существовать всему? И она действительно чувствовала эту невероятную мощь... Это было даже не размеренное течение стихий, из которых состоит всё сущее.
Нет, это было само мироздание. Если бы она попыталась выпустить эту силу... города лежали бы в руинах от одного её слова. Габриэль открыла глаза, смотря на всё вокруг, чувствуя бесчисленные нити той Силы, что пронизывает всё сущее и связывает галактики воедино, что между ей, этим алтарём, песчинкой на другой планеты — её, более того, она действительно чувствовала всё, что только есть в этом мире, хоть и не могла понять всё, что ощущала. Словно не она могла управлять миром, а мир был сам частью её. И каждое её движение, каждая мысль заставляли этот непостижимый узор меняться, вести хороводы, образуя новые картины. Это было действительно ошеломляющее великолепие.
И почто что... никто кроме неё не мог ощутить, понять это, подчинить себе Силу, которой она Творила... Творила ли? О нет, она лишь исполняла. Был Творец, Метатрон был вестником Его воли, а она — лишь инструментом. Разумным и способным, но ограниченным. Слугами, а не лучшими из Творений. У смертных же не было её Силы... но они могли познать, и сами Творить, подобно Ему, даже превзойти, но упорно отказывались.
— РАДИ. ЧЕГО? — всего два слова, что она произнесла.
Единственное, что имело для неё значение. Был ли это Он? Несомненно. Да, бритва Оккама была неумолима, но тут отбрось невозможное и получишь невероятное. Без разницы, кто это сделал на самом деле, — но если им это под силу, то даже для неё Они неотличимы. И она взывала к Нему... Ней... Ним...
Но ответом было лишь эхо, идущее от стен небольшой часовни.
— Хорошо! — вскрикнула она, бросая нити реальности, которые она только что держала в руках, готовая буквально разорвать их.
Никаких разрушений, никакого конца света, ничего... просто мироздание мгновенно вернулось к первоначальному состоянию, и она даже не ощутила, чтобы вся эта мощь хоть как-то тяготила её. Нет, кто-то быть может и сейчас может приказать этой Силе, но это насилие над миром, жалкое подражание... Она не управляла этой силой, нет, Габриэль буквально дышала ей, сама была той мощью, что нежданно для её сознания стала буквально плоть от плоти её. И даже с трудом осознавала — кто или что именно она теперь такое.
— Ради чего?! — бросила она в пустоту, ибо при всей силе, что у неё была, одного она всё-таки не могла найти, — Я знаю, что это сделал Ты! Тысячелетия истории Ты не внимал и не вмешивался! Войны, геноцид, разрушения, но единственный раз, когда Ты проявил свою мощь — это сейчас. Лишь для того, чтобы я оказалась здесь. Я вижу Чудо, но я не понимаю — ради чего оно, как будто это просто какая-то забава!
Она передохнула, а затем снова бросила разъярённый взгляд на алтарь. Голос оглушительно звенел серебром, что было совершенно дико, в словах чувствовалась та сила, что составит этот след в этом мире вплоть до самого её конца.
— Молчишь?! Да будет так, — медленно и железно произносила она, — Ты сам даровал мне эту силу, и я отныне я вольна ей распоряжаться, как велит мне сердце. Ты отказался от владения Творением, оставив его. Я выбираю деяние и осмелюсь любить этот мир в полную силу, верну ему былое совершенство Первых Дней, покажу Твоим Детям хотя бы толику того, чего они смогут достичь сами, если двинутся по пути из невежества, в котором Ты их оставил. А после найду Тебя и призову Тебя к ответу за всё то, чего Ты не совершил, и лучше бы Тебе иметь причины на подобную халатность.
И, резко развернувшись на пятках, двинулась к выходу. Если бы это был Ветхий Завет, то её уже поразил бы гнев, но сейчас была только тишина...
В отличие от гнева для Хелела, ей досталось лишь молчание. Он, по сравнению с ней, был верным слугой Бога. Да, он бросил вывод его Творению, самому существованию смертных. Но он всё ещё любил его. Она же... до безумия обожала этот мир и всех, кто там обитает. Но смотря на это несовершенство, на весь потерянный потенциал... просто не могла любить того, кто допускает такое. Архангел Мироздания объявила мятеж, с намерением низвергнуть Самого.
Была готова вынести любое наказание, любое проклятие, любую кару. Однако не была готова к тому, что он лишь проигнорирует её, что величайший мятеж не достоин собственного наказания. Но не это сейчас волновало; Габриэль не знала, кто именно пойдёт за ней, но верила, что хоть кто-то поймёт её, и она будет счастлива стать для них Денницей, Зарёй, на которую, словно маяк, последуют другие.
— Леди... — произнёс Бенедикт, едва дверь со стуком распахнулась, повинуясь одной её мысли, но ту же замолчал, смотря вслед... теперь уже не совсем Габриэли, а ещё и Архангелу Мироздания, равно как и эти две монахини.
Но если бы кто-то сейчас повернулся, то он мог бы увидеть, как на пол церкви падало одинокое чёрное перо.
