I
Путь до Парижа занял всего двое суток.
Для Рауля путешествие оказалось не таким приятным, как бывало. Впервые граф ехал в привычном для себя темпе, не делая поблажек виконту.
Однако скорость отнюдь не мешала графу предаваться размышлениям — его занимала предстоящая встреча с герцогиней де Шеврез.
Атос плохо помнил ее. Встречи в Лувре двадцатипятилетней давности почти изгладились из его памяти, а ночь в Рош-Лабейле была слишком скоротечной, чтоб он мог сказать, что как следует разглядел свою случайную партнершу.
Он старался не думать о возрасте герцогини. Мадам избалована вниманием и привыкла к безоговорочному восхищению и если он хочет заслужить ее расположение, то ему придется искренне выразить свой восторг. Фальшь она почувствует и не простит.
Когда-то мать учила его, как поступать в подобных случаях. Статс-дама была со всеми в хороших отношениях, но при этом никто и никогда не обвинял ее в лицемерии. Она раскрыла свой секрет сыну — "восхищайся тем, что действительно достойно восхищения и закрывай глаза на остальное".
Когда юный виконт возмущался в адрес очередного придворного: "Он же непроходимо глуп!" или "Его хвастовство невыносимо!", мать улыбалась: "Зато у него удивительной красоты камни на пряжке плаща! Скажите об этом — Вам не придется лгать, а ему будет приятно. Если подобный господин будет претендовать на Ваше уважение и дружбу, тогда будьте принципиальны, а пока репутация вежливого и воспитанного человека еще никому не помешала".
Что касается герцогини де Шеврез, то она была матерью его обожаемого сына — этого достаточно, чтоб быть ей искренне благодарным и Атос все свои мысли сосредоточил на этом факте. Он решил, что постарается увидеть в ее лице черты Рауля и тогда она без труда станет для него самой красивой женщиной на свете.
Атос самым тщательным образом продумал каждое свое слово, каждый жест и улыбку и, чтоб не растерять нужного настроя, отправился к герцогине сразу же, как они приехали в Париж. Он видел, что Рауль утомился, но откладывать визит не стал.
От мадам де Монбазон он знал, где искать герцогиню.
Она оказалась дома и, напомнив себе еще раз, что мать Рауля не может не быть прекрасной, граф решительно переступил порог особняка де Люинь.
К его облегчению слишком насиловать себя не пришлось — герцогиня выглядела лучше, чем он опасался.
Она приняла его в будуаре, намеренная кокетливость которого молодила ее. Благодаря непринужденной позе, ее фигура бросалась в глаза прежде лица, и граф с удовольствием отметил, что фигура впрямь великолепна. Тонкой талией и соблазнительными изгибами бедер можно было восхититься без боязни быть обвиненным в преувеличении.
Граф не стал останавливаться, и, пока они молча разглядывали друг друга, искал новые поводы для комплиментов: прелестнейшие белокурые волосы, которые наверняка приятно ласкать пальцами, маленькое розовое ушко, созданное чтоб слушать любезности, яркие, лукавые глаза, способные зажечь огонь в любом, кто хоть сколько-нибудь отличается от камня.
Он избегал смотреть на уже увядавшую кожу щек, намеренно не замечал легкую дряблость уголков рта и едва проявившиеся, но все же явно видные в свете дня морщинки, портившие гладкость лба.
В его воображении все это легко затмевалось нежным овалом лица и изяществом жестов, которые Рауль явно унаследовал от матери. Глядя на герцогиню, Атос видел в ней мягкость и ласковость сына, деликатность его сложения, его тонкость, легкость и изысканность. Даже иногда проскальзывавшая в юноше кокетливость, была даром матери.
Живость и впечатлительность, с какой герцогиня выслушала щекотливый рассказ о приключении в Рош-Лабейле, еще больше напомнили графу сына — Рауль бесспорно ее дитя!
Атосу уже не приходилось себя уговаривать, лицо Мари де Шеврез — оживленное, с порозовевшими от волнения щеками и глазами, сияющими неподдельным счастьем — казалось ему самым прекрасным женским лицом, какое только можно вообразить.
Лицо матери, которая обрела своего ребенка.
Атос был вынужден уйти только потому, что его призывали другие дела и утешил себя тем, что совсем скоро сможет увидеть герцогиню у Скаррона, куда она обещала принести письмо к Конде.
Она не обманула его и не разочаровала.
Когда объявили о том, что прибыла герцогиня де Шеврез, Атос невольно покачал головой: "Не знаю, как ей это удается, но выглядит она потрясающе!"
Конечно, граф прекрасно понимал, что кокетки, подобные Мари де Шеврез, имеют в запасе немалый арсенал средств, чтоб противостоять влиянию лет, но сейчас он предпочел не думать об этом, а просто восхитился результатом: "Чертовски прелестна!"
Он вскользь обмолвился о своей встрече с герцогиней Арамису, но о том, что у Скаррона будет виконт де Бражелон, предупреждать не стал.
Верный своей политике предоставлять Раулю самостоятельность, он и Арамису представил сына почти как постороннего. По сути Атос просто столкнул их друг с другом, давая возможность самим решить, насколько близкими и дружественными будут их отношения.
Арамис ничем не выдал своих мыслей и даже при появлении мадам де Шеврез внешне остался таким же, как был — любезный и ловкий красавец-аббат, всегда готовый услужить дамам и блеснуть в обществе.
Единственным проявлением интереса, которое позволил себе Арамис, был вопрос, заданный небрежным тоном, пока Рауль провожал герцогиню де Шеврез. Рассеянно поглядывая вокруг, аббат спросил:
— Виконт остается в Париже?
— Нет, герцогиня передала для него письмо к принцу Конде. Завтра утром он уедет.
Арамис кивнул головой и больше не возвращался к этой теме.
Да, собственно, у них и времени на это не оставалось. События мчались таким галопом, что Атосу было уже не до своих личных дел.
После отъезда Рауля чары Мари несколько поблекли в его глазах — сын был единственным связующим их звеном.
Атос понятия не имел, что Мари де Шеврез считает иначе.
На следующий день после вечера у Скаррона она ждала визита графа. Когда пробило полдень, а от графа де Ла Фер не было ни ответа, ни привета, герцогиня нахмурилась.
"Допустим, утром он провожал виконта. Сколько это могло занять времени? Час? Два? Положим, они поднялись около одиннадцати. Ну, может, десяти, все же они мужчины и виконт отправляется в поход. Тогда еще рано — граф только-только его выпроводил. Но хотя бы записку он мог прислать! Вчера он пришел в три, что ж, подожду еще".
До трех герцогиня ждала относительно спокойно, к пяти вечера она уже нервничала, а в семь раздраженно ходила по будуару. У нее было несколько посетителей, но она всем отказала, сославшись на нездоровье, уверенная, что граф придет. Ей вспоминались загадочные слова Гонди и она тщетно пыталась понять, что имел в виду коадъютор.
"Он не хотел здороваться с графом, уверяя, что сделает это завтра утром. Сегодня вечером они что-то затеяли, но что? Какая-то вечеринка? Прием? Тайная встреча? И д'Эрбле был там. Он наверняка знает, не зря они с графом секретничали весь вечер. Граф, судя по всему, не признался ему, иначе кого-нибудь из них уже не было бы в живых".
Мадам самодовольно улыбнулась, представив, как два таких восхитительных мужчины дерутся из-за нее.
"Я тоже буду молчать. Во всяком случае, пока буду. Это может пригодиться в будущем. Но что же они делают сегодня вечером?"
Герцогине пришлось мучиться любопытством до самого утра, когда по Парижу пронеслась весть о побеге Франсуа де Вандома.
Она решила обидеться на графа — он должен был ей рассказать про побег!
Ее — саму герцогиню де Шеврез! — оставили в неведении.
Она решила, что заставит графа как следует попросить прощения, прежде чем милостиво вернет ему свое расположение. Но ее негодованию суждено было дойти до точки кипения и остыть, а от графа по-прежнему не было никаких вестей. До нее долетали только отголоски происходящих событий, и впервые в жизни она почувствовала себя не у дел.
Дни шли один за другим, а граф все не давал о себе знать.
Герцогиня выезжала, наносила визиты, принимала у себя и, постепенно разобравшись в происходящем, заняла привычное для себя место активной участницы заговоров и интриг. К ее сожалению, в отличие от былых времен, у нее оказалось много конкурентов. Теперь на передний план не лез только ленивый и... граф де Ла Фер.
Она со всех сторон слышала восхищенные отзывы об Атосе, но он сам был неуловим. В обществе он не появлялся, а расспрашивать в какой именно гостинице остановился граф, мадам де Шеврез сочла ниже своего достоинства.
К ее большой досаде, об Арамисе ей сообщили еще более неприятные новости. Принц Марсийяк ни о чем другом не мог говорить, кроме как о наглом духовнике своей любовницы герцогини де Лонгвиль. Марсийяк подозревал их в связи и не оставлял надежды поймать аббата на горячем. Правда, в обществе у многих существование этой связи вызывало сомнения именно благодаря необузданной ревности принца. Острословы шутили, что "зеленоглазое чудовище" заставляет Марсийяка видеть соперников даже в буйной зелени деревьев, плотной стеной окружавших дворец архиепископа, где жила герцогиня де Лонгвиль.
Мари де Шеврез слишком хорошо знала скрытность своего старого друга, чтоб усомниться в правдивости подозрений принца. Но ей пришлось это стерпеть, как пришлось стерпеть измену самого Марсийяка, когда-то сходившего с ума по прелестной Мари.
Принц, всегда отличавшийся большой непосредственностью, считал уместным жаловаться бывшей любовнице на неверность любовницы нынешней.
Поэтому с каждым днем герцогиня де Шеврез все больше жаждала встречи с графом де Ла Фер, который должен был вознаградить ее за все. Она тешила себя сладостными мечтами о том, как раскроют рот многие, когда увидят, какой мужчина упал к ее ногам. Среди этих раскрывших рот она с особым удовольствием хотела бы увидеть аббата д'Эрбле.
Про виконта де Бражелон герцогиня благоразумно помалкивала, прекрасно понимая, что граф не для того хранил тайну пятнадцать лет, чтоб теперь рассказывать об этом всем подряд.
Если она проговорится — граф ей не простит, а кроме того, она потеряет возможность управлять Его сиятельством. И потом, зачем отказывать себе в удовольствии принимать красивого молодого человека, интригуя общество? Пусть поломают себе головы, чем она привлекла виконта!
Сейчас спрашивать о виконте она могла свободно — пока это не вызывало пересудов.
Именно о Рауле она, наконец, и получила известия.
Марсийяк через герцогиню де Лонгвиль узнал о возвращении виконта де Бражелон. Принц, верный своей ревности, бдительно следил за всем, что так или иначе имело отношение к герцогине де Лонгвиль и, поскольку, именно он достал от нее рекомендательное письмо для Рауля, то его интерес к молодому человеку был понятен.
Марсийяк, сам того не зная, осчастливил мадам де Шеврез, сообщив ей, что виконт проживает в гостинице "Карл Великий".
Герцогиня тут же послала туда слугу.
Через полчаса слуга вернулся, а еще через несколько минут приехал и сам Рауль.
Сгоравшая от нетерпения герцогиня была разочарована — виконт был один. Но он с удовольствием говорил о своем опекуне и они провели чудесные полчаса на все лады расхваливая Атоса.
Рауль чувствовал искреннее расположение к милой герцогине, которой он был стольким обязан. Она нежно улыбалась ему, внимательно слушала, проявляла столько понимания и участия, что он рассказал ей о причине, по которой так скоро покидает Париж и дорогого опекуна.
Мари умилилась — этот ребенок уже влюблен! Он поистине ее сын, если сердечные дела так много значат для него в столь юном возрасте.
Обласканный и воодушевленный Рауль покинул особняк де Люинь не переставая восхищаться деликатностью и отзывчивостью герцогини де Шеврез, которые она проявила к нему — человеку, которого узнала совсем недавно.
Мари де Шеврез тоже была воодушевлена — ведь это граф настоял на том, чтобы виконт навестил ее. Значит, граф не забыл о ней, вероятно, он действительно был занят. Он сопровождал Франсуа де Вандома и, возможно, только недавно вернулся в Париж.
О многом из того, что происходило, герцогиня понятия не имела, и разговоры Лонгвиля, Марсийяка, де Буйона и коадъютора не всегда были ей понятны. Но, не желая показывать свою неосведомленность, она избегала задавать вопросы и только с загадочным видом кивала и поддакивала, создавая видимость всеведения.
Раз появился Рауль, скоро появится и граф — так она рассудила и на этот раз ее расчет оправдался. Однако случай чуть не отнял у нее этой возможности.
Со слов Рауля она знала, что граф накануне принимал старого друга, которого Рауль встретил у английской королевы. Виконт слышал, что прощаясь, они сказали друг другу "До завтра!". А когда Рауль провожал гостя, то в разговоре милорд упомянул, что завтра намерен представить графа королеве Генриетте и даже шутил, что со стороны виконта было невежливо опередить опекуна и быть представленным первым.
При всем своем самомнении Мари де Шеврез не надеялась, что ей отдадут предпочтение перед английской королевой и потому по ее расчету граф должен был появиться не раньше пяти-шести вечера.
Виконт де Бражелон ушел от нее около одиннадцати, и герцогиня полагала, что у нее в запасе есть не менее трех-четырех часов, чтоб отложить дела, которые можно отложить и успеть сделать то, что отложить не получится. Пользуясь привилегией дружбы, которая позволяет не обращать внимания на светские условности, она отправилась к принцу Марсийяку, хотя время для визита было непривычно раннее.
Принц часто виделся с ней и именно от него герцогиня узнавала большую часть того, что ее интересовало.
Марсийяк приписал появление герцогини ее любопытству и с готовностью стал выкладывать последние новости и сплетни. Они очень мило беседовали, когда принцу доложили о герцоге де Лонгвиль.
Муж и любовник терпеть не могли друг друга, но взаимная ревность не давала им расстаться.
Оба предпочитали знать, чем занимается соперник, и это заставляло их искать общества друг друга. Сойдясь вместе, они обменивались колкостями и недовольными взглядами. Заинтересованные люди из числа записных сплетников до сих пор спорили, кто из них — муж или любовник — был отцом мальчика, которого герцогиня де Лонгвиль родила два года назад.
Для герцогини де Шеврез появление Лонгвиля было неприятным. Она не без удовольствия общалась с господами по отдельности, но парой они ее раздражали — мало удовольствия слушать, как твои бывшие обожатели исходят ревностью из-за твоей молодой соперницы.
Они и тут начали свои привычные разбирательства и герцогиня уже собралась было покинуть неприятное для нее общество, когда разговор коснулся духовника герцогини де Лонгвиль. Ни герцог, ни принц не знали какую роль играл этот человек в жизни Мари де Шеврез. Им было известно, что господин д'Эрбле старый знакомый герцогини, но насколько близким и старым было это знакомство, не догадывался ни один, ни другой.
Марсийяк едва помнил скромного монаха, бывшего посыльным герцогини в далеком тридцать третьем году, когда им едва удалось вывернуться из цепких рук кардинала Ришелье. Он бы удивился, скажи ему кто, что этот монах и есть господин д'Эрбле.
А Лонгвиль и подавно не связывал духовника своей жены с молоденьким черноглазым красавчиком, которого лет двадцать пять назад встречал в приемной очаровательной герцогини де Шеврез.
Герцог де Лонгвиль в своем высокомерии не допускал, что его жена может предпочесть простого аббата принцам, и с особым удовольствием изводил Марсийяка, невинно интересуясь, почему тот так не любит господина д'Эрбле.
— Я не понимаю Вас, принц. Ваша семья всегда славилась благочестием и вдруг такая неприязнь к духовному лицу... не понимаю, — пожимал плечами Лонгвиль, глядя на багрового от злости Марсийяка. — Я вот всецело доверяю милейшему аббату! К примеру, сегодня моя жена собиралась посвятить вечер ему и совместным молитвам за успех нашего дела. Нет, нет! Вам не стоит отправляться в Нуази. Она сама приедет в Париж... если не передумает.
Герцог едва сдерживал смех, наблюдая муки Марсийяка:
— Хотя может и приехать... Если господин д'Эрбле не предпочтет сам появиться в Нуази. Он сейчас в Париже.
— А Вы откуда знаете? — не выдержал принц.
— Я видел его сегодня утром на Луврском мосту.
— И что он там делал?
— По всей видимости, у него была назначена встреча. Его ждал граф де Ла Фер и еще какой-то господин, по виду иностранец.
— Он сейчас нарасхват, — желчно заметил Марсийяк. — Новая звезда! Коадъютор грозился вызвать его на дуэль, если аббат будет позволять себе разговаривать с ним свысока.
Герцог де Лонгвиль осклабился:
— Они друг друга стоят. Выскочки.
— Тем не менее, именно им Франсуа де Вандом обязан свободой! — отпарировал Марсийяк.
Лонгвиль скривился:
— Положим, не столько им, сколько герцогине и герцогу де Монбазон, графу де Рошфор и матушке Франсуа — мадам де Вандом.
— А графа де Ла Фер Вы не считаете? — сочла возможным подать голос герцогиня де Шеврез. — Отчего Вы так к нему несправедливы? Ревнуете к прошлому?
Марсийяк, почуяв, что реплика герцогини задела Лонгвиля, оживился:
— Старый знакомый?
Герцогиня засмеялась:
— Милый принц, Вы же знаете — мы все тут старые знакомые!
— Да, конечно, но все же, герцог, ответьте — былые счеты?
— Мне нет до графа никакого дела, — холодно отозвался Лонгвиль. — Если мы задумаем предаваться воспоминаниям, то счеты найдутся у всех и ко всем. Желаете — обратитесь за справками к Сезару де Вандому*, или к брату мадам, — неожиданно повернулся он к герцогине.
Мари де Шеврез вздрогнула:
— К принцу де Гемене?
— Тогда он звался просто Луи де Роан, граф де Рошфор, — буркнул Лонгвиль. — Лучшее, что Вы можете сделать — не ворошить прошлого, а то узнаете лишнее. Как Вы верно заметили — тут все слишком старые знакомые.
— Но куда могли направляться граф де Ла Фер и господин д'Эрбле? — поспешила переменить тему герцогиня. — Опять дела де Вандома?
— Нет, не думаю, — покачал головой Лонгвиль. — Они пошли к Лувру, туда, где сейчас находится Ее величество Генриетта Английская.
— Тогда понятно! — Марсийяк махнул рукой. — Виконт де Бражелон привез новости от принца Конде и, видимо, королева пожелала видеть графа, чтоб поблагодарить за виконта.
Лонгвиль удивленно поднял брови и принц объяснил:
— Это протеже графа. Мадам, — он слегка поклонился герцогине, — просила за него, и я помог получить письмо к принцу Конде.
— А,— зевнул Лонгвиль, — это из-за него Вы беспокоили мою жену? И как?
— Молодой человек отлично себя показал.
— Молодой человек?
— Почти ребенок, ему едва пятнадцать.
— Вот как?
— Мне передавали, что маршал де Граммон очень хвалил его, а граф де Гиш, кажется, считает другом.
Лонгвиль со скучающим видом болтал ногой, слушая рассказ Марсийяка — его явно клонило в сон от всех этих подробностей, и вопросы он задавал не столько из любопытства, сколько из вежливости. Кому не спалось, так это герцогине де Шеврез. Не будь господа так заняты собой и друг другом, им бы показалось странным, отчего герцогиня сидит как на иголках.
— Вы полагаете, граф направился к королеве Генриетте?
— Я говорил, что с ними был иностранец — он похож на англичанина, — напомнил Лонгвиль.
— Когда же это было?
— В десять.
Мари де Шеврез перевела взгляд на часы и закусила губу — стрелка подбиралась к часу дня.
— Так рано?
Лонгвиль пожал плечами:
— Как я понимаю, время выбирали не господа, а королева. Возможно, на остальную часть дня у нее другие планы.
— Ах, как хорошо, что Вы мне напомнили, — изобразила улыбку мадам де Шеврез. — У меня тоже были планы, но в вашем приятном обществе я все позабыла.
Галантный принц поклонился герцогине. Лонгвиль, помешкав, последовал его примеру.
— Вы хотите покинуть нас? Я провожу Вас, — предложил Марсийяк.
— Не утруждайте себя, я не домой. Мне надо еще нанести столько визитов, — привычно солгала герцогиня, — что это будет сущей тиранией, требовать от Вас возить меня по всем салонам.
Марсийяк не настаивал и ограничился тем, что проводил герцогиню до кареты.
Едва принц скрылся за дверью, герцогиня приказала что есть силы гнать к особняку де Люинь.
Там привратник сообщил госпоже герцогине, что десять минут назад Его сиятельство граф де Ла Фер имел честь расписаться в числе ее посетителей, перед тем как покинул особняк де Люинь.
