IV
Сдержать данное себе слово не составило для Атоса труда. Рауль не только больше не нуждался в покровительстве герцогини де Лонгвиль, но напротив, лучшее, что он мог сделать, это держаться от нее подальше.
Фронда постепенно превращалась в фарс и для проницательных людей было ясно, что победа двора дело ближайшего времени. Для простонародья ситуация выглядела так, будто Анна и Мазарини уступили, вынужденные сдаться, но Атос не обманывался насчет истинного положения дел — двор победил, личные интересы принцев возобладали над туманной перспективой успешного союза с парламентом и народом.
Друзья удивлялись, что он не имел личных требований к Мазарини и королеве. На самом деле, графа очень искушала мысль обратиться к Анне с просьбой про усыновление виконта. Казалось, вон она, та возможность, которой он так искал!
Но Атос промолчал.
Ему это стоило немалых усилий, но здравый смысл говорил ему, что это ловушка, "троянский конь", которого он сам себе предлагает.
Анна ему не откажет, у нее просто не будет выбора. Но потом... Слишком хорошо знал он королеву, чтоб рассчитывать на ее великодушие. Она все припомнит виконту.
Нет, он должен сделать так, чтоб она даровала ему эту милость, чтоб чувствовала себя при этом могущественной государыней, а не загнанной в угол женщиной, у которой шантажом выманили привилегии в обмен на безопасность для любимого мужчины.
Сейчас Рауль был на хорошем счету. Конде не мог им нахвалиться, а Коменж все уши прожужжал королеве про храброго юношу. Если он, граф де Ла Фер, проявит сдержанность, то можно надеяться, у Анны не будет оснований сердиться на виконта.
А что касается возможностей...
Каждый раз, дойдя до этой мысли, Атос вспоминал герцогиню де Шеврез.
В отличие от обманчиво простого шанса с Анной Австрийской, Мари де Шеврез представлялась ему гораздо более надежным путем для достижения цели.
Она любит виконта, и эта любовь не зависит от преданности и послушания, как в случае с королевой. Герцогиня уже показала, что готова заботиться о будущем сына. Она просила Марсийяка, хотя Атос понимал, что обращение к сторонникам де Лонгвиль вряд ли порадовало мадам де Шеврез, но ради Бражелона она пошла на это. Тем легче ей будет попросить свою старинную подругу Анну, с которой Мари нечего делить.
Атос несколько раз перебрал в уме все факты: герцогиня искренне была рада найти сына; Рауль говорил, что к нему она была очень ласкова, разделяла его волнение о графе и он даже рассказал ей о своих чувствах к Луизе; слова Планше подтвердили, что мадам не оставила виконта вниманием; если Фронда уступит — а все идет к тому и он вполне может посодействовать этому — Анна вернется в Париж и ничто не помешает герцогине попытаться решить их вопрос.
Вывод казался очевидным и потому на вопрос кардинала Мазарини граф, не колеблясь, ответил:
— Монсеньер, для себя мне требовать нечего, но я многого бы потребовал для Франции. Поэтому я уступаю слово шевалье д'Эрбле.
Если бы Атос впоследствии мог услышать беседу д'Артаньяна и Анны Австрийской, он бы убедился, что ход его мыслей был единственно верным.
— Разве у вас нет четвертого товарища?
— Есть, ваше величество: граф де Ла Фер.
— Чего же он требует?
— Он ничего не требует.
— Ничего?
— Ничего.
— Неужели есть на свете человек, который, имея возможность требовать, ничего не требует?
— Я говорю о графе де Ла Фер, ваше величество. Граф де Ла Фер — не человек.
— Кто же он?
— Граф де Ла Фер — полубог.
— Нет ли у него сына, молодого родственника, племянника? Мне помнится, Коменж говорил мне о храбром юноше, который вместе с Шатийоном привез знамена, взятые при Лансе.
— Вы правы, ваше величество, у него есть воспитанник, которого зовут виконт де Бражелон.
— Если дать этому молодому человеку полк, что скажет на это его опекун?
— Он, может быть, согласится.
— Только может быть?
— Да, если ваше величество попросит его.
— Это действительно странный человек! Ну что же, мы подумаем об этом и, может быть, попросим его.
Будучи испанкой, Анна не могла не оценить гордости в другом человеке.
Д'Артаньян действовал интуитивно. Раз Атос не пожелал ничего просить, значит, он лучше знает, когда придет время. И уступчивость Анны показала гасконцу, что он действовал в нужном направлении и ничем не испортил дело Атоса.
Анна сама вспомнила о Рауле, сама захотела его вознаградить — первый шаг был сделан.
Вообще, несмотря на серьезность положения, ситуация с друзьями изрядно забавляла д'Артаньяна.
Он ловко выкрутился, когда Анна намекнула, что догадывается об истинном происхождении наследника герцогини де Лонгвиль и бровью не повел, когда королева назвала Рауля сыном графа. Правда она тут же поправилась, но гасконец все мотал на ус.
Все всё знают и понимают, но говорить вслух о таких вещах не принято, так что д'Артаньян тоже усердно делал вид, что не замечает очевидного.
Особенно это касалось Атоса и Рауля. Любой, кто просто видел их рядом, уже не нуждался в том, чтобы интересоваться в какой степени родства они состоят.
Тот же Коменж не сомневался в этом. Д'Артаньян, краем уха услышав, как он разглагольствовал в разговоре с Гито, посчитал нужным вмешаться.
— Я был просто в восторге от виконта! Благодарение Богу, он оказался рядом, иначе... — восклицал Коменж.
— Снесли бы Вам голову, — хмыкнул Гито. — Все никак не успокоитесь? Уже все прошло, все помирились и всё забыли.
— Ну, знаете, я не намерен забывать, что мне спасли жизнь! — гордо вздернул подбородок Коменж. — Я и отцу его говорил, как высоко ставлю их семью.
Гито отер усы:
— Гм, отцу?
— Графу де Ла Фер.
— Вы ошибаетесь, Коменж, — прервал его д'Артаньян, — граф — опекун виконта де Бражелон.
Коменж с готовностью кивнул головой:
— Да, да, конечно, опекун. Кому и опекать, как не...
— Гм, — снова хмыкнул Гито. — нет ничего удивительного в том, что он не оставил сироту, граф человек благородный.
— Да, я помню, Вы говорили мне, что знали его родню, — подхватил Коменж. — Блестящее происхождение.
— Мать графа была статс-дамой и знала королеву Генриетту, — задумчиво добавил д'Артаньян.
— Господин Гито рассказывал мне, — закивал головой Коменж. — Когда появился виконт де Бражелон, о мальчике стали говорить и вспомнили графа.
— Не думаю, что графу это понравилось, — усмехнулся д'Артаньян. — Он не любит быть на виду.
Гито пожал плечами:
— Его родителей многие знали, так что не в его власти заставить людей молчать, если они желают предаваться воспоминаниям. Он сам тоже кой у кого оставил память, так что...
— Сам? — искренне изумился гасконец. — Его двадцать лет при дворе не видели!
Гито рассмеялся:
— Зато помнят. Так что некоторых появление виконта де Бражелона вовсе не удивило.
Д'Артаньян как бы невзначай оглянулся — они стояли в амбразуре окна одни. Коменжа только что отозвали и он ушел с дежурным офицером. В караульном помещении больше никого не было. Гасконец повернулся к Гито:
— Сударь, я бы попросил Вас объясниться. Возможно, Вы не знаете, но граф мой старый друг, и мне бы не хотелось, чтоб он был объектом досужих разговоров.
— Господин лейтенант, мне кажется, Вы неверно меня поняли. Я искренне уважаю графа, хотя не имею чести быть ему близким человеком.
— Тогда почему Вы так говорите о виконте?
— Простите, как?
— Что вовсе не удивлены...
— Тем, что у графа есть... гм, воспитанник? Не удивлен.
— Отчего же?
— Да почему я должен быть удивлен? — Гито пожал плечами. — Вы друг графа, но я знаю его гораздо дольше Вашего. Я видел его мальчишкой, когда он был в Лувре завсегдатаем. И уж поверьте, их компания такое вытворяла с фрейлинами!
Д'Артаньян закашлялся:
— Что? Быть того не может!
Гито развел руками:
— Что Вы хотите? Да он чуть не с колыбели был вхож на половину фрейлин. А как иначе, если мать статс-дама.
— Но... — гасконец растерялся.
У него не было оснований не верить Гито, но эти слова совершенно шли вразрез с тем, что д'Артаньян знал про Атоса.
Хотя... В свое время он был поражен, узнав историю миледи. Какой силы должна была быть страсть, чтоб заставить настолько родовитого господина забыть о своем положении? Как он тогда сказал: "против воли всей своей семьи..."
А Гито, не замечая замешательства собеседника, продолжал, как ни в чем не бывало:
— Да, он там с детства был своим человеком. На вид довольно сдержан, но посудите сами, как тут устоять, если вокруг красотки одна лучше другой и все вешаются тебе на шею? Что бы там ни говорила его мать, а не верю я, что он был так уж добродетелен. Шестнадцать лет! Да еще с такой внешностью и манерами! Уж я бы на его месте... Эх! — Гито стукнул кулаком по оконному переплету. — Да и после, когда мы их на горячем поймали, тут даже ей пришлось признать, что сынок у нее изрядный шалун. Но, — Гито спохватился, — это между нами, господин д'Артаньян. Графу давно не шестнадцать. Я не знаю человека благороднее его, он достоин всяческого уважения, а маленькие слабости... так у кого их нет? Во всяком случае, с виконтом он поступил исключительно порядочно. Поверьте, отдать свой титул — это очень смело!
— Да, — пробормотал д'Артаньян, — думаю, Вы правы.
— Многих его поступок озадачил, но, будьте уверены, у людей истинно благородных его действия вызвали только восхищение. Можете ему это передать.
Д'Артаньян склонил голову:
— Думаю, лучше вообще не затрагивать этой темы.
— Граф хочет видеть виконта при дворе, а значит, подобных разговоров не избежать, он должен понимать это. Единственный способ закрыть рот всем любопытным — официально признать виконта. Но, насколько я знаю, дело это хлопотное.
— Разве?
— Да, — Гито кивнул. — Я не знаток, но за столько лет, что я здесь кручусь, навидался всякого. Только король может решать такие вопросы, только король.
После разговора с Гито д'Артаньян подумывал о том, чтоб сообщить Атосу то, что он узнал. Но тема была столь щекотливой, что гасконец побоялся выглядеть навязчивым и бестактным. К тому же он не знал, какие у Атоса планы, может, его устраивает положение вещей и тогда откровенность д'Артаньяна будет некстати.
Шарль решил не вмешиваться.
К тому же возможности вести беседы по душам у него совсем не было. После заключения мира он с Портосом не покидал Сен-Жермен, готовя возвращение королевы и кардинала, а Атос с Арамисом остались в Париже.
Атос, не зная, что, в силу случайности, его делами занимается д'Артаньян, тоже не терял времени. Едва добравшись до Парижа и даже не переодевшись, он поспешил к герцогине де Шеврез. Он был готов к серьезному разговору и рассчитывал, что пришло время открыть ей все карты, а именно рассказать о своих планах по усыновлению и заручиться ее обещанием поставить подпись под официальным признанием.
Но едва он успел сказать несколько слов, как герцогиня огорошила его заявлением, что желает мстить королеве.
Он уговаривал ее на все лады и, в конце концов, она сдалась. Но Атосу не понравилась эта борьба. Он старательно гнал мысль о том, что ошибся насчет герцогини и уверял себя, что это просто эмоции. Она остынет, успокоится, а позже они смогут поговорить.
Те несколько фраз, что она сказала о Рауле, успокоили Атоса — герцогиня заботится о сыне, просто она немного взбалмошна и избалована. Она хочет, чтоб ее просили.
Он готов был просить, но одно соображение остановило графа: через несколько месяцев ему исполнится пятьдесят и он сможет подписать те бумаги, что уже год дожидаются в бронзовой шкатулке. Если он покажет их герцогине, она поймет, как серьезно он настроен и тогда ее не придется уговаривать.
Поэтому он вернул их беседу в русло светской любезности и не придал особого значения ее словам:
— В самом деле, вы очень милы, граф и я с удовольствием погостила бы месяц в Бражелоне.
Граф ни на минуту не подумал, что именно это она и имеет в виду.
Он знал, что светские дамы ни слова не говорят в простоте, Арамис не раз с ироничной улыбкой пересказывал ему разговоры, которые велись в отеле Рамбуйе и которые невозможно было понять без переводчика, хотя господа и дамы говорили на чистом французском.
Мадам де Шеврез говорит, что желает побывать в Бражелоне? Уверена, что там очаровательно?
Наверняка она имеет в виду, что желала бы продолжить их беседу в более подходящее время и более располагающей обстановке.
И то, что потом она снова заговорила о Рауле, убедило графа, что он понял все правильно.
Она хочет заняться судьбой сына, но прежде он должен все подготовить. Тогда и настанет то самое подходящее время и та самая располагающая обстановка.
Атос на прощание поцеловал руку герцогине и вышел вслед за Раулем.
Он не видел с какой удовлетворенной улыбкой мадам де Шеврез откинулась на спинку светло-голубого дивана и нежно провела рукой по шелковой обивке:
— "Вы очаровательны!" Значит, дорогой мой мушкетер, Вы ничего не забыли? Вам придется немного подождать, но это будет стоить того! Ах, что я устрою Вам в Бражелоне!
