VII
Арест принцев Конде и Конти стал совершенной неожиданностью, прежде всего, для них самих.
Герцогиня де Лонгвиль с мужем, принц де Марсийяк, герцог де Буйон и виконт де Тюренн не стали мешкать и сбежали из Парижа. Те, кто остался в столице, боялись что-либо предпринимать и просто выжидали, чья сторона возьмет, чтоб потом присоединиться к победителю.
Вслух все восхищались решительностью кардинала Мазарини, а втихомолку высказывали опасения, что он не ограничится одним Конде.
Сбежавшим фрондерам нечего было терять, и они рьяно принялись баламутить провинции.
Противники кардинала ждали его скорого падения. Конде, Конти, Тюренн — кого мог противопоставить им Мазарини? Герцог де Шатийон был убит, маршал де Мельере хоть и имел неплохую репутацию, но ни в какое сравнение не шел с победителем при Рокруа.
Однако Мазарини опять озадачил своих врагов. Он лично направился в Нормандию, чтоб призвать к порядку зарвавшихся подданных. Королева не пожелала с ним расстаться и отправилась следом вместе с малолетним Луи.
Фронде снова пришлось стать лицом к лицу с королем. Что бы ни говорили союзники Лонгвиль и Конде, но многих эта ситуация смущала. Воевать против законного правителя хотели далеко не все.
Д'Артаньян покинул Париж в начале лета 1650 года.
Он больше не волновался за Рауля. Виконт уехал еще осенью, и, как и предвидел д'Артаньян, поскольку это случилось задолго до ареста Конде, последующие события ничем не запятнали его честь.
Д'Артаньян знал, что своим назначением Рауль был обязан маршалу де Граммону и что вместе с ним Париж оставил сын маршала — граф де Гиш. По всей видимости, у маршала тоже были друзья, позаботившиеся предупредить его, как д'Артаньян предупредил Атоса. Так что молодые люди без всякого ущерба для дальнейшей карьеры оказались в стороне. Их отправили во Фландрию, где после громких побед принца Конде (во времена его преданности короне), наступило относительное спокойствие.
Для Атоса решить вопрос с виконтом оказалось проще, чем он думал. Имя маршала де Граммона всплыло еще во время разговора с д'Артаньяном. Несколько лет назад маршал был генерал-лейтенантом Пикардии — должность не столько ответственная, сколько престижная, нечто вроде военного губернатора. Его еще не успели забыть, и Атос без труда нашел общих знакомых, на которых можно было сослаться в письме. Это, и та дружба, которая связывала виконта и графа де Гиша, позволили Атосу прямо обратиться к маршалу. Граммону не пришлось долго объяснять суть дела, тем более, что его мысли относительно собственного сына полностью совпадали с тем, что думал о ближайшем будущем для Рауля Атос. Маршал взял все хлопоты на себя и уже в начале ноября молодые люди покинули Париж. Гиш жаловался, что когда он попытался возразить против подобной спешки, то отец заявил ему, что тут речь идет не об отцовском желании, а о приказе маршала и любые возражения неуместны.
В отличие от де Гиша Рауль мог пожаловаться только д'Артаньяну. Все случилось так стремительно, что у Рауля не было времени даже съездить в Бражелон.
Капитан выслушал его с отменным спокойствием и в утешение похлопал по плечу:
— Виконт, военным не пристало обсуждать приказы. Отправляйтесь во Фландрию и помните, все, что ни делается — к лучшему!
— Вы слишком добры ко мне.
— Гм, — пробурчал д'Артаньян, — не очень-то Атос балует Вас, если Вы называете это добротой.
Рауль улыбнулся:
— Вы сами сказали, что я военный. А значит, нежности мне не положены
— Это верно. Но дружеское участие Вам не помешает. Против этого даже граф де Ла Фер ничего не возразит.
— Конечно, о Вас он всегда отзывается так трогательно и с такой теплотой!
— Да? А я только и слышал от него: "Подтяните подпругу, а то свалитесь!" или "Незачем так сжимать эфес, рука устанет!", а то еще: "Д'Артаньян, сколько раз повторять, что обед лучше заказывать в Сосновой Шишке!"
Рауль рассмеялся и капитан последовал его примеру:
— Но я Вас не выдам, буду и дальше делать вид, что верю в его суровость. Не печальтесь, дорогой виконт. Не обещаю Вам скорого свидания с графом, но, возможно, скоро в поход отправитесь не только Вы.
— Вы тоже едете во Фландрию?
Д'Артаньян приложил палец к губам:
— Тихо, об этом пока нельзя говорить вслух, но вполне возможно, что если не с графом, то со мной Вы свидитесь даже раньше, чем думаете.
— Господин д'Артаньян, Вы что-то скрываете от меня?
— Поверьте, милый Рауль, для Вашей же пользы.
— Тогда я просто буду надеяться, и это меня утешит.
В день отъезда д'Артаньян проводил Рауля до самой заставы и еще раз уверил его, что если обстоятельства позволят, то он использует любую возможность, чтоб повидаться.
Но раньше ему удалось встретиться с Атосом и поспособствовал этому сам кардинал.
Мазарини прекрасно понимал, что внезапность нанесенного удара была его единственным преимуществом. Сбежавшие фрондеры были растеряны и подавлены и он не собирался давать им время сговориться и выступить единым фронтом. Однако и оставить за спиной Париж с ненадежным Парламентом было рискованно. Кардинал отчаянно нуждался в союзниках и после тяжких раздумий он был вынужден обратиться за помощью к тому, к кому по доброй воле он бы не обратился даже при вселенской катастрофе — к Гастону Орлеанскому.
Пока Мазарини во главе королевских войск усмирял бунтовщиков на полях Нормандии, принц должен был обеспечить спокойствие в столице.
В Блуа был отправлен посланец с письмом, в котором кардинал по части лести превзошел все известные доселе образцы. Посланца сопровождали мушкетеры короля во главе с самим капитаном д'Артаньяном. Подобное раболепие, проявленное Мазарини, пришлось Гастону по вкусу. Он возгордился, а кардинал мог вздохнуть спокойно — в ближайшее время никакие фрондерские соблазны не могли поколебать верность ветреного принца.
Д'Артаньян не стал заранее предупреждать Атоса, потому что подгоняемый жестким приказом кардинала, посланец несся как ветер, а вместе с ним и мушкетеры. Никакая почтовая карета не обогнала бы их в пути, и любое письмо пришло бы уже после приезда капитана.
В Блуа они прибыли ранним утром. Гастона разбудили, и он сразу же принял посланца. Однако, желая набить себе цену, объявил, что ему надо как следует обдумать предложение кардинала.
Мушкетеры получили приказ расположиться во дворце, а д'Артаньян, не теряя ни минуты, отправился в Бражелон.
Он хорошо помнил дорогу, хотя был тут всего однажды. Летнее солнце еще не успело раскалить воздух, и капитан наслаждался свежим утренним ветерком.
— Надеюсь, в такую рань Атос будет дома и будет один, — бормотал он себе под нос, лениво поглядывая по сторонам.
Леса и луга вокруг были по-летнему пышными и цветущими и эта избыточная щедрость вызывала улыбку на порядком обветрившихся от быстрой езды губах капитана: "Что ни говори, а Атос тут неплохо устроился!"
У калитки Бражелона его встретил привратник, знакомый ему с прошлого раза. Он тоже узнал д'Артаньяна и поклонился до земли:
— Ваша милость!
— Ты меня узнал?
— Еще бы, Ваша милость! Господин граф тогда был так рад! Я никогда не видел, чтоб он кого-то так встречал.
— Граф дома?
— Да, дома. Позвольте, Ваша милость, я сам Вас проведу! Господин граф будет счастлив.
— Так уж и счастлив, — хмыкнул д'Артаньян.
— Еще как! — заявил привратник с убежденностью слуги, наизусть выучившего своего господина. — Вам — до смерти рад будет.
— Он уже встал?
— Давно, еще с рассветом. Сначала он цветы смотрел, а потом в оранжерею пошел. Он и сейчас там. Я Вас проведу.
Двор был пуст. Из замка почти не доносились звуки, но чувствовалось, что в доме уже проснулись.
Оранжерея с одной стороны почти примыкала к стене замка и тут была небольшая дверца, служившая садовнику входом. Возле нее были устроены полки для хранения инвентаря, стояли пустые горшки и лежала всякая садовая всячина. В этой стороне был рабочий угол, а вся красота и гордость оранжереи были дальше, за большой двустворчатой стеклянной дверью. От нее ровные благоухающие ряды вели к другой такой же двери, которая служила входом для хозяина поместья. Чтоб дойти до нее, можно было или пройти оранжерею насквозь или пройти снаружи, через двор замка.
Привратник объяснил это д'Артаньяну и показал на садовую дверцу:
— Если Ваша милость не посчитает это зазорным для себя, то так быстрее. Не хочется Вас задерживать даже на секундочку.
— У меня действительно мало времени.
— Граф в оранжерее и достаточно будет окликнуть его. Вам-то уж он точно рад будет!
Привратник поклонился и оставил д'Артаньяна одного перед открытой дверью.
Гасконец легонько пнул некстати валявшийся на полу горшок, и шагнул внутрь. Стеклянная дверь открылась легко и неслышно. Он прошел дальше и в глубине оранжереи увидел темно-синее пятно камзола — Атос старательно изучал какой-то развесистый куст, по плечи зарывшись в густую листву. Шаги д'Артаньяна заглушал земляной пол и гасконец, лукаво улыбаясь, стал подкрадываться, прячась между шпалерами плетистых роз. Он уже открыл рот, чтоб окликнуть друга, когда Атос выпрямился и повернул голову в сторону от гасконца. Д'Артаньян тоже услышал шуршание.
Атос поспешно отряхнул одежду и сделал несколько быстрых шагов к основному входу:
— Сударыня? Вы здесь в такое время?
"Сударыня? — д'Артаньян подумал, что ослышался, но шорох юбок стал еще более явственным. — Хотя после Рауля, я уже не так удивлен..."
Фигура Атоса заслоняла от гасконца вошедшую даму и он мог только слышать ее:
— У меня бессонница.
Дама растягивала слова и говорила в той кокетливо-насмешливой манере, которую обожали все светские прелестницы, из-за чего их порой трудно было отличить одну от другой.
— Мне жаль слышать это, — холодно отозвался Атос.
— Вы мне сочувствуете? Тогда почему Вы не заглянули ко мне вечером?
— Я не хотел лишать Вас сна.
— Я все равно не могла уснуть, Вы бы нисколько не помешали.
— Прошу простить, если не угодил Вам. Я сожалею.
— Я что-то не слышу в Вашем голосе страсти.
"Я тоже", — подумал д'Артаньян.
Он не видел лиц говоривших, и потому ничто не отвлекало его от восприятия малейших оттенков интонаций в их голосах.
— Я сожалею, — повторил Атос, добавив самую малость любезности в свой тон.
Дама засмеялась — жеманно и неубедительно:
— Вы можете исправиться. Сегодня. Сейчас.
"Дьявол меня забери, — д'Артаньян вжался в стену, стараясь слиться с тенью от шпалеры, — если она не собирается его... Проклятье! А мне-то что делать?"
— Сударыня, — любезность в голосе Атоса приобрела несколько свирепый оттенок. — Вы всегда очаровательны, а сегодня просто обворожительны.
На мгновение Атос склонился, целуя руку даме, и гасконец мельком увидел белокурые локоны.
"Черт побери, опять блондинка? Атос, Атос!"
— Это все? — требовательно поинтересовалась дама, когда Атос выпрямился.
— Я с удовольствием провожу Вас в замок, — безупречно светским тоном ответствовал граф.
"Дьявол забери меня два раза, если он не с большим удовольствием свернул бы ей шею! — подумал д'Артаньян. — Но тогда какого черта он вообще пустил ее в дом?"
— Да, там мне будет гораздо удобнее.
— Удобнее?
— Слушать Ваши искренние извинения, — лукавство просто переполняло притворно-нежный голосок.
Д'Артаньян едва сдержал смешок: "Вот бесенок! А бедного Атоса загнали в угол. Кто же эта бестия?"
— Я готов принести извинения прямо сейчас... — Атос запнулся, потому что после реплики дамы фраза прозвучала двусмысленно.
— Неужели? — дама явно дразнила Атоса, — Я собиралась вернуться в замок, но раз Вы так настаиваете...
Д'Артаньян кусал губы, чтоб не засмеяться: "Вот нахалка! Но какой соблазнительный смех!"
— Я имел в виду, что очень сожалею, если мои действия вызвали Ваше неудовольствие, — судя по голосу, Атосу единственному было тут не до смеха.
— Тогда проводите меня.
Атос взял даму под руку и они пошли к большой двери в конце оранжереи.
Д'Артаньян не стал дальше ждать и, проскользнув между стеной и шпалерами, быстро вернулся в уголок садовника, прикрыл стеклянные створки и перевел дух. Он подумал, не стоит ли вообще убраться из Бражелона, но привратник видел его и Атос все равно узнает о визите. К тому же Атос наверняка расстроится, если лишится возможности передать пару слов Раулю, а д'Артаньян уже не сомневался, что скоро они с виконтом окажутся бок о бок.
Гасконец прикинул, что проще всего подождать, пока граф проводит даму в дом, а потом уже самому явиться туда, как ни в чем не бывало. У Атоса будет выбор показывать свою гостью или нет, и д'Артаньян подозревал, что второе графу больше по душе.
Он приник лбом к стеклянной стенке оранжереи, наблюдая за двором и ожидая появления графа, но вместо этого услышал шум за спиной. Д'Артаньян едва успел выскочить во двор, когда дверца снова открылась и появилась дама, с трудом пропихнувшая свои пышные юбки в узкий проход.
— ...не хочу ходить на виду, чтоб Ваши слуги глазели на меня... — увидев д'Артаньяна, дама прервала свою речь и остановилась в дверях.
Ее лицо промелькнуло перед глазами гасконца, но он почти не разглядел его, невольно скользнув взглядом к декольте — той части тела, которая прежде всего бросалась в глаза.
Двадцать пять лет при дворе кого хочешь сделают сведущим в дамских модах и д'Артаньян сразу отметил, что наряд женщины был очень дорогим и роскошным, но явно непредназначенным для прогулок. Такое платье уместнее смотрелось бы в будуаре в утренние часы, когда принимают только избранных, а еще лучше — в спальне. Вырез декольте был одновременно откровенный и сдержанный, показывающий ровно столько, сколько можно показать, без опасения обнажить то, что уже не стоит демонстрировать. Плечи и почти вся шея были скрыты, а грудь в треугольном кружевном "гнезде" напоминала персики в корзине.
Д'Артаньян невольно одобрительно хмыкнул: грудь была очень хороша.
Дама взмахнула рукой и прикрылась веером, но так, что гасконец мог без помех продолжать рассматривать самое интересное.
— Сударь?
Д'Артаньян оторвал взгляд от декольте и поднял голову. Дама смотрела на него поверх веера. Ее глаза — лукавые, молодые — блестели и словно сыпали искрами. Гасконец почувствовал, что у него пересохло во рту. На него давно никто не смотрел таким откровенно манящим взглядом, словно спрашивая: "У Вас достанет смелости покуситься на меня?".
Он прекрасно понимал, что светская вертихвостка, какой без сомнения была дама, флиртует совершенно машинально, по привычке всегда кокетничать. Но какая-то часть его сознания невольно откликнулась на призыв, готовая воскликнуть: "У меня достанет смелости — дайте только повод!"
— Сударь? — по голосу было слышно, что дама улыбается. Голос у нее был под стать взгляду — дразнящий, приглушенный, искушающий. — Вы офицер?
Д'Артаньян только сейчас сообразил, что капитанская форма выдает в нем необычного гостя. Он стряхнул с себя наваждение и, приняв вид бравого, но недалекого вояки, поклонился:
— К господину графу от Гастона Орлеанского. Важное донесение.
Дама, наконец, протиснулась в дверь и дала возможность выйти хозяину. Д'Артаньян поклонился:
— Господин граф, прошу прощения, но дело спешное. Мадам, Вы позволите?
Дама опустила веер и слегка обернулась в сторону Атоса:
— Вы все-таки поддерживаете с ним сношения? Думаете, это важно?
Лицо Атоса ничего не выражало, а сам он словно застыл в странном оцепенении.
— Я оставлю вас, — промурлыкала дама. — Господин граф, я рассчитываю после продолжить наш разговор.
Она кивнула в ответ на поклон д'Артаньяна, и легкой походкой, не забывая покачивать бедрами, направилась по аллее в обход замка. Д'Артаньян припомнил, что там был вход в боковое крыло, где располагались комнаты для гостей из которых он сам в своей первый визит, наблюдал за утренними проделками виконта де Бражелона.
Мужчины смотрели вслед женщине и молчали.
Когда она скрылась из виду, Атос безжизненным голосом произнес:
— Здравствуйте, д'Артаньян. Очень рад Вас видеть.
— Атос, мне лучше сразу сказать. Не буду делать вид, что не узнал ее — это герцогиня де Шеврез.
— Да, она моя гостья. Она принимала большое участие в судьбе виконта де Бражелон. Это ей он обязан представлением принцу Конде.
— Рауль рассказывал мне. В Париже он часто навещал герцогиню.
Друзья стояли лицом друг к другу, но старательно смотрели в разные стороны. Атос положил руку на плечо д'Артаньяну и нервные движения пальцев, сжимавших и отпускавших его, выдавали состояние графа, хотя его лицо по-прежнему казалось бесстрастным.
— Она была добра к виконту. Вы знаете, что в его положении подобное покровительство особенно ценно. Ему не на кого рассчитывать, кроме меня, но мои возможности ограничены, я не человек света.
— Да, — поспешно согласился д'Артаньян, — я помню, Вы говорили, что разыскали его у священника, где мать бросила мальчика. Атос, Ваши действия безупречны.
Атос помрачнел.
— Да, знаете, — д'Артаньян со смехом, который прозвучал как-то напряженно, попытался сменить тему, — однажды Арамис рассказал мне интересную историю и тоже про священника.
— Вот как?
— Да, — гасконец старательно улыбнулся, — он даже спел мне песенку. У него по-прежнему чудесный голос.
— Что же это за история?
— Презабавная! Вы сейчас тоже посмеетесь. Деревенский священник принял герцогиню за мужчину, потому, что она была переодета в мужское платье. Он предложил ей разделить с ним кров и постель, уверенный, что спасает ближнего от опасности околеть от холода. Только вообразите его физиономию, когда он обнаружил, что она — женщина!
Д'Артаньян расхохотался, но смех замер у него на губах, потому что лицо Атоса стало белее мела.
— Арамис это сам рассказал?
— Да. Атос, что с Вами? Вы... О, боже!
Атос слегка оттолкнул д'Артаньяна и, развернувшись к нему спиной, холодно сказал:
— Я не желаю, чтоб виконт де Бражелон вращался в обществе, где ему могут рассказывать подобные истории.
Гасконец молчал, пораженный не столько поведением друга, сколько мыслью, о сути которой можно было догадаться по тому, что он повернул голову в ту сторону, куда скрылась герцогиня де Шеврез.
— Черт побери, — пробормотал д'Артаньян.
— Д'Артаньян, Вы говорили, что приехали с известиями от принца. Могу я узнать, что случилось?
— Да, конечно. Знаете, Атос, я подумал, что Вам было бы приятно передать пару слов Раулю.
Атос круто развернулся:
— Раулю? Он здесь?
— Нет, но я, возможно, скоро увижусь с ним.
Атос нахмурил брови:
— Что-то случилось?
— По всей вероятности — конец света, если Мазарини ищет дружбы с Гастоном.
Атос невольно улыбнулся шутке:
— Зачем?
— Охранять Париж в отсутствие короля. Мазарини итальянец и это его извиняет. Он, видимо, не знает нашей поговорки про лису в курятнике.
— У итальянцев есть похожая. Значит, Вы отправляетесь в поход с кардиналом? Не лучшая компания. Хотя Вы сказали, король покидает Париж?
— Да. Сами понимаете, куда Мазарини, туда и королева-мать. Может Людовик и не рад сопровождать кардинала, но ему придется отправиться вместе с Ее величеством. Хотя мне говорили, что Луи сам проявляет похвальное желание не прятаться за спины солдат.
— Ему двенадцать.
— Самое время начинать. Итак, если Вы желаете что-то передать Раулю...
— Д'Артаньян! — Атос улыбнулся. — Вы смеетесь? Я волновался, потому что судя по тем ответам, что получил, не все мои письма дошли до виконта. Вы можете подождать?
— Нет, к сожалению. Но Вы можете отослать письмо во дворец Гастона, мне передадут. Только поторопитесь, как только принц даст ответ, мы должны немедленно отправиться в обратную дорогу. А что-то мне подсказывает, что у Гастона не хватит духу долго тянуть. Как бы он не примчался в Париж раньше нас!
— О, д'Артаньян, я так Вам благодарен!
— Погодите благодарить, — усмехнулся гасконец, — если Ваше письмо будет размером с те тома, которые вы любили в былые времена читать с Арамисом, то я отказываюсь его везти.
Атос рассмеялся:
— Постараюсь не слишком обременить Вас.
— Тогда я возвращаюсь в Блуа и буду ждать вестей.
Атос обнял гасконца и перекрестил:
— Счастливой дороги! Вам ничего не нужно? Если что, я мог бы...
— Нет, нет. Если мне будет что-то нужно, за это заплатит Мазарини или, на худой конец, принц Гастон. Иначе на что нужны эти принцы, если за нас будут платить друзья?
Атос снова улыбнулся:
— Тогда я просто помолюсь за Вас.
— А я за Вас обниму виконта.
Д'Артаньян покинул Бражелон, но, хотя и говорил, что спешит, однако пустил коня шагом. Ему хотелось без помехи поразмыслить.
Неподалеку от Блуа его обогнала карета, мчавшаяся вскачь, словно уже началась война. Гасконец успел заметить на дверцах гербы дома де Люинь.
"Кажется, я поневоле оказал Атосу услугу. Побей меня бог, если это не герцогиня! Видно, я своим появлением поломал ей всю игру. Но кто бы мог подумать!" — и д'Артаньян снова углубился в свои мысли, изредка недоуменно качая головой.
Он без приключений добрался до Блуа и через пару часов ему уже передали записку от Атоса.
"Дорогой д'Артаньян!
Посылаю Вам письмо для Рауля. Не буду много писать о том, как благодарен Вам — уверен, Вы знаете это и так.
Простите, что я о многом умалчиваю, но я не имею возможности говорить откровенно, а лгать не могу.
Скажу только, что, как и Вы, Арамис и Портос по-прежнему мне очень дороги, надеюсь, как и я Вам.
Мои чувства к друзьям неизменны.
Любящий Вас Атос".
