X
Перед приездом герцогини де Шеврез герцог де Барбье переживал как никогда в жизни.
Ему доводилось встречать и встречаться с самыми разными господами и дамами и титулом его было не удивить. Да и какой это титул — герцогиня де Шеврез? Что это по сравнению с соседями де Барбье — Гастоном Орлеанским и Сезаром де Вандомом?
Ну, муж — сын самого Генриха Меченого, ну, отец — Эркюль де Роан. Если бы только это, де Барбье даже ухом бы не повел.
Однако сама Мари де Шеврез стоила всех титулов и даже королевской короны. Герцогинь на свете много, а вот такая, как Мари — одна. Имя ей дал муж, а вот легендарную репутацию она заработала сама.
Герцог был взволнован, как мальчишка. Его ждала встреча не со знатной дамой, а с мечтой, с тайной, с легендой!
Он готовился к приему, как к свиданию.
В число приглашенных попали только избранные из избранных, числом всего восемь человек. Вместе с хозяевами, Атосом и герцогиней это должно было составить двенадцать особ — наилучшее количество для закрытого приема.
Все, что было богатого и роскошного в доме герцога, было выложено, вывешено, выставлено и подано на стол. Хозяева и гости оделись, как в последний путь, когда уже нет смысла оставлять что-то на потом. Золото и драгоценности слепили глаза. Пусть кое в чем были погрешности против вкуса и последних веяний моды, но пышность и роскошь способны были вызвать зависть у многих придворных.
Ни у кого не хватило терпения ждать и все явились неприлично рано, почти минута в минуту к началу приема.
Атос привез герцогиню с получасовым опозданием и когда они вошли в гостиную, все гости были в сборе. Воцарившаяся тишина должна была удовлетворить тщеславие мадам. Эффект был силен.
Она была в темно-бордовом с золотом платье, цвет которого был таким глубоким и насыщенным, что ткань казалась бархатной. На самом деле, из бархата был только лиф, а юбки были из искусно выделанной ткани, еще неизвестной в провинции.
Золотые рюши на шее, золотое кружево по краю декольте, золотая паутина по всему платью — герцогиня казалась роскошной птицей, запертой в драгоценной клетке, и была увенчана той самой берилловой диадемой, которую забыли (намеренно или случайно) в Блуа у герцогини де Немур.
Уже не имело значения, насколько свежа ее кожа или румяны щеки — она была королевой этого приема. К тому же приглашенные герцогом де Барбье были сплошь его старинные друзья, так что мадам де Шеврез в любом случае была там самой молодой.
Граф де Ла Фер не мог знать, что наденет герцогиня, но он догадывался, что представление будет первоклассным. Поэтому его костюм был под стать. Он разрядился так, что еще немного, и подобная роскошь показалась бы избыточной. Золото и старинная парча, кружева и банты, а в довершение — он сам. Гримо потрудился на славу, на этот раз граф так и сказал: "Как на крестины!"
Явление этой пары могло бы порадовать Рубенса, который был мастером парадных портретов. Выражение лиц было, как и одежда — "парадным".
Когда гостей позвали к столу, герцогиня позволила себе первую вольность. Она пожелала, чтоб графа де Ла Фер посадили напротив, чтоб она могла легко видеть его. "Мне будет приятно" — так она заявила, и гости тихо ахнули: "Как она смела! Какая непосредственность!"
Позволь себе подобное местная дама, ее бы подвергли остракизму за безнравственность.
Герцогиня держала себя с безупречным тактом и достоинством, но время от времени позволяла себе дарить откровенным взглядом сидевшего напротив мужчину. Бесстрастно выдержать такое мог только граф де Ла Фер.
Он сидел с видом отлично вышколенного светского истукана, для которого главный закон бытия — это этикет.
Но Атосу не помогла его сдержанность. Гости были единодушны — граф не нуждается в пошлых ужимках, чтоб подтвердить свой статус любовника. Он может позволить себе спокойную отстраненность, которая вполне отвечает подчеркнутой церемонности герцогини.
Даже самая искренняя любовь будет осмеяна, если использует вульгарные способы проявить себя, но адюльтер, поданный с элегантным бесстыдством, был принят с восхищением.
Герцогиня первой покинула дом герцога де Барбье, воспользовавшись всегдашней привилегией важных гостей убраться восвояси когда хочется, а не когда позволят приличия.
Хозяин, не смущаясь присутствием супруги, весь вечер не сводил с герцогини восторженного взгляда. Он повел ее к карете, бережно держа за руку, и время от времени целуя ей пальцы. Пока мадам усаживалась, Атос тщетно озирался в поисках Гримо и своего коня.
— Я давно отправил их, — улыбнулся герцог де Барбье. — Ее светлость пожелала, чтоб Вы сопровождали ее в карете.
Дружная толпа гостей с завистью уставилась на Атоса.
— Поверьте, граф, я бы все отдал, чтоб занять Ваше место, — де Барбье с шутливым сожалением вздохнул, — но Ее светлость...
Он повернулся к окошку кареты и, прижав руки к груди, поклонился:
— Ее светлость решила иначе.
Атос с каменным лицом отвесил хозяину и гостям прощальный поклон и забрался в карету.
До самого Бражелона они с герцогиней не обменялись ни словом. Она прикрывалась веером и Атос был уверен, что за пышными перьями мадам прячет торжествующую улыбку.
Он увидел эту улыбку, когда герцогиня направилась в свою спальню. Она сделала едва заметный жест, словно ища руку, на которую хотела опереться, но граф де Ла Фер сделал шаг назад.
— Сударь? — герцогиня вопросительно подняла брови.
За поклон, которым он ответил, ему бы рукоплескали даже при испанском дворе, где, как известно, церемонность возведена в культ.
С тем же "парадным" выражением лица, которое граф "не снимал" весь вечер, он распорядился:
— Проводить Ее светлость герцогиню де Шеврез в ее покои.
Властный жест — и мадам окружили слуги. Герцогиня оглядела эскорт, и надменно вздернула подбородок:
— Благодарю!
Ее любезная улыбка противоречила гневному взгляду, но граф остался бесстрастен:
— Спокойной ночи, мадам!
Он тоже отправился к себе. Гримо, давно вернувшийся в Бражелон, попытался объяснить, что не мог поступить иначе, но Атос не стал его слушать:
— Я все понял. Хватит об этом. Помоги мне лечь и запри дверь, которая ведет с лестницы в коридор перед моими апартаментами.
Эту дверь не запирали с момента постройки замка, и бедному Гримо пришлось изрядно потрудиться, пока он отыскал старый ключ.
Утром, забывшись, он хотел выйти, но уперся носом в закрытую дверь и несколько минут не мог сообразить, почему дверь не поддается.
Когда он вернулся в кабинет за ключом, граф мрачно распорядился:
— Запирать будешь каждую ночь.
С этого дня в Бражелоне начались военные действия.
Гримо очень скоро понял, что распоряжение графа отнюдь не было капризом. На следующий же день горничная мадам осведомилась, с каких это пор в замке по ночам запирают двери? Она-де не смогла пройти коридором, и была вынуждена блукать по лестницам.
Гримо молча показал ей более короткий путь к покоям мадам и напоследок заявил:
— Всегда.
— Что всегда? Запирают?
Гримо кивнул.
— А третьего дня, когда ты ездил в Блуа, было открыто! — не подумав, выпалила девица.
Гримо понимающе хмыкнул:
— Понятно. Теперь — заперто.
Горничная недовольно поджала губы, но сказать было нечего.
Между графом и герцогиней внешне ничего не изменилось. Атос был предупредителен, внимателен и почти все время посвящал гостье. Он находил для нее развлечения и занятия, при которых их всегда сопровождала прислуга.
Пикник на лужайке? Слуги несли провизию, маячили за спиной, отгоняли мух и держали зонты от солнца.
Прогулка верхом? С ними тащились оба конюха, Гримо, да еще бегом поспевала Жоржетта с парой-тройкой внучек и корзинами, на случай, если Ее светлости или Его сиятельству захочется остановиться и перекусить.
Осмотр семейных портретов? О, тут уже вся наличная челядь Бражелона "хвостом" брела за графом, который с видом Филиппа Испанского вел под руку герцогиню де Шеврез.
Ей оставалось только благодарить за почтение и внимание, которым ее окружили в Бражелоне. Через неделю она не выдержала и как-то после завтрака, решительно заявила, что им с графом нужно поговорить.
— Я всегда к услугам Вашей светлости, — безупречно вежливым тоном ответствовал граф. — Однако не смею посягать на Ваше время. Вам доставили почту из Блуа, и я...
— Я разберу ее позже.
— Не стоит ради меня изменять свои планы. Я найду себе другое занятие. Не буду Вам мешать.
Он поклонился и покинул столовую.
Только присутствие слуг заставило герцогиню сдержаться. Она поднялась и медленно направилась к двери, скользя взглядом по их лицам, готовая придраться к чему угодно, лишь бы иметь возможность вспылить, дать волю гневу. Но перед собой она видела только глуповатые от излишнего усердия физиономии с вытаращенными глазами — прислуга только ждала, не будет ли у Ее светлости еще каких желаний, чтоб со всех ног броситься их выполнять.
В свои покои мадам де Шеврез ворвалась, как смерчь:
— Ты, дура! Немедленно найди этого Гримо и пусть передаст графу, что он должен явиться сию минуту! Слышишь?
Она затопала ногами, уже не в силах держать себя в руках:
— Немедленно! Он обязан явиться! Я так хочу! Плевать мне на его дела!
Горничная зайцем метнулась к выходу, а Мари де Шеврез повалилась на диван и судорожно вцепилась в подушку, силясь разорвать ее на клочки. Ткани на графской мебели были добротные, и герцогиня только сломала себе два ногтя. Боль несколько отрезвила ее.
— Чертов мушкетер!
Она с раздражением отшвырнула подушку подальше и откинулась на спинку дивана, пытаясь успокоиться. Но не успела она прикрыть глаза, как вернулась горничная.
— Ну? Он идет?
— Нет, Ваша светлость. Граф уехал.
— Когда?
— А только что. Вместе с господином Гримо. Мне сказали, какой-то спор у крестьян, границы участка не поделили, что ли.
Горничная не успела увернуться и другая подушка — такая же плотная и тяжелая, как и первая — попала ей в голову.
— Ай!
— Замолчи, дура!
Герцогиня встала и прошлась по комнате, нервно кусая губы.
— Ладно. Когда он вернется?
— Вечером, — всхлипнула девушка. — К обеду.
— Хорошо. Прекращай реветь. Дай мне подумать.
Через полчаса настроение у мадам де Шеврез явно улучшилось. Она снова заулыбалась и эта хищная улыбка не предвещала графу де Ла Фер легкой жизни.
XI
Обед для графа прошел на удивление спокойно.
Герцогиня приняла его извинения и вместо недовольства, напротив, выразила полное одобрение:
— Конечно, мне было бы приятнее провести эти часы с Вами, но я понимаю, дело — прежде всего. Я рада видеть, с каким рвением Вы занимаетесь поместьем. Это внушает мне уверенность в счастливой будущности нашего милого виконта.
Атос насторожился:
— Благодарю за лестную оценку, хотя это не извиняет моей бестактности, как хозяина.
— Пустое! Между друзьями можно не церемониться. Вы все уладили?
— Не хочу утомлять Вас подробностями.
Герцогиня улыбнулась:
— Не очень-то вежливо давать мне понять, что я несведуща.
— Простите, — граф поспешил поцеловать ей ручку, — я все время невольно обижаю Вас.
— Это потому, что Вы не верите в искренность моего желания быть Вам другом.
Граф натянуто улыбнулся:
— Отчего же, я верю Вам.
— Я вряд ли сумею быть полезной в деле управления имением — Вы наверняка разбираетесь лучше. Но, полагаю, мне позволено хотя бы узнать, все ли в порядке? Ведь это естественный интерес, поскольку дело касается виконта.
— О, конечно! — Атос внимательнее посмотрел на герцогиню, но она выглядела искренне заинтересованной.
Он кивнул:
— Честно признаюсь, Ваше внимание мне очень по душе. Мне было показалось... Простите...
Герцогиня указала глазами на прислугу, ожидавшую, пока господа окончат трапезу:
— Может, мы продолжим нашу беседу в другом месте?
Она почувствовала, как мгновенно напряглась его рука, сжимавшая ее пальцы, но, как ни в чем не бывало, продолжила:
— Сейчас такие теплые вечера! Мы могли бы прогуляться.
— Если желаете.
Они вышли на липовую аллею. Герцогиня непринужденно оперлась на руку Атоса и, словно не замечая его сдержанности и холодного тона, продолжила расспрашивать про дела в Бражелоне. При этом она проявила достаточно осведомленности в хозяйственных делах, так что Атос был вынужден признать, что герцогиня, пожалуй, не так легкомысленна, как порой выглядит.
Постепенно он увлекся, рассказывая, какие преобразования затеял в Бражелоне, какие хитрости использовал, чтоб наладить дела, как устроил отношения с арендаторами. Никто никогда не проявлял интереса к этой стороне его жизни, да и странно было бы занимать такими разговорами светских знакомых. А герцогиня слушала внимательно, не упуская ни одной мелочи, и даже рассказала то полезное о ведении дел, что знала со слов герцога де Шевреза.
Они загулялись допоздна, и когда Атос повел ее назад, в замок, он снова напрягся. Но мадам опередила его:
— Граф, Ваше общество очень приятно, но я бы хотела сразу отправиться отдыхать. Вы не будете обижены?
— Вы устали?
Мадам виновато вздохнула:
— Вы меня простите за это?
Атос невольно улыбнулся:
— Сударыня, я Ваш слуга.
Она удалилась, а Атос еще некоторое время смотрел ей вслед, терзаясь противоречивыми чувствами:
— Играет? Но ведь она любит виконта. Пусть неглубоко, как умеет, но он очень ей дорог, в этом не может быть сомнений. Может, я все же ошибаюсь на ее счет? Она просто избалована и легкомысленна, но в душе — искренна.
Последующие дни не развеяли сомнений графа. Мадам была то сдержанной, то вдруг начинала кокетничать. А когда сталкивалась с его холодностью, удивленно поднимала брови: "Вы меня неверно поняли! Я ничего не имела в виду!"
За свою военную карьеру Атосу доводилось не раз ходить в разведку. Он знал, как обманчива бывает пустота улиц, когда спиной чувствуешь чужой взгляд и понимаешь, что в любой момент можешь получить пулю.
Сейчас он чувствовал себя почти так же — безмятежность и спокойствие герцогини только настораживали его. Но с другой стороны, он не мог не признавать, что она занималась делами виконта даже больше, чем он надеялся. Теперь они каждый день час-другой посвящали обсуждению различных вариантов, прикидывая не только, как лучше решить вопрос с усыновлением, но занимаясь и более близкими перспективами — кому виконт должен служить и как это устроить.
Атос поделился с герцогиней идеей устроить Рауля к Тюренну, используя знакомство с его братом — герцогом де Буйоном.
— Конде великолепный полководец, однако, как политик...
— Но Тюренн тоже на стороне Фронды.
— Сейчас — да, но Мазарини найдет на них управу.
Герцогиня рассмеялась:
— Вы так говорите, будто Вы уже стали сторонником кардинала.
— Видит Бог, нет, но я никогда не приму положения, когда Конде или Бофор будут указывать королю. Они слишком много на себя берут и, боюсь, ход событий будет не в их пользу. Я могу как угодно относиться к Мазарини, но сейчас, надо признать, он действует исключительно в интересах короля. Если и дальше он сумеет быть выше своих личных пороков, то... что ж, я признаю, что был неправ.
— А Тюренн?
Атос пожал плечами:
— Королю нужны полководцы, а значит, рано или поздно двор начнет искать примирения. Будь я на месте Мазарини, я бы сделал ставку на Тюренна. Конде слишком амбициозен, самолюбив и овеян славой. Он уже поддавался искушению считать себя вершителем судеб государства, значит, может опять впасть в то же заблуждение. Он блистателен, но ненадежен.
— Значит, Тюренн?
— Сейчас самое время запастись рекомендациями. Пока довольно, если для начала он будет расположен к Бражелону.
— И если позже он перейдет на сторону короля, достаточно будет просто напомнить о виконте.
Атос кивнул:
— Если Бражелон не будет лично вовлечен в интриги, то ничто не помешает ему служить под началом Тюренна, как в свое время он служил у Конде.
— В конечном итоге, он всегда будет на стороне короля?
— Да, именно этого я и добиваюсь.
— Но удобно ли будет Вам обратиться со столь личной просьбой к герцогу де Буйону? Вы знаете его по Фронде, но...
— Ошибаетесь. Я знаю его давно, почти тридцать лет. Пусть мы не поддерживали тесных отношений, но я уверен, он примет мою просьбу.
— Вы когда-то оказали ему услугу?
Граф вежливо улыбнулся, но герцогиня отметила, как поспешно он опустил ресницы, пряча взгляд:
— Мадам, это давняя история и она совершенно не имеет отношения к делу. Достаточно того, что я уверен в успехе. Вам не стоит тратить на это время.
— Вы сказали "тридцать лет"? Вы знали его, когда были мушкетером? Но ведь герцогу тогда не было и двадцати!
— Сударыня...
— Тогда умер его отец и Буйон сразу стал интересен многим — еще бы! В девятнадцать уже герцог. А какое наследство! Он везде ходил со своими сестрами. Старшая, мадемуазель де Ла Тур, была очень прелестна. От нее многие сходили с ума. Мне, помнится, рассказывали, что они часто бывали у капитана де Тревиля.
Герцогиня действовала интуитивно. Ее чутье, натренированное десятилетиями интриг, хитростей и козней, подсказывало ей, что она идет по горячему следу.
— У меня даже как-то просили совета, касательно ее сердечных дел. Письмо... Да, точно! Письмо с признанием в любви! И какое!
Герцогиня с жадностью вглядывалась в глаза Атосу и с радостью заметила, как он изменился в лице. Она еще не понимала, к чему, собственно, идет, но видела, что каждое ее слово попадает в цель.
— Один наш общий друг послужил посланником от мадемуазель к мушкетеру, который завоевал ее любовь, — герцогиня выразительно глянула на графа. — Хотя признание было очень пламенным и откровенным, оно, кажется, не тронуло чьего-то жестокого сердца. Или тронуло? Я забыла.
— Сударыня, вынужден Вам напомнить, что Вы имели доказательство, что можете положиться на мою скромность. На это же может рассчитывать любая женщина.
— О, разве я вынуждаю Вас быть нескромным? Если герцог де Буйон или его родные обязаны Вам, это только укрепит мою уверенность в положительном исходе дела для виконта.
— Можете быть спокойны.
— Значит, услуга была значительной? — улыбнулась герцогиня.
— Сударыня...
— Да, я помню о Вашей скромности. Но Вы забываете, что я читала признание мадемуазель де Ла Тур.
— Тогда, простите, нескромность проявили Вы. Я не желаю больше говорить о мадемуазель де Ла Тур.
Герцогиня с деланным удивлением подняла брови:
— При чем здесь она? Разговор был о герцоге де Буйон. Вы сами заговорили о его сестре. Оказывается, Вы не так бесчувственны, как пытаетесь казаться. Если она сумела оставить след в Вашем сердце, значит, я тоже могу надеяться?
Она устремила на графа дразнящий взгляд и интимным тоном тихо добавила:
— Вы придете сегодня?
— Боюсь, я не в настроении, — Атос глядел прямо перед собой, избегая встречаться глазами с мадам де Шеврез.
— Мужчины никогда не говорят подобного, — герцогиня с улыбкой покачала головой, — берегут свою репутацию. Но Вам нечего опасаться.
— Вашими стараниями скоро весь Орлеаннэ не усомнится в этом!
Атос тут же пожалел, что не сдержался, но от воспоминаний о приеме у де Барбье у него темнело в глазах. Однако герцогиня не только не обиделась, а напротив, довольно рассмеялась:
— Зато теперь Вы можете не сдерживать себя. Я приехала сюда из-за виконта, но, право слово, не понимаю, почему мы должны отказывать себе в удовольствии? Разве дела Бражелона как-то пострадают от этого? Но я вижу, Вы сегодня действительно не в настроении. Я оставлю Вас, увидимся завтра.
Эта нервирующая графа игра продолжилась и на следующий день и на следующий...
Раз за разом герцогиня была то насмешлива, то простодушна. Комплименты оборачивались двусмысленностями, а сомнительные намеки вдруг оказывались просто неправильно понятым вопросом. Вкрадчивые жесты, соблазнительные позы, лукавые улыбки — все ухищрения флирта были пущены в ход. В этой атмосфере заигрываний и кокетства невозможно было совсем ничего не чувствовать и герцогиня изо всех сил пыталась не упустить те моменты, когда видела слабость графа.
Каждую ночь, слушая, как скрипит ключ в двери, которую согласно приказу, запирал Гримо, Атос думал, что еще одного такого дня не выдержит. Но он никак не мог найти пристойного предлога, чтоб выпроводить герцогиню. Мысль, что рано или поздно ему придется уступить, лишала его сна, и он развлекал себя несбыточными мечтами о том, как неведомый ветер занесет в Бражелон герцога де Шевреза.
К концу второй недели граф перестал надеяться на чудо и попытался примирить себя с необходимостью оказать герцогине то внимание, которого она так добивалась. Но все же каждый раз он оттягивал решение и в тот день, когда в Бражелон явился д'Артаньян, он с утра скрывался в оранжерее, как последнем прибежище, которое вот-вот должно было стать потерянным раем.
Неожиданное появление гасконца отсрочило это событие и герцогиня, слегка раздосадованная, оставила друзей одних. Однако она не пошла к себе.
Она не узнала д'Артаньяна и приняла его слова за чистую монету, посчитав его просто посланцем Гастона.
"Он скоро уедет, — так рассудила герцогиня. — Надо только не упустить момент и не дать графу покинуть оранжерею. Я сделаю вид, что интересуюсь вестями из Блуа, а потом... На этот раз он у меня не отвертится!"
Она затаилась за углом замка и время от времени осторожно выглядывала, не выпуская из виду беседовавших мужчин. Было раннее утро, так что мадам де Шеврез была уверена, что свидетелей ее проделок не будет, но ей не повезло. Не успела она устроиться, как услышала за спиной кряхтение и тяжелые шаги.
Какая-то баба брела между кустов, выискивая сухие ветки и сучья, которые поленился убрать садовник.
Это была Симона — деревенская старуха, перебивавшаяся поденной работой. Еще она собирала хворост и всякую щепу, годную для растопки, и таскала это Жоржетте вместе с деревенскими сплетнями, за что получала стаканчик вина и ломоть хлеба. Ее всегда видели с большой корзиной, пустой или полной, если Симоне удавалось чем-нибудь поживиться.
Она была из той породы старых ведьм, которые выглядят как смерть, но способны дотянуть до ста лет и до глубокой старости сохраняют острое зрение и превосходный слух.
Симона знала, что граф не терпит, чтоб в замке болтался кто ни попадя, и, завидев его у входа в оранжерею, сочла за лучшее спрятаться.
Теперь она стояла, внимательно разглядывая герцогиню, и на ее лице появилась ехидная улыбка:
— Мадам? А я Вас узнала. Ишь, платье какое! К нам комедианты приезжали, меня бес попутал — пошла смотреть. У тамошних актерок тоже платье было все такое шитое, да золотое. И..., — Симона рукой указала на грудь, — все наружу.
Она неодобрительно поджала губы:
— Граф такое не любит. Идите лучше, подобру-поздорову, пока он не увидел, что Вы тут шастаете. Все равно к себе не возьмет, ему шлюхи без надобности, а прислуги и так полон дом. Я бы половину выгнала — дармоеды!
Она обвела презрительным взглядом окаменевшую от испуга герцогиню, и плюнула ей под ноги:
— А ведь тогда я подумала, Вы — из порядочных! Проваливайте, пока я никому не рассказала.
Она подхватила свою корзину и бормоча что-то под нос, осторожно стала пробираться в обход замка.
Мари де Шеврез не помнила, как оказалась у себя в спальне. Горничная вытаращила глаза, когда услышала умоляющий голос хозяйки:
— Клодет, милая, немедленно собирай вещи! Быстрее!!!
Когда башни Бражелона затерялись вдали, герцогиня стала дышать ровнее:
— Господи, что за проклятое место! Нет, теперь только Париж! Я заставлю его приехать и там он заплатит мне за все!
