XVI
Среди массы дел, которыми была занята герцогиня де Шеврез, было одно, до которого у нее никак не доходили руки. Это была просьба принца де Марсийяк.
Принц, после бегства из Бордо, скрывался в провинции, и продолжал регулярно писать своей старой приятельнице. Благодаря этому герцогиня была полностью в курсе того, что происходило в стане фрондеров. Теперь принц ждал ответной услуги — заговорщики хотели знать, на кого из важных господ они могут положиться. Кроме прочих, в списке значился герцог де Буйон.
Три года назад герцог показал себя преданным фрондером, но Марсийяк не без оснований настаивал на проверке. Если сам Конде не раз изменял Фронде с короной, то как ждать стойкости от остальных?
Герцогиня была знакома с де Буйоном, но весьма поверхностно. Даже в заговоры против Ришелье они умудрялись вступать по очереди. Те, в каких принимала участие де Шеврез, были проигнорированы де Буйоном и наоборот. Во время Фронды они были на одной стороне, но опять, почти не пересекались.
Герцогине все было недосуг исполнить просьбу принца, но после поездки в Бражелон с именем де Буйона у нее был связан и личный интерес. Именно через герцога Атос собирался устроить дальнейшую судьбу Рауля, а главное, их связывала какая-то тайна, касающаяся сестры де Буйона.
Решив сделать графа своим мужем, герцогиня испытала острое желание узнать эту тайну. Вполне возможно, это что-то, чем в случае надобности можно воздействовать на графа, а этот человек имел так мало слабых мест, что упустить такую возможность было глупо.
Итак, устроив себе встречу с герцогом де Буйоном, мадам де Шеврез могла перебить тьму зайцев зараз, что далеко не каждому охотнику под силу.
Она послала герцогу письмо с просьбой указать, где они могли бы встретиться. Чтоб де Буйон не слишком удивлялся, мадам упомянула об интересе Марсияйка и не прогадала. Уже через несколько дней зять де Буйона (приходившийся троюродным племянником де Шеврезу) попросил герцогиню оказать ему честь присутствовать на крестинах своего младшего сына, годовалого Шарля.
Выполнив все положенные формальности, герцогиня распрощалась с гостями и покинула дворец д'Эльбефа через парадные двери, чтоб потихоньку вернуться через боковой вход и пройти в покои, где ее ждал герцог де Буйон. Подагра совсем замучала его и только по этой причине мадам де Шеврез сочла возможным самой прийти на встречу.
Она отдала герцогу письмо Марсияйка и молча слушала, как де Буйон распинается в преданности делу Фронды. Увидев, что герцогиня не разделяет его восторгов, он решился сделать несколько оговорок, относительно условий своей преданности. Герцогиня улыбнулась.
Де Буйон заговорил смелее и она сочувственно закивала.
А когда он недовольно буркнул, что все дела, какие затевает "эта сумасбродная де Лонгвиль" всегда проваливаются по ее же глупости, мадам де Шеврез горячо его поддержала.
В конце концов, де Буйон заявил, что после потери Седанского княжества с его стороны самоубийство идти против короны. Он и так совершил ошибку, что связался с фрондерами и счастлив, что в прошлый раз легко отделался.
Герцогиня не стала ему перечить. Напротив, она намекнула, что умные люди уже сейчас ищут возможности вернуть себе расположение двора. Момент очень подходящий и глупо этим не воспользоваться.
Так легко и незаметно герцогиня подобралась к интересующей ее теме — к виконту де Бражелон.
Вернее, к графу де Ла Фер.
Она выказала такую осведомленность о судьбе Рауля, что герцог де Буйон, не чувствуя подвоха, рассказал ей все, что знал сам.
Граф давно заводил с ним разговор о виконте, но тогда все еще было настолько неопределенно, что разговоры эти заканчивались ничем.
Позднее, граф уже ясно высказал свое желание, и де Буйон пообещал помочь. Но виконта де Тюренна сбивала с толку герцогиня де Лонгвиль, так что решение судьбы де Бражелона снова откладывалась на неопределенный срок.
Теперь Тюренн разочаровался в любовнице, а после того, как Мазарини его разбил, виконт окончательно прозрел. Однако гордость мешала ему признать превосходство противника и уже сейчас перейти на сторону двора.
— Думаю, месяца через три-четыре, все решится ко всеобщему удовольствию и господин де Бражелон продолжит свою блестящую карьеру, радуя графа де Ла Фер.
— И меня, — улыбнулась герцогиня. — Это я устроила Бражелона к Конде и я же посоветовала графу сменить его на виконта де Тюренна. Возможно, Вас удивляет мое участие в этом деле, но мы с графом очень давние друзья. Когда он пожелал заняться судьбой своего воспитанника, то первым делом обратился ко мне. Да я и не простила, если бы прежде он обратился к кому-то другому.
Герцог де Буйон с некоторым сомнением поглядел на мадам де Шеврез. То, что она со многими состояла в "давней дружбе", было известно. Но герцог с трудом представлял графа де Ла Фер в роли "друга", тем более давнего.
— Граф мне рассказывал о Вас, — как ни в чем не бывало, продолжала герцогиня. — Ведь вы тоже знакомы много лет, не так ли? Еще с тех пор, как граф служил в полку. Вас столько с ним связывает!
Герцогиня с удовлетворением отметила, как вздрогнул от этих слов де Буйон.
— Впрочем, это не мои тайны, — вкрадчиво добавила герцогиня, — и даже не Ваши.
Герцог де Буйон бросил на собеседницу испытывающий взгляд:
— Мне уже приходилось раскаиваться, в том, что я не доверял графу. Но если на этот раз мои подозрения оправданны...
Он положил руку на эфес бесполезной для подагрика шпаги, но герцогиня, испуганная тем, что слишком далеко зашла, поспешила его успокоить:
— Как Вы могли подумать, что граф способен выдать тайну женщины! Нет, сам он никогда об этом не говорил!
— Тогда откуда Вы знаете?
Герцогиня растерялась:
— Откуда?
— Эту тайну знали только мы трое, и если не граф, то кто? Сударыня, это не шутки. Я не позволю пятнать репутацию моей покойной сестры!
Мадам де Шеврез на лету подхватила подсказанную мысль:
— Это не граф, она сама все рассказала. Вернее, написала.
— Вы читали ее письма к графу? — изумился герцог де Буйон. — Но как они к Вам попали?
— Я... мы... мне... — герцогиня отчаянно пыталась придумать, как объяснить ситуацию не называя Арамиса, но де Буйон понял ее замешательство по-своему:
— Так это из-за Вас он отказал сестре?
Он погрозил ей пальцем:
— Даже очаровательные женщины бывают ревнивы!
Герцогиня изобразила смущение:
— Понимаю, как глупо и по-детски все это выглядит сейчас, но я не могла допустить, чтоб он читал признания в любви от другой женщины. Я забрала их прежде, чем он успел их прочесть. А ведь мадемуазель де Ла Тур была настоящей красавицей!
Герцогиня де Шеврез решила проявить великодушие по отношению к покойнице, и де Буйон благодарно кивнул головой:
— Да, она была ослепительно хороша в ту пору. Хотя взбалмошна до невозможности. Я терпеть не мог сопровождать ее, но матушка настаивала. Мы постоянно ругались. Это же надо было выдумать такое — увлечься мушкетером!
— Его происхождение тогда для многих было тайной, но не для меня. Я все знала, — поспешила развеять последние сомнения герцога мадам де Шеврез. — Хотя понимаю, со стороны это могло выглядеть странно.
— Еще как странно! — согласился де Буйон.
Герцогиня с любопытством ждала продолжения, но герцог решил не углубляться в воспоминания. Мадам не решилась расспрашивать, чтоб снова не вызвать подозрений, но и без того она могла быть довольна. Герцог принял ее историю о давней любовной связи как истинную.
Ей казалось, что она нутром чует, как растет, ширится и крепнет слух о былой страсти, которая вновь вспыхнула между ней и графом и которую они решили увенчать законным браком.
Мадам так упивалась этой мыслью, что совершенно забыла про де Шевреза, который пока еще был жив-здоров. Стараниями Гильотена она уже похоронила мужа.
Вернувшись домой, герцогиня тут же написала Атосу в Бражелон. Тон письма был сдержанным и даже сухим. Если бы его прочитал Арамис, он бы недоверчиво покачал головой. Он отлично знал, что, будучи искренней, герцогиня предпочитала иной слог. Но у Атоса не было случая ознакомиться с ее привычками, не считая единственной записки, которую он даже не успел дочитать.
Ему деловой тон письма показался хорошим знаком. Похоже, герцогиня всерьез намерена исполнить свои обещания, а что касается выходок в Бражелоне, то их граф списал на бурный темперамент. Просто он должен раз и навсегда объяснить герцогине, что единственно возможные отношения между ними — забота о судьбе виконта де Бражелон.
Так что в Париж граф прибыл в самом безмятежном расположении духа.
Первым делом он дал знать о себе друзьям. Но ни от Арамиса, ни от д'Артаньяна вестей не было и как сообщили графу, и тот и другой были в отъезде неизвестно где и насколько.
Тогда граф отправился делать визиты и первым, кого он посетил, был маршал де Граммон. Однако к досаде Атоса, маршала он тоже не застал. Граммон уехал в поместье, и у Атоса мелькнула мысль, что осторожный маршал явно что-то знает, раз решил быть подальше от Парижа в такое время. Накануне ареста Конде Граммон поступил также.
У герцога де Буйона Атоса ждала неожиданность. Помимо письма де Тюренна, в котором тот выражал согласие оказать покровительство виконту де Бражелон, де Буйон сообщил ему, что судьбой Рауля очень интересуется известная графу особа, чье высокое положение несомненно будет залогом успешности хлопот.
— В некотором смысле Вы, граф, должны быть ей благодарны. Довольно смело было с ее стороны решиться искать милостей двора для Бражелона, когда она занимала такое видное положение среди фрондеров. По чести говоря, я не ожидал от нее такой проницательности — предвидеть, что Тюренн вернется к королю.
— Вы говорите...
— О герцогине де Шеврез. Но, возможно, она не желала, чтоб Вы знали о ее заботах? Тогда прошу — не выдавайте меня. Она наверняка хотела сделать Вам приятный сюрприз, по старой дружбе. Вот письмо де Тюренна, она пришло уже после нашей встречи. Виконт будет рад видеть Бражелона возле себя, как только его собственное положение окончательно определится.
— Вы хотите сказать, что Тюренн уже получил предложение?
— Тсс! Это совершенная тайна. Но Вам я могу сказать — да! Пока еще Конде в Венсенне, но когда выйдет, Мазарини хочет иметь на своей стороне кого-то, кто может в случае нужды остановить принца, а моему брату уже случалось это делать. Да что там скромничать, Тюренн — великий полководец!
— Соглашусь. Однако, Вы говорили о Конде.
— Вы, граф, бываете в Париже наездами, иначе знали бы, о чем последнее время судачат.
— И?
— Скоро Мазарини придется выпустить Конде. Что-то затевается, и кардинал будет искать союзников даже среди бывших врагов. Так говорят.
— Но против кого?
— Против Парламента, конечно. На этот раз все может оказаться еще серьезнее. Эти господа в мантиях учли прошлые уроки и уже не очень-то доверяют титулам. Три года назад их оставили с носом, и теперь они жаждут реванша.
— Опасно иметь союзником Конде.
— Потому-то Мазарини и хочет переманить Тюренна.
— Разумно. Но ему трудно будет лавировать между всеми этими силами.
— Если он желает считать себя первым министром, то пусть не жалуется. Ришелье с этим справлялся. Но Вас, как я понимаю, волнует не это.
Атос улыбнулся:
— Да.
— Ну так за виконта не беспокойтесь. Его судьба устроена.
Они распрощались и напоследок Буйон озадачил Атоса просьбой передавать поклон герцогине де Шеврез. Таким тоном и в таких выражениях обычно просят кланяться родственникам.
Атос инстинктивно воздержался от расспросов, хотя фамильярность герцога ему не понравилась.
Следующей, кого посетил Атос, была мадам де Вандом. Это был визит вежливости, которую граф неизменно оказывал Франсуазе Лотарингской каждый свой приезд.
Он хотел покончить с обязательными визитами, прежде чем увидеться с герцогиней де Шеврез.
Мадам де Вандом озадачила его еще больше, чем герцог де Буйон.
С ней он не обсуждал никаких своих дел и их общение обычно не выходило за рамки обычных светских любезностей. Однако в этот раз намеки Франсуазы заставили Атоса нервничать.
Мадам очень сдала в последнее время и не выходила из дома, делая исключение лишь для посещения церкви. Принимала она в основном родственников, целиком погруженная в дела семьи. Но, поскольку ее родня отличалась исключительной политической активностью, то Франсуаза была неплохо осведомлена о положении дел. Правда ее собственный взгляд на вещи отличался однобокостью и предвзятостью. Все, что думали и делали ее родные (особенно любимый сын Франсуа) было на благо Франции, а кто им мешал — были врагами.
Она изрядно утомила Атоса жалобами на зятя, герцога де Немура, который бросил герцогиню де Лонгвиль ради русалочьих глаз мадам де Шатийон. Герцогиня де Лонгвиль была олицетворением Фронды, мадам де Шатийон — приверженицей двора, так что в глазах мадам де Вандом такой поступок выглядел почти государственной изменой. Со старушечьей дотошностью она припоминала все перипетии отношений двух дам, видя в их склоках ни много ни мало, политическое противостояние. Она всерьез уверяла Атоса, что это месть мадам де Шатийон за убитых мужа и деверя, к смерти которых имела отношение герцогиня де Лонгвиль. При этом Франсуаза не забыла, что Мориса де Колиньи убил ее собственный родственник — Генрих де Гиз и, следуя своей логике, приходила к выводу, что мадам де Шатийон мстит и ей, отбивая мужа у ее дочери.
Атоса совершенно не интересовала ни одна из упомянутых дам. Он терпеливо выслушивал мадам де Вандом, напоминая себе, что к дамам нужно быть снисходительным, особенно, когда они достигают почтенного возраста. А мадам де Вандом, перейдя от Генриха де Гиза к его сестре — Марии, неожиданно озадачила графа упреками, что новости о нем она узнает от герцогини де Гиз, когда он сам предпочитает скрытничать.
— Мне казалось, что наше старое знакомство дает мне некоторое право на Вашу откровенность, — обидчиво заметила мадам де Вандом. — Вы задеваете меня недоверием, а я полагала, что мы друзья. Конечно, я никогда бы не посягнула на Ваши тайны! Мужчины обычно заняты такими серьезными вещами — политикой и прочим. Но если об этом уже говорят в свете, а я узнаю последней... У меня недавно была герцогиня де Гиз и совершенно между прочим упомянула Ваше имя.
Атос, хмуря брови, слушал бормотание Франсуазы, но не перебивал ее, давая возможность высказать все до конца.
— Да, она упомянула Ваше имя. Похоже, Ваши обстоятельства изменились, а я ничего не знала! Я полагала, что мы... что я могу знать! Наши отношения, — тон Франсуазы стал почти ревнивым, — давали мне основания считать, что между нами есть нечто большее, чем пустое светское знакомство! Ради меня Вы рисковали собой в Венсенне, спасая мне сына. Тогда Вы не колеблясь доказали мне свою преданность. И тут такое небрежение... право граф, я обижена.
Атос не выдержал и довольно резко перебил разволновавшуюся даму:
— Сударыня, я всегда уважал Вашу семью и Вас лично. Смею уверить, что никогда никаким действием я не мог задеть Вашей чувствительности.
— Но Вы никогда не говорили мне, что у Вас на сердце.
Атос вскинул брови и ответил, не скрывая высокомерия:
— Можете быть уверены, я ни с кем не обсуждаю подобных тем. Никогда и ни с кем!
— Однако Вы не посчитали нужным скрывать свои отношения.
— Какие отношения?
— Если Вы желаете делать вид, что не понимаете, пусть будет так, — обиделась мадам де Вандом. — Я была с Вами откровенна, возможно, даже излишне откровенна. Но Вы не хотите ответить мне тем же. Значит, я ошиблась, полагая, что мы ближе друг другу, чем есть на самом деле.
— Сударыня, мое уважение к супруге сына великого короля всегда будет неизменным, — холодно отозвался граф.
Он желал закончить этот разговор и сопроводил свое заявление церемонным поклоном.
Мадам де Вандом поджала губы и слегка склонила голову, давая понять, что аудиенция окончена.
Она встала и прошла к двери будуара, но прежде чем скрыться там, с надрывом бросила графу:
— Если у Вас возникла сердечная склонность, Вы могли просто сказать мне! Я бы поняла и простила.
Атос вышел от мадам де Вандом озадаченным. Сначала странное многословие де Буйона относительно герцогини де Шеврез, теперь непонятные обиды Франсуазы Лотарингской и какие-то намеки о сердечных тайнах. Смутное чувство тревоги овладело им, хотя он пока не мог даже определить, откуда исходит опасность. Он не любил быть на виду и всегда считал, что лучшее средство избежать внимания к своей персоне, это просто не появляться в свете. Но сейчас что-то происходило у него за спиной, помимо него, а он совершенно не владел ситуацией.
"Надо быстрее закончить наши дела с герцогиней, и убраться из Парижа, — решил Атос. — Тогда никому не будет до меня нужды и мне не придется ломать голову, кому и зачем захотелось сочинять про меня небылицы".
