I
С возвращением Атоса в Бражелоне почти ничего не изменилось. Единственное, что заметили все, была возросшая строгость графа к Раулю.
Отсутствие Гримо хозяин объяснил просто — отослал по делам в Берри. Гримо случалось пару раз за эти годы ездить одному в Ла Фер, так что ничего удивительного в новой поездке никто не увидел. После того, как из Берри привезли камни для часовни, слуги графа узнали, что у их господина, кроме Бражелона и Ла Фера есть еще какое-то имущество в Берри. Стало быть, дошли руки и до него — таково было общее мнение.
Самое большое неудобство отсутствие Гримо создавало самому Атосу. Он временно взял себе в услужение Блезуа и не раз со вздохом вспоминал своего старого слугу. Блезуа был услужлив, но нерасторопен. К тому же, совсем не знал вкусов и привычек графа. Несмотря на то, что он вырос в деревне, Блезуа любил утром поспать подольше. Поглазеть на хорошеньких девушек он тоже любил, но Блезуа старался и Атос чаще прощал его, чем наказывал.
Атос никому не сказал, что ездил в Париж. Для всех он просто занимался делами в Блуа. Но Гримо, когда они вернулись в первый раз, успел шепнуть Адели, что к чему. Адель клялась, что никому не скажет, но почему-то все в Бражелоне знали, что граф хлопочет о Рауле и потому ездит в Париж.
Дворня с нетерпением ждала возвращения хозяина и глаз не спускала с Рауля. Возросшую строгость графа расценили просто — "готовит мальчишку в господа, потому и напустился".
Атос поморщился бы, услышав такое определение. Но, если оставить в стороне грубоватость формулировки, по сути слуги были правы.
Атоса просто трясло от нетерпения в ожидании известий из Парижа. Нотариус регулярно писал ему, сообщая, как идет дело. Все шло как по маслу, но даже при таком раскладе, процедура могла занять не один месяц.
Пока же Атос с удвоенным усердием "готовил мальчишку в господа". Теперь он не просто имел на это право — это был его долг перед сыном. Ребенок должен понимать, кто он и какую ответственность на него накладывает происхождение.
Раулю не пришлось ничего объяснять. После памятного разговора в оружейной, когда Атос позволил ему подержать фамильную шпагу Ла Феров, Рауль четко усвоил — он не просто воспитанник графа, он — дворянин. Мальчик изо всех сил старался не уронить себя в глазах опекуна.
Атос не удержался и вскользь намекнул Раулю, что скоро он займет иное, более достойное его, положение. Но это потребует от него еще большей отдачи. Он должен забыть про слабости и капризы.
Рауль ничего не понял, но когда он пересказал слова Атоса Адель, та понимающе переглянулась с Жоржеттой:
— Вышло, значит!
— Ну, граф, ну, молодец!
Адель теперь снова жила в замке. В отсутствие Гримо Атос попросил ее приглядеть за Раулем. В глубине души он не очень хотел снова видеть ее в доме. Дело было не только в том, что он не забыл ночного происшествия. Присутствие Адель требовало от него самого известных усилий. Гримо был снисходителен к его слабостям, Адель же их осуждала. Конечно, она никогда не позволяла себе говорить об этом, но Атос чувствовал это осуждение, и он помнил, что "ребенок получил опекуна, недостойного такого дитя".
Можно было наплевать на мнение какой-то там кормилицы, но Атос признавал, что ее упреки небеспочвенны. Его потакание своим слабостям как-то привело к неприятнейшей сцене.
Маркиз де Лавальер, которого в Бражелоне не видели с той памятной зимней охоты, явился ночью, пьяный и взбудораженный. Он не хотел идти домой, чтоб не получить взбучку от жены, и завернул к графу де Ла Фер. Атос не смог выставить его посреди ночи, хотя и предупредил, что последний раз принимает маркиза подобным образом.
Лавальер был хорошим собутыльником и граф, уставший после нервотрепки, которую устроил ему Рауль, когда пришлось спасать его от разъяренных пчел, после того как сам граф был вынужден залечивать болезненные укусы, словом, после тяжелой недели, Атос махнул на все рукой и решил, что может позволить себе расслабиться.
Они здорово напились, почти как встарь. Выпроваживая маркиза, Атос повел его через кухню, уверенный, что так их никто не увидит, а там наткнулся на Рауля.
Мальчик никогда раньше не видел его пьяным. Слегка выпившим — да, но Атос всегда умел держать себя в руках, и ребенок вряд ли понимал, почему опекун временами становился немного странным.
Атос испытал все, что может испытать такой человек как он, показавшись в неприглядном виде перед глазами сына.
На следующий день, когда за обедом Рауль кинулся вон из столовой при виде протянутой к бокалу руки опекуна, Атос почувствовал, что так он не краснел даже в юности, когда их веселую компанию застукала в спальне фрейлин его мать — статс-дама Марии Медичи.
Испуганный и растерянный взгляд Рауля разом излечил его от пагубного пристрастия к вину. Теперь даже одна мысль, что можно подобным образом расслабиться, вызывала у Атоса отвращение.
Но пьянство это было еще не все. Присутствие Адели было для графа постоянным напоминанием о былом эгоизме, себялюбии, вспыльчивости. О том, как он ревниво отстаивал свое право быть хозяином Бражелона и на этом основании не считаться ни с кем и ни с чем.
Адель всегда держала себя с ним подчеркнуто церемонно, именуя не иначе, как "Ваше сиятельство, господин граф". Этот же тон она задавала и Раулю.
Она всегда оправдывала строгость графа, особенно после того, как Рауль по секрету рассказал ей о сцене в оружейной. Теперь, если мальчику случалось напроказить, Адель говорила ему с мягким упреком:
— Рауль, разве это достойно дворянина? Вы же не какой-то деревенский мальчишка, чтоб позволять себе подобное.
Атос, раз услышав этот упрек, невольно усмехнулся: "Наверное, она и мне не раз хотела сказать так же — "Разве это достойно графа де Ла Фер? Вы же не какой-то там маркиз де Лавальер, чтоб позволять себе подобное". Совсем как мой отец".
В последнее время граф часто вспоминал отца. Так часто, что однажды Ангерран даже приснился ему. Старый граф что-то выговаривал юному виконту. Во сне Атос не разобрал, о чем они говорили, но хорошо видел всю сцену. Огромная готическая зала, куда отец намеренно приглашал его для разговора, когда хотел напомнить сыну кто он и какого рода. Там вместо портретов по стенам были развешаны большие щиты со старинными гербами — материальное воплощение славы и древности предков. Собственного лица Атос не видел, а вот суровое лицо Ангеррана даже во сне производило привычное впечатление.
Сон пришел под утро, и сквозь его пелену уже прорывались звуки пробуждающегося замка. За мгновение до того, как сон окончательно ускользнул из сознания, Атос увидел, как склонилась черноволосая голова виконта, подавленного словами отца, а во взгляде Ангеррана, устремленном на потупившегося сына, появилось новое выражение. Гордость, смешанную с ласковой насмешкой, сменила любовь и нежность.
Атос кинулся к отцу и это движение окончательно его разбудило. Он сидел на постели и отчаянно пытался удержать в памяти таявшее видение.
Отец никогда не смотрел на него так. Атос привык видеть нахмуренные брови, строго поджатые губы и суровый взгляд. Он очень любил отца, но никак не проявлял этого, ни словами, ни жестами, уверенный, что отцу этого не надо. Матушка часто обнимала и целовала его, говорила ему ласковые слова, что не мешало ей гневно отчитывать сына, когда он того заслуживал.
Отец же всегда был одинаково холоден.
Однако Атос был уверен в отцовской любви. Он чувствовал ее.
Отец заботился обо всем, что, так или иначе, касалось сына. Не было такой мелочи, которую он бы упустил из виду. Юный виконт привык, что ничто и никогда не случается без ведома отца, без его заботы и участия, но сам Ангерран при этом всегда оставался на заднем плане и сыну в голову не приходило, что отец может ждать ответного проявления любви.
Да, Ангерран всегда был холоден и сдержан, но ведь виконт не знал, каким становилось лицо отца, когда сын его не видел.
Как бы он хотел, чтоб отец, хоть на мгновение, снова оказался с ним рядом! Он бы кинулся ему на шею, чтоб прошептать: "Я люблю Вас, отец".
И пусть бы потом Ангерран привычно хмурил брови и строгим голосом выговаривал ему, что подобное проявление чувств недостойно мужчин, они должны держать себя в руках и не уподобляться женщинам, по любому поводу ахающим и падающим в обморок.
Пусть.
Он бы все равно сказал, потому что теперь уверен, отцу нужны были его слова. Жаль, что он так поздно это понял.
Он постарается, чтоб его Рауль не только чувствовал его любовь, но и знал это. Он обязательно скажет своему мальчику, что любит его и гордится им и если в ответ услышит: "Я тоже очень люблю Вас, отец", то ему больше ничего не надо в жизни.
Интересно, что сказал бы Ангерран про Рауля? Скорее всего, ничего. Незаконнорожденных в знатных семьях всегда хватало, сами короли этим грешили. Но, в чем старый граф был бы непреклонен, и Атос ни капельки в этом не сомневался, это что внук Ангеррана де Ла Фер, будь он законным или нет, должен быть истинным дворянином.
Атос еще раз мысленно представил себе лицо отца, таким, каким он успел увидеть его в последние мгновения сна, и пообещал: "Я сделаю все, чтоб Вы тоже им гордились".
Но для проявления чувств время еще не настало.
Мальчику было восемь, но его характер успел достаточно проявиться. Атос видел в Рауле несвойственную себе мягкость, уступчивость, но при этом, склонность чувствовать глубоко и сильно. Ради предмета своего увлечения Рауль способен был проявить неожиданную твердость, а иногда и упрямство. Это вполне сочеталось с его природной мягкостью — он не шел на открытый конфликт, но спустя время обнаруживалось, что своего мнения он не изменил, оставаясь очень постоянным в своих пристрастиях.
Некоторым утешением могло служить то, что мальчика совсем не тянуло ни к чему дурному, так что не приходилось опасаться, что он пристрастится к чему-то, чего потом придется стыдиться.
С Атосом он был трогательно откровенен и граф делал все, чтоб не потерять этого доверия.
Ему не раз хотелось рассказать Раулю, какой сюрприз он ему приготовил и только какой-то суеверный страх, что все может сорваться, удерживал Атоса от признания кто отныне хозяин Бражелона.
Письма из Парижа приходили регулярно, а вот из Ла Фера вестей не было совсем. Атос считал, что это добрый знак. Если бы случилась беда, Гримо или Гийом обязательно сумели бы его предупредить. Писать о том, как дела у Арамиса, небезопасно, письмо могут перехватить, так что молчание говорит о том, что там все хорошо. Гримо должен бы скоро приехать сам, вот тогда Атос узнает все подробности не опасаясь, что это навредит Арамису.
Бумаги из Парижа прибыли раньше.
Нотариус не без хвастовства повествовал, как ловко провернул дельце, но Атос едва пробежал его письмо глазами. Нотариус просил за услуги немалую сумму денег, обращая внимание графа на то, что из уважения к нему не взял вперед ни денье. Сумма была явно завышенной, но Атосу было все равно — главное это бумаги. Со всеми положенными печатями и подписями. Бражелон сменил хозяина. Теперь здесь главный Рауль, виконт де Бражелон.
Атос рассмеялся, вспоминая собственные, в запальчивости брошенные слова: "Пока еще я хозяин Бражелона!"
— А вот и не ты! Уже не ты. Разве я мог представить, что буду так рад, лишившись имения! Не могу больше терпеть, я должен немедленно сказать Раулю!
Сколько раз он представлял себе эту сцену, каждый раз придумывая новые слова, какие хотел сказать сыну. Про долг, про обязанности, про ответственность. Но сейчас, когда его пальцы чувствовали плотную шершавую бумагу, а глаза видели заковыристые подписи неизвестных ему, но важных людей, Атос не находил слов.
Он сам пошел к Раулю.
Мальчик занимался в классной комнате, покорно сражаясь с латинской грамматикой. Услышав шаги, он поднял голову и тут же встал:
— Господин граф.
— Садитесь, Рауль. Прочтите это.
Рауль подозрительно охотно отложил в сторону учебник и ухватился за свиток.
Атос молча ждал. Когда Рауль закончил читать, он поднял глаза на опекуна, мгновение колебался, а потом бросился Атосу на шею:
— Я так Вас люблю! Не за титул! Просто Вы так добры, Вы так заботитесь обо мне! Вы — самый лучший! Наверное, Вам было трудно? Я очень бы хотел помочь Вам, сделать что-нибудь приятное...
— Виконт, Вы очень порадуете меня, если вернетесь к изучению латыни.
Рауль с готовностью сел и раскрыл учебник:
— Конечно, господин граф. Я буду очень стараться.
— Не забудьте, после обеда у Вас занятие фехтованием. Кроме того, Вам нужно будет подготовить несколько визитов и в первую очередь — к герцогу де Барбье. Я помогу Вам составить нужные письма. Как видите, дел у Вас много, не теряйте времени даром.
Рауль послушно уткнулся носом в учебник.
Атос вышел, старательно прикрыв дверь, и нервно усмехнулся: "Черт, я становлюсь похожим на отца! Теперь я понимаю, почему он был так сдержан. Если бы я сейчас дал себе волю, то просто задушил бы Рауля от избытка чувств. Надеюсь, он все же не сомневается, что я его люблю".
На следующий день граф распорядился, чтоб вся челядь Бражелона собралась у главного входа. Он уже сумел обуздать бурную радость, которая обуяла его при виде бумаг из Парламента, и спокойно и торжественно сообщил, что отныне господин имения — виконт де Бражелон. До его совершеннолетия делами будет распоряжаться он, опекун виконта, граф де Ла Фер.
Всем собравшимся было ясно, что никаких изменений в текущих делах эта весть не несет. Граф по-прежнему тут хозяин. Но вот положение маленького Рауля отныне изменилось раз и навсегда.
В глазах большинства титул для Рауля был равнозначен признанию — "это сын графа". Больше не было поводов для догадок и сомнений. Для чужого граф бы так не старался.
В гостиных с новой силой заработали языки. Добыть титул для бастарда это одно, но отдать ему собственное имение? Поставить его практически наравне с законными отпрысками, которые наследуют родителям? Да что возомнил о себе этот граф де Ла Фер! Неужели у него нет никаких понятий о приличиях? Это же публичный вызов!
Бастардов скрывают и стыдятся, а он считай, открыто заявил — "Это мой сын и наследник. Законный наследник! Таковым я его сделаю".
Первый же официальный визит виконт де Бражелон нанес герцогу де Барбье. Пока Рауль общался со своими старыми приятелями, внуками герцога, хозяин отвел графа в сторонку:
— Вы решили идти по этому пути? Купи Вы ему Брасье, было бы меньше толков. Правда, тогда Вам пришлось бы сначала жениться на богатой невесте.
— И терпеть ее всю жизнь? Увольте.
Герцог рассмеялся:
— Как Вы нетерпимы к женщинам. Вы знаете, что Ваше поведение рассматривают как вызов? Даже наглость.
— Пусть кто-то посмеет сказать мне это в лицо.
— Я уже говорил Вам, что Вы смелый человек?
Атос чуть помрачнел:
— Герцог, я признаюсь только Вам — я отчаянно трушу.
В глазах старика появилось понимание:
— Боитесь, что мальчик когда-то упрекнет Вас?
Атос кивнул. Герцог похлопал его по плечу:
— Я бы на Вашем месте опасался другого.
— Чего?
— Как бы он не начал Вас боготворить. Поверьте, быть Богом — нелегкая задача для человека. Впрочем, Вы можете попытаться, — герцог хитро улыбнулся. — Наши дамы находят, что Вы божественно хороши.
Атос рассмеялся:
— Будет Вам издеваться.
— Зачем отрицать очевидное? — продолжал посмеиваться герцог. — Не делайте вид, что Вы этого не знаете. Уверен, на Вас уже в возрасте виконта обращали внимание. Он тоже очень хорош собой.
Атос пристально поглядел на герцога.
— Что Вы имеете в виду?
— У него удивительно красивые глаза. Черты лица так гармоничны! Почти как у Вас. Удивительно сообразное телосложение для его возраста. Восхитительные волосы! Не хуже Ваших.
Атос нахмурился:
— Я не понимаю Вас, герцог.
— Понимаете. Будьте готовы слышать это часто. Очень часто. Мой Вам совет — делайте вид, что Вы оглохли. Или принимайте все за чистую монету и благодарите за комплимент. В конце концов, им надоест донимать человека, который все время сохраняет спокойствие и от Вас отстанут.
— Но...
— Граф, Вы слишком вспыльчивы. "Пусть посмеют сказать мне это в лицо"! Ну куда это годится? Терпение — редкая добродетель, почему бы Вам не обзавестись подобным достоинством?
Атос вздохнул. Герцог снова похлопал его по плечу:
— Я же говорил, что быть Богом нелегко.
— Я вовсе не стремлюсь к этому.
— Да? А я заметил в Вас значительные перемены.
Атос пожал плечами.
— Вы уже не пьете? — неожиданно спросил герцог. Лицо Атоса мгновенно стало холодным.
— Герцог?
— Милый мой, Вы сами говорили, что я циник. Мы наедине и тут нет посторонних ушей. К чему эти игры.
— Я не пью.
— Похвально. Тогда я могу без опасения передать Вам приглашение от маркиза де Лавальер. Вы еще не слышали? Его жена, наконец, родила. Она помнит, что не смогла присутствовать на крестинах Рауля и чувствует себя виноватой, — герцог чуть заметно усмехнулся. — Она думает, что Вы обиделись, и потому просила меня, уверенная, что мне Вы не откажете.
— Я вовсе не обижен на нее.
— Значит, Вы придете к ней на крестины? Она так долго ждала этого ребенка, что готова его крестить уже сейчас, хотя малышке едва месяц от роду.
— Это девочка?
— Да. Маркиз несколько разочарован, но его жена рада до смерти. Надеется, что теперь дело пойдет и следующим будет мальчик.
— Я искренне рад за нее.
— Возьмите с собой виконта.
— Зачем?
— Граф, чем чаще его будут видеть, тем скорее привыкнут, и никого уже не будет интересовать, что мальчик слишком похож лицом на своего опекуна.
Атос нахмурился:
— Мне казалось, что это не так бросается в глаза.
Герцог удивленно поднял брови:
— Вы серьезно? Граф, простите за грубость, Вы часто смотритесь в зеркало? Да мальчишка вылитый Вы! Я бы на Вашем месте волновался не о том, что подумает какая-нибудь дама или прохвост-маркиз, а о том, что Вы скажете самому виконту, когда он начнет пристальней глядеть на свое отражение. Вы сами поставили себя в такое положение. Если бы Вы женились, родили законных детей, после купили Раулю Брасье — он бы с рождения знал свое место. Вот законные дети, а вот он. Но Вы пошли иным путем. Вы отдали ему Бражелон — свой Бражелон! Тем самым Вы даете ему надежду считаться законным наследником, но ведь он — бастард!
— Герцог! — Атос вспыхнул. — Он — мой сын и наследник. Никакого другого у меня не будет. Я прощаю Вам Ваши слова, но впредь, прошу, не позволять себе подобных высказываний.
Герцог де Барбье стушевался:
— Простите, я позволил себе лишнее, но Вы же не можете прятаться от правды?
— Он — мой сын и наследник. Законный наследник.
— Но не перед лицом общества.
— Он уже виконт де Бражелон. Он будет и графом де Ла Фер. Я признаю его.
Герцог потер лоб:
— Я отказываюсь понимать Вас. Это безумие. Вы знаете, что одного Вашего признания недостаточно? Даже если Вы настолько сошли с ума, что готовы официально признать факт своего отцовства.
— Почему?
— Граф, мне кажется, Вы неверно представляете себе ситуацию. Вы несведущи в этом вопросе, но я знаю лучше. У меня две незаконные дочери, незаконный племянник и только что родился незаконный внук. Если Вы желаете легитимизации, да еще такой, чтоб виконт был приравнен в правах к законным отпрыскам, Вам, самое малое, необходимо просить об этом короля. Только Его величество может помочь.
— Тогда я попрошу короля. Он сделал Рауля виконтом, он сделает его графом.
Герцог де Барбье прищурился:
— Я догадываюсь, что связи у Вас есть. Но Вы плохо понимаете разницу. Бражелон — это хорошо. Но это не родовое имя. Свой графский титул Вы можете передать только законному наследнику.
— У меня нет других детей и не будет.
— Вы так уверены?
— В этом я могу ручаться чем угодно.
Герцог хмыкнул:
— Как я понимаю, Рауль свалился Вам на голову неожиданно? Вы уверены, что гарантированы от подобных сюрпризов и впредь?
— Абсолютно.
Барбье бросил быстрый взгляд на детей, которые были заняты игрой в другом углу комнаты, и поманил графа:
— Пройдемте в кабинет.
Плотно прикрыв дверь, герцог остался стоять, прислонившись к ней спиной:
— Мадам де Виллесавин в таком возрасте, что может порадовать Вас не одним ребенком.
У Атоса вся кровь отлила от лица:
— Что?
— Не ожидали? Она не болтлива, но, увы, набожна.
— Что это значит?
— Она регулярно ходит на исповедь, чего не делаете Вы. Не пугайтесь, пока только я знаю, что Вы — любовник Бон.
Атос вздрогнул и герцог понимающе кивнул:
— Слово "любовник" коробит Вас? Хорошо, пусть будет — "друг".
— Герцог, я требую, чтоб Вы объяснились.
— Я для того и позвал Вас, чтоб предупредить. Во-первых, ей надо сменить духовника. В отличие от Бон он не очень набожен, зато болтлив. К счастью, ее репутация защищает ее. Если она захочет уйти от духовника, сославшись на то, что он сочиняет про нее небылицы, то ее поймут. Я уже говорил с Бон и к ее чести должен сказать, что она Вас не выдала. Уверен, она сама решит эту проблему. Во-вторых, как я уже сказал, она еще молода. Вам надо откровенно поговорить с ней.
— О чем?
Атос кусал губы и не знал куда деться. Разговор не то, что смущал его, ему хотелось провалиться куда подальше.
— Граф, я был хорошо знаком с ее мужем. Я хорошо знаю ее саму. Всегда и во всем она поступала так, как говорил ей супруг. Но если он не говорил, сама она ничего не делала. Пока Вы не скажете ей, что она должна как-то обезопасить Вас, ей это и в голову не придет. Она привыкла, что обо всем заботится мужчина.
— Герцог, этот разговор крайне неприятен мне.
— Понимаю, но если она родит от Вас — Вам будет намного неприятнее, не так ли? Увы, в отношениях с ней Вам придется брать ответственность на себя.
Атос сделал невольное движение, но герцог придержал его за руку:
— Нет, бросать ее не стоит. Лучше Вы не найдете. У нее есть одно бесспорное достоинство — Вы можете быть уверены, что Вы — единственный, кого она принимает. Редкость по нынешним временам.
— Я обойдусь.
— Граф, Вы — молоды.
Атос передернул плечами. Герцог покачал головой:
— Снова ездить в Блуа... Я сам в молодости, грешным делом, любил прокатиться, но Вы не мальчик. Поверьте, Бон для Вас — прекрасный вариант. Просто скажите ей откровенно, что Вы не желаете иметь детей. Но обязательно скажите — ясно и открыто! Никаких намеков и недомолвок. На будущее запомните — с ней Вы должны обо всем говорить прямо. Когда Вы захотите ее бросить — сделайте так же. Она не устроит сцен, она все примет, как должное. Однако не спешите. Бросить ее Вы еще успеете, возможно, даже раньше, чем сами захотите.
— Герцог, мне иногда кажется, что Вы слишком много знаете. Так много, что я уже не понимаю Вас.
— Что ж, объясню. Возвращаясь к нашему разговору о виконте. Может у Вас и есть возможность говорить с королем, может даже Его величество так любит Вас, что подпишет все, что Вы пожелаете — я не знаю. Но Вы знаете, без кого Вы никогда не сможете решить этот вопрос?
— Я уже сказал, король...
— Нет, не король. Помните, прежде чем стать крестным виконта, я хотел быть уверенным в его происхождении?
— Он благородного происхождения! Я говорил Вам, его мать принадлежит к одной из родовитейших фамилий королевства.
— Его величеству Вы тоже так скажете?
— То есть?
— Королю придется поверить Вам на слово? Конечно, ложь недостойна дворянина, но тут идет речь о наследовании титула. Король не может просто положиться на Ваше слово.
Атос с тревогой поглядел на Барбье:
— Герцог, прошу Вас, я действительно не знаю всех тонкостей.
— Вам нужна удостоверенная нотариусом подпись матери виконта.
Атос, до сих пор нервно ходивший вокруг стола, остановился:
— Подпись матери?
— Да. Ваша подпись — отца, и ее — матери. Тогда в происхождении виконта не будет сомнений. Тем более, что Вы говорите, мать тоже родовита. Вы, насколько я знаю, родня Монморанси и Роанов. Если она не уступает Вам, то тем больше оснований будет у Его величества удовлетворить Вашу просьбу. Такая кровь не должна пропасть.
— Это невозможно, — прошептал Атос.
Герцог пожал плечами:
— Вы говорили, что она замужем. Для нее это такой скандал. Боюсь, граф, Вам надо перестать тешить себя несбыточными надеждами. Впрочем, я не знаю характера этой дамы. Если она, будучи замужем, родила от Вас, простите, но это явное свидетельство легкомыслия. Возможно, она не побоится скандала, но тогда Вам придется заплатить.
— Герцог, она не продажная девка!
— Граф, я не об этом. Платить Вам придется иным способом. Тем самым, который дал Вам Рауля. Вот тогда, возможно, Вы с сожалением бросите Бон де Виллесавин, если Ваша дама не потерпит соперницы.
— Нет, я не пойду на это. Я не могу! Мы не были любовниками. Это просто случай...
Герцог с любопытством вытянул шею, но Атос опомнился:
— Не важно. Я более не намерен отнимать у Вас время, герцог де Барбье. Думаю, Вы понимаете, что мне нужно подумать о том, что Вы мне рассказали. Я действительно многого не знал. Благодарю Вас за заботу, но, если позволите, мы поедем домой.
— Конечно. Я могу передать маркизе де Лавальер Ваше согласие?
— Да. Мы с виконтом приедем на крестины.
Атос забрал Рауля и всю дорогу до Бражелона был очень задумчив. Когда они приехали, Рауль робко спросил:
— Господин граф, Вы мной недовольны? Я неправильно себя вел?
Атос заставил себя улыбнуться:
— Нет, Вы держались прекрасно. Как настоящий виконт. Я очень доволен и горжусь Вами.
Рауль покраснел от удовольствия:
— А мы еще будем выезжать?
— Конечно, виконт. Возможно, скоро мы отправимся на крестины. Там будет очень много гостей, так что Вам надо как следует подготовиться.
Довольный Рауль вприпрыжку побежал к себе, что-то напевая под нос. Атос с грустной улыбкой смотрел ему вслед: "Может герцог прав, мне не надо было затевать историю с Бражелоном? Но Брасье! Мне никогда не купить его на свои средства, а жениться я не могу. Все равно, теперь Рауль — виконт де Бражелон и отступать поздно. Может со временем что-то получится? С Бражелоном я тоже сколько лет не видел никаких возможностей, а потом все сложилось само собой. Может... "
Атос подумал про герцогиню де Шеврез и помрачнел.
Иметь дело с ней ему совершенно не хотелось. Она даже не знает, где ее сын, более того, она понятия не имеет, с кем переспала. И это мать? Но что делать, если она одна может открыть дорогу Раулю?
Значит рано или поздно придется ей признаться. Но сейчас она в Испании и пока живы король и кардинал ноги ее не будет во Франции, так что все равно он ничего не может сделать. А дальше — будущее покажет. Герцог де Барбье может ошибаться или существует какая-нибудь лазейка, которую он со временем отыщет.
Атос вздохнул и направился в замок. Навстречу ему вышел довольный Блезуа:
— Ваше сиятельство, Гримо вернулся. Наконец-то!
Герцогиня де Шеврез мигом вылетела у Атоса из головы.
"Арамис!" — единственная мысль вытеснила все остальное.
— Приехал? Где он?
— У Вас в кабинете дожидается. Я сказал, что Вы в отъезде, он ждет.
Атос кивнул и почти бегом направился к себе.
