V
Атос не читал послания Шарлотты де Монморанси, но ему и так все было ясно. Если бы что-то угрожало Арамису, Шарлотта написала бы самому графу, однако на письме значилось — "Духовнику герцогини де Лонгвиль". Яснее не скажешь.
Арамис напрасно колебался, стоит ли отвечать. Атос напротив, был бы удивлен, если бы Арамис стал тратить на это время. Он не сомневался, что едва дочитав до конца, его друг потребует коня и помчится во весь опор.
Некоторое время он ждал, что, возможно, Арамис напишет ему из Парижа, но когда прошел месяц, потом другой, третий, Атос усмехнулся — раз другу не до него, значит, все в порядке.
Теперь граф мог со спокойным сердцем отдаться своим радостям — воспитанию Рауля.
Мальчик тешил его всем: внешность Рауля день ото дня становилась выразительнее и красивее; он был ловок и достаточно силен для своего возраста и с большой охотой предавался физическим упражнениям; науки давались ему легко, особенно языки, и граф с удовлетворением отмечал, что даже он сам не показывал подобных успехов в возрасте Рауля.
Единственным способом заставить Рауля быть глупым, было повышать на него голос. От ласки и внимания он раскрывался, как цветок от солнечных лучей, но резкость и грубость выбивали его из колеи.
Атос все время метался между нежностью и строгостью, пытаясь найти равновесие, чтоб не запугивать ребенка и, в то же время, не потакать природной мягкости Рауля.
Когда они бывали в гостях или принимали сами, он старался быть рядом, но предоставлял сыну самому выпутываться из сложных ситуаций, как он сделал, когда мальчику протянули первый в его жизни стакан вина.
У него сердце замерло от страха, что Рауль поддастся желанию казаться старше и выпьет все до дна. Когда этого не случилось, Атос вышел из трактира одним из первых, потому что не мог совладать с лицом и поспешил скрыть свое сумасшедшее волнение прежде всего от самого Рауля.
Ему тоже приходилось учиться — он-то наивно предполагал, что умеет держать себя в руках! Но страх за сына делал его беспомощным и беззащитным.
Однако раз за разом он убеждался, что может положиться на Рауля — он не заставит опекуна краснеть — и отцовское сердце наполнялось гордостью.
Атос искренне не замечал, что давно уже стал для Рауля наилучшим примером во всем, даже в мелочах, и старательно выискивал у себя неискоренённые недостатки, чтоб не ставить сына в неловкое положение собственным несовершенством.
Обоюдная любовь оказывала на них одинаковое действие — оба старались быть лучше ради того, кого любили больше всего на свете.
За год с небольшим Рауль достиг таких успехов, что никто уже не вспоминал, что он всего лишь подкидыш. Его воспринимали исключительно как виконта де Бражелона.
Рауль многим нравился и его охотно приглашали в гости. Он легко находил общий язык с любым, кто не был настроен враждебно, но даже с недоброжелателями он оставался вежлив, никогда не поддаваясь соблазну вспылить или сказать резкость. Такая сдержанность могла бы принести ему славу труса, если бы не один случай. Как-то он услышал в свой адрес нелестный отзыв от одного дворянина. Тот был чем-то раздражен и полагал, что ребенок прекрасный объект, чтоб безнаказанно сорвать злость. Граф в это время был занят беседой и не сразу увидел, что происходит. Ему потом рассказали, что виконт хоть и побледнел, но не потерял достоинства и спокойно ответил взрослому нахалу, что напомнит ему сказанные слова, когда будет иметь право обнажить шпагу.
Гордость девятилетнего мальчика вызвала восхищение и дворянина заставили извиниться. Некоторые из гостей охотно согласились заменить малолетнего виконта и готовы были устроить поединок сию минуту. Дворянин счел за лучшее не рисковать, особенно когда увидел, что к ним направляется граф де Ла Фер, привлеченный шумом вокруг его воспитанника.
Атос был вынужден признать, что сын оказался более хладнокровным, чем он сам. Узнав в чем дело, он не сумел совладать с собой и довольно резко высказался в адрес невежи. Ему ужасно хотелось услышать вызов, чтобы потом с наслаждением проткнуть негодяя, посмевшего задеть его сына.
К счастью вызова не последовало.
Для Рауля же этот случай имел самые благоприятные последствия — он понял, что теперь окончательно принят дворянами как равный. Его происхождение и возраст больше никого не смущали, теперь на него смотрели, как на взрослого человека их круга.
То, что Рауль взрослеет, граф скоро увидел воочию. И открытие это его не порадовало.
Атос понимал, что рано или поздно подобное должно случиться, но никак не был готов к тому, что это произойдет так скоро, а, главное, к тому, кто станет причиной перемен.
Атос не поддерживал отношений с маркизом де Лавальер и после крестин ни разу с ним не виделся.
После рождения дочери маркизе удалось, наконец, прибрать мужа к рукам. Злые языки поговаривали, что дело не в ее ловкости, а в том, что многолетнее пьянство дало себя знать и у Лавальера просто не осталось сил сопротивляться.
Это было похоже на правду. Лавальер теперь редко выезжал и порой его неделями не видела даже челядь. Маркиза говорила, что ему нездоровится. Потом он появлялся — опухший, одутловатый и маркиза, кое-как приведя его в порядок, тащила мужа "в люди".
Во время одного из таких выездов, прекрасным летним днем, чета Лавальер столкнулась с графом и виконтом, совершавшими прогулку по окрестностям.
Лавальеры были в карете и граф, вежливо поклонившись, собирался ехать дальше. Однако маркиз вдруг вспомнил, кто в доме хозяин, и потребовал, чтоб ему подали коня — он желает проехаться со старым приятелем, которого так давно не видел.
Маркиза безуспешно пыталась отговорить супруга, но не помогли даже уверения графа, что они торопятся по делу. Маркиз вылез из кареты и стал дергать за повод коня, пытаясь высвободить его из каретной упряжки. Его жена суетилась рядом, тут же сновал растерянный кучер. Граф вздохнул и слез с коня, чтоб помочь женщине водворить разбушевавшегося супруга назад в карету. Рауль тоже спешился и стоял чуть поодаль, терпеливо ожидая, чем закончится эта неприятная сцена. И тут маркиз неожиданно отпихнул жену и довольно ловко вскочил на оставленного без присмотра коня графа.
Конь тоже не ожидал такого, но быстро пришел в себя и возмутился. До сих пор никто, кроме самого графа, не смел отягощать его пребыванием в седле. Атос даже выругаться не успел, как маркиз полетел на землю. Но, вместо того, чтоб отпустить повод, он вцепился в него изо всех сил. Конь тряхнул головой и убедился, что назойливое существо не собирается отпускать его.
— Виконт, держите... — это было все, что граф успел сказать, прежде чем маркиза поволокло по земле. Конь бесился, кидался из стороны в сторону, стараясь сбросить с повода раздражающую тяжесть.
— Бросайте повод! Черт Вас дери! Повод! — Атос уже не обращал внимания на присутствие дамы, потому что маркиз не на шутку рисковал — разъяренное животное могло запросто разбить ему голову копытом.
Но перепуганный Лавальер только крепче сжимал плетеную кожу. Маркиза вопила в голос, кучер путался под ногами, а из кареты высунулась любопытная физиономия молодой девушки. Она с восторгом смотрела на "спектакль", нисколько не озабоченная судьбой своего хозяина. Позади нее раздался детский плач, но девушка, не оборачиваясь, с досадой пихнула кого-то рукой. Плач усилился, но взрослым было не до него. Рауль был единственным, кто обратил на него внимание. Он не вмешивался в противостояние, справедливо полагая, что граф скорее справится сам, особенно, если его не отвлекать.
Ребенок в карете плакал все громче, но на него по-прежнему никто не обращал внимания. Девушку-няньку больше занимало то, как ее господина валяют по земле, а ребенок только раздражал ее.
Рауль отвел своего коня подальше и как следует привязал. Потом он подошел к карете с противоположной от девицы стороны и открыл дверцу. Внутри была девочка лет трех, судорожно цеплявшаяся за юбки равнодушной няньки. Крики людей и ржание лошади испугали ее, и она отчаянно плакала, напрасно ожидая от взрослых защиты. Нянька так была занята зрелищем, что даже не заметила, как Рауль открыл дверцу.
Он присел, чтоб его глаза оказались на уровне глаз малышки, и попытался ее успокоить:
— Не плачьте, мадемуазель, я не дам Вас в обиду. Вы так прелестны и слезы совсем Вам не идут. Улыбнитесь, уверен, у Вас чудесная улыбка.
Тихий, нежный голос оказал свое действие, девочка перестала плакать и исподлобья разглядывала незнакомца.
— Вот видите, Вы уже успокоились.
Рауль медленно протянул руку, чтоб не испугать девочку, и погладил ее по голове:
— Все будет хорошо.
Нянька, наконец, спохватилась, что в карете кроме них еще кто-то есть, и поспешила оправдаться:
— Простите, сударь, но она всегда так вопит — сил нет. Ничем ее не уймешь. А ну, замолчи! — напустилась она на девочку.
Та немедленно заревела снова.
— Не смейте на нее кричать!
Нянька с удивлением уставилась на побледневшего Рауля.
— Но, сударь...
— Дайте платок и замолчите сами.
Рауль снова погладил девочку по голове и она инстинктивно потянулась к своему защитнику. Он сел рядом и, обняв одной рукой ребенка, второй осторожно вытер ей лицо:
— Вот так. Теперь Вы снова красавица. Позвольте представиться — виконт де Бражелон, к Вашим услугам, — он шутливо поклонился, и нянька прыснула от смеха.
Девочка тоже заулыбалась, хотя вряд ли понимала, что ей говорит этот милый молодой человек.
— Вы не скажете мне свое имя? — тем же шутливым тоном продолжил Рауль.
— Луиза де Лавальер, — ответила за ребенка нянька. — Дочка маркизы.
— Очень рад с Вами познакомиться, — Рауль по-прежнему обращался к ребенку. — Вы позволите как-нибудь навестить Вас?
Нянька заливалась смехом:
— Вы просто как настоящий кавалер! Ну же, Луиза! Скажите — "да"!
Малышка, довольная, что на нее больше не кричат, а напротив, все вокруг улыбаются и хвалят ее, кивнула. Нянька пришла в восторг:
— Надо же, сударь! Она согласилась!
Рауль усмехнулся:
— Что ж, мадемуазель, тогда позвольте на этом откланяться.
Он взял маленькую ручку и легонько коснулся ее губами. В это время дверца напротив распахнулась и в карету заглянула маркиза де Лавальер:
— Что тут происходит?
— Ваша дочь плакала и я успокоил ее.
Рауль соскочил с сиденья и, напоследок улыбнувшись Луизе, закрыл дверцу.
С другой стороны кареты граф уже заталкивал обессиленного маркиза де Лавальер.
Когда скандальная чета уехала, граф вытер пот со лба и пробормотал:
— Надеюсь, никогда больше их не увижу.
— Даже удивительно, что у них такая чудная дочь, — задумчиво сказал виконт.
Граф вздрогнул и чуть не с испугом уставился на Рауля:
— Дочь?!
— Такая милая малышка. Как ангелочек. У нее ужасная нянька, я бы с ума сошел, если бы на меня так кричали.
— Господи, виконт, что Вы говорите?
Рауль очнулся:
— О, простите, сударь. Как Вы? Конь не задел Вас?
— Нет, слава Богу, все благополучно. Но маркиз взбудоражил мне Роланда, надо дать ему время успокоиться. Давайте пройдемся.
Граф взял под уздцы фыркающего коня и медленно пошел в сторону Бражелона. Он поглядывал на задумчивого виконта, и настроение у него ухудшалось с каждым шагом.
— Господин граф, я подумал, что надо будет справиться у мадам де Лавальер, хорошо ли они добрались. Маркиз всех напугал. Мадемуазель так плакала.
— Она ребенок и просто испугалась.
Рауль улыбнулся:
— Такая хорошенькая! Никогда не видел таких красивых детей.
Атос мрачно промолчал — восторженность Рауля категорически ему не понравилась. До сих пор мальчик не проявлял интереса к противоположному полу. Он был вежлив с девочками и девушками, но с большей охотой проводил время в мужской компании. Атос питал надежду, что у него в запасе еще года три-четыре, прежде чем сердце Рауля проснется.
Слабым утешением было то, что Луиза де Лавальер была всего лишь трехлетним ребенком. Он не сомневался, что сын скоро забудет о Луизе, но то, что его мальчик уже готов увлечься, было ясно.
"Надо будет как следует загрузить его делами, чтоб поменьше смотрел по сторонам и не появляться в гостях, где есть девицы подходящего возраста, — решил Атос. — Мальчик очень впечатлителен, однако, если у него не будет настоящего объекта, то он успокоится".
Атос ловил себя на мысли, что приписывает неожиданно раннее влечение наследству герцогини де Шеврез. Как ни старался он требовать от себя уважения к матери своего ребенка, но легкомыслие герцогини было слишком хорошо известно.
"Надо оградить Рауля от девушек, по крайней мере, до тех пор, пока он не достигнет приемлемого возраста. Если хочет, пусть навестит малышку Лавальер. От общения с ребенком вреда не будет. Мальчику просто хочется чувствовать себя взрослым кавалером, это так естественно. Надо дать ему возможность выпустить пар, пусть лучше "ухаживает" за трехлетним дитем, чем какая-нибудь ловкая вертихвостка действительно совратит его".
Атос полагал, что такая тактика позволит ему безболезненно миновать опасный период. Что будет, когда Раулю исполнится 15-16 он не хотел думать, малодушно утешая себя, что еще рано загадывать. Будущее Рауля было ясно и сам виконт принимал его с восторгом — граф твердой рукой готовил из него солдата. Но вот что будет с личной жизнью, об этом ребенок, понятное дело, не задумывался, а Атосу эти мысли порой не давали спать.
Поступить с сыном так, как поступили с ним самим, он просто не мог. Воображение отказывало ему, когда он пытался представить, как оставит сына наедине с девушкой. После этого он не сможет смотреть Раулю в глаза.
Его сыночек! Он же еще так мал, так невинен!
И вот, пожалуйста — его мальчик вздыхает, вспоминая чьи-то голубые глаза! Уже...
В сложившейся ситуации Атос видел в мадемуазель де Лавальер меньшее зло — пусть Рауль "поиграет" во взрослого. В конце концов, этому тоже надо учиться, а от трехлетнего ребенка, по крайней мере, не ждешь подвоха.
Так что на вопрос Рауля, поедут ли они к Лавальерам, граф со вздохом ответил:
— Да.
Они стали часто бывать у Лавальеров, гораздо чаще, чем хотелось графу, но Рауль так радовался, что у отца не хватало духу ему отказывать. Взрослые только посмеивались, глядя на слаженную пару.
Мальчик с упоением играл роль рыцаря, не опасаясь со стороны маленькой дамы насмешек или издевок. Атос понимал, как важна для ранимого мальчика именно эта бесхитростная атмосфера полного доверия. Ему просто больше не на кого изливать переполнявшую его нежность. Будь у него мать, он бы боготворил ее...
В который раз Атос вспоминал герцогиню де Шеврез со смешанным чувством раздражения и надежды. Может он напрасно поспешил вычеркнуть ее из их жизни? Герцогиня легкомысленна, но ведь, по чести, он совершенно не знает ее. Упрекать мать, что она бросила ребенка легко, но здравый смысл говорил Атосу, что она поступила разумно. В изгнании вместе с ней младенец подвергался гораздо большим опасностям, чем у сельского священника. К тому же, кто знает, может она все глаза выплакала в разлуке с сыном? Правда, ее собственные законные дети не могли похвастаться избытком материнской любви, но Атос, эгоистичный, как все любящие родители, считал, что Рауль — особенный.
После смерти кардинала она вернулась во Францию, но граф не делал попытки связаться с ней. Тогда он не видел в этом необходимости. Теперь Атос жалел, что хотя бы не попробовал, а сейчас что-то предпринимать было поздно — герцогиня опять была изгнана.
До Бражелона доходили слухи о бурной политической жизни, но это были только отголоски. Граф держался в стороне от подобных разговоров и от людей, так или иначе вовлеченных в политические события. Это была еще одна причина, по которой он не решился обратиться к герцогине де Шеврез. Едва выпутавшись из заговора графа де Суассон, она вернулась во Францию после смерти короля, чтоб уже через несколько месяцев с головой окунуться в заговор "Высокомерных". И как закономерный итог — новое изгнание.
Графу оставалось ждать более благоприятного момента.
Вместо герцогини де Шеврез, он неожиданно получил известия от другой дамы. Результатом заговора "Высокомерных" кроме прочего стало заключение Франсуа де Вандома, будущего герцога де Бофор. Его отправили в ту же тюрьму, которая была практически родным домом для его отца и дяди — в Венсен. Парижане язвили, что королю давно пора передать Венсен в личное владение дому Вандом, раз его представители все равно не покидают стен крепости на протяжении почти тридцати лет и каждое новое поколение обязательно попадает туда.
Франсуаза Лотарингская приехала в свое имение и почти сразу же послала за графом де Ла Фер.
Для Атоса это приглашение было сюрпризом, потому что, далекий от политических бурь, он совершенно не следил за тем, что происходит и не придал значения появлению Франсуазы в Орлеаннэ.
Со дня их последней встречи прошло больше десяти лет. Франсуаза очень постарела и их семилетняя разница в возрасте теперь казалась пропастью. Сорокапятилетний граф был в самом расцвете сил и у Франсуазы снова, как когда-то давно, сладко сжалось сердце: "Какой мужчина!"
Ей уже успели насплетничать про воспитанника графа и мадам де Вандом напрасно гадала, кто же та счастливица, которой удалось добиться того, о чем она запрещала себе даже мечтать.
Разговор у них вышел сумбурный. Франсуаза была уверена, что граф полностью в курсе дел и его непонимающий взгляд вызывал у нее растерянность. Понадобилось еще несколько встреч, прежде чем она смогла, наконец, открыто попросить у графа помощи.
— Они держат его в тюрьме! Вы понимаете? Его! Сына Сезара де Вандом, внука Генриха IV! Это ничтожество, этот Мазарини, посмел поставить себя выше моего сына! Поначалу все были уверены, что это ненадолго. Но, похоже, мы просчитались. Мазарини не выпустит его.
— Почему Вы не потребуете для него свободы? Конде, Лонгвили, Вандомы, Роаны — кто такой этот Мазарини, по сравнению с такими фамилиями?
— Ах, граф, сразу видно, что Вы давно не были при дворе. Да, у этого ничтожества только один защитник, но какой!
Атос поднял брови. Франсуаза горько усмехнулась:
— Анна.
— Вот как?
— Франсуа не выпустят. Они уморят его, как уморили Великого приора. Я не хочу хоронить моего сына. Граф, помогите мне.
— Но что я могу сделать, сударыня? Убить Мазарини?
Франсуаза рассмеялась:
— О, граф, Вы бы оказали Франции такую услугу!
Атос улыбнулся:
— Судя по тому, что Вы мне рассказываете — наверняка. Но вернемся к Вашему сыну.
— Мадам де Монбазон, — Франсуаза чопорно поджала губы, — принимает большое участие в его судьбе. У нее репутация легкомысленной женщины, но ее искренность в отношении моего сына не вызывает сомнений. Она готова на все.
— Право не вижу, что тут можно сделать. Разве что побег.
— Граф, Вы читаете наши мысли. Именно побег! Но мы просто женщины, слабые и неопытные. Признаюсь, горячность Марии пугает меня. Я опасаюсь, что желая помочь, она наоборот все испортит и добьется только изгнания для себя и меня. Граф, когда я упомянула Ваше имя, оказалось, что она тоже наслышана о Вас.
Атос насторожился. Он не был знаком с мадам де Монбазон, но прекрасно помнил, что та была мачехой Мари де Шеврез и дамы терпеть друг друга не могли.
Неужели его секрет уже стал достоянием общества? Но каким образом? Арамис проболтался герцогине? Невозможно! Но тогда откуда его знает герцогиня де Монбазон?
Франсуаза, не замечая волнения собеседника, продолжала, как ни в чем не бывало:
— Зная Вашу деликатность, заранее прошу простить меня, что коснусь Вашей личной жизни.
Атос побледнел:
— Сударыня...
— Не волнуйтесь, дальше меня это не пойдет. Я и сейчас затронула эту тему только чтоб дать Вам понять, что Вас хорошо знают. Понимаю, как Вам неловко, но ведь все уже в прошлом, — Франсуаза поколебалась, но все же разрешила себе ласково коснуться руки графа.
— Вы оставили это сумасбродство, не так ли?
Совершенно сбитый с толку, Атос пожал плечами:
— Простите, если я хоть что-то понимаю.
Франсуаза улыбнулась с видом умудренной жизнью женщины:
— Ах, мужчины, мужчины! Это так на вас похоже!
Атос почувствовал горячее желание придушить мадам де Вандом, но вместо этого отнял у нее свою руку и холодно сказал:
— Я не имел чести знать герцогиню де Монбазон.
— Да, конечно, но Вы давно и близко знакомы с герцогом де Лонгвилем, не так ли?
Меньше всего Атос ожидал услышать это имя:
— Герцог де Лонгвиль? При чем здесь герцог?
— Мария одно время была близка с ним и слышала от герцога о Вас. Когда его упрекали за невоздержанность, он нередко вспоминал Вас и клялся, что ему до Вас далеко.
Атос невольно рассмеялся:
— Боже, так Вы об этом?
— Да, — Франсуаза была удивлена, — а Вы о чем подумали?
— Ни о чем. Просто я так давно оставил эту привычку, что мне было странно, что кто-то еще помнит об этом.
— Так я и Марии сказала. Она ответила, что если такой как герцог ругал Вас на все корки, значит Вы очень достойный человек. Граф, прошу Вас, напишите ей! Она готова пуститься на всякие глупости, говорит о восстаниях и революциях, которые сотрут Венсен с лица земли. Но я боюсь, что ее необузданность приведет к обратному — моему сыну просто отрубят голову, чтоб убрать предмет столь бурных волнений. Вразумите ее, Вы так рассудительны! Прошу Вас — ради меня!
Атоса раздражала простодушная уверенность мадам де Вандом, что ради нее он готов очертя голову кидаться в интриги. Но написать он согласился. Причин было несколько: во-первых, его действительно возмутило положение вещей, как бы там ни было, внуку Генриха IV не место в тюрьме и не какому-то итальянскому выскочке решать судьбу принца; во-вторых, ему было жалко мадам де Вандом, сам отец, он хорошо понимал ее чувства; в-третьих, его, как мужчину и военного, нервировала глупая суета дам — они совершенно не разбираются в сути дела и способны только все испортить.
Была еще одна причина, в которой Атос неохотно признавался даже самому себе — она была эгоистичного толка. Поддерживая связь с мачехой мадам де Шеврез, он получал возможность узнавать новости о герцогине, не привлекая к этому Арамиса.
Две Марии недолюбливали друг друга, но пора горячей ненависти для них прошла и теперь они, как правило, ограничивались сплетнями. А это было то, что нужно — информация. Тем более, что на осторожные вопросы о де Шеврез Мария де Монбазон отвечала охотно. Не зная, что могло связывать графа де Ла Фер с герцогиней, она не видела ничего странного в том, что граф наводит справки об окружении. Она полагала, что граф просто ищет надежных союзников. Он давно не был при дворе, и не знает положения дел, вот, по старой памяти, и упоминает самое громкое имя.
Мадам де Монбазон оказалась прекрасным информатором. Не выезжая из Бражелона, Атос знал о том, что творится в Париже и окрестностях едва ли не лучше, чем те, кто жил в столице.
Мария де Монбазон тоже оценила военный опыт и ясное мышление графа, уступив ему первые роли, а себе оставив обязанность четко выполнять указания и вовремя сообщать графу о любых изменениях.
Они чудесно поладили, и Атос усмехался про себя, что, пожалуй, согласится иметь деловые отношения с женщиной, если эти отношения ограничатся перепиской.
Но он прекрасно понимал, что для исполнения задуманного мало иметь под рукой двух преданных женщин — мать и любовницу. Нужны мужчины. Имя Арамиса все чаще приходило ему на ум. Но он не знал, каковы сейчас обстоятельства в жизни друга, а кроме того, Франсуаза взяла с него самые страшные клятвы, что о готовящемся побеге не узнает никто. Впрочем, она могла и не мучать графа, он сам понимал, как важно держать язык за зубами, если они не хотели составить Франсуа компанию в Венсене.
Тем важнее было иметь в союзниках только проверенных людей.
Атос как никогда часто вспоминал друзей — если бы они были рядом, если бы он мог доверить им эту тайну!
И вдруг, словно в ответ на его призывы, летом 1646 года в Бражелон пришло письмо — достопочтенный господин дю Валлон собирался устроить охоту и приглашал дорогого друга разделить с ним это удовольствие.
