II
Жизнь в Бражелоне поначалу очень отличалась от той, к которой привык Гримо за годы мушкетерской службы. Граф не пил и пытался заниматься делами. Однако надолго его не хватило.
Пустота оказалась еще страшнее, чем отчаяние и горе. Миледи была его кошмаром, но боль привязывала его к жизни. Пока человек способен чувствовать хоть что-то — он живет.
В Бражелоне же не было ничего, кроме пустоты. Ни боли, ни облегчения. Ни страдания, ни радости. Ни любви, ни ненависти. Ни жизни, ни смерти. Вообще ничего.
Граф часами сидел и смотрел совершенно пустым взглядом перед собой и Гримо был почти рад, когда хозяин снова начал пить.
Пусть это недостойная жизнь, но все-таки жизнь. Плохое настроение лучше, чем бесчувственность, когда хозяин равнодушно принимает все — даже непослушание. Да, Гримо позволял себе и такое, пытаясь вывести господина из себя, добиться крика, ругани, побоев — чего угодно, лишь бы в тусклых глазах загорелась живая искорка.
Вино справилось с этим лучше.
Граф стал похож на себя прежнего. Мрачного, опустошенного, но, как ни странно, живого.
Гримо был бы счастлив найти другое лекарство, но что может сделать слуга?
Он смирился с тем, что вино — это единственное, что связывает графа с миром живых.
Когда наступил сентябрь, природа спохватилась, и порадовала всех необычайно теплой и сухой погодой, словно лето и осень поменялись местами.
Граф тоже не усидел дома. Пить в четырех стенах он уже не мог и колесил по окрестностям Блуа, удостаивая местные кабачки своим посещением.
Он мог не опасаться неприятных встреч. Местная знать не знала его в лицо, да и в таких местах не появлялась.
Пару раз граф нарвался на ссору и одна из них закончилась поединком. Все это живо напомнило Гримо старые времена. Перед ним снова был прежний мушкетер Атос. Уверенный, спокойный, привычно пожавший плечами, прежде чем обнажить шпагу. Легкое опьянение нисколько не помешало ему, как никогда не мешало раньше.
Когда они направлялись назад, в Бражелон, граф усмехался и качал головой. Казалось, его самого удивило, что он еще способен на такое мальчишество. Они не успели отъехать и пол-лье, как граф остановил коня.
Он ничего не сказал, но Гримо был мастером читать по лицу хозяина. "Черт побери! Я совершенно не хочу ехать домой!"
Графа явно потянуло на подвиги.
Подумав немного, он повернул коня в сторону Вандома.
Вандом уже тогда славился своими садами и цветниками. Местные жители до самозабвения обожали все, что цветет и зеленеет и в сентябре Вандом и его окрестности были просто райским местом. Граф остановился в одной из деревушек, щедро разбросанных вокруг внушительного Вандомского замка. В трактире он приказал накрыть себе стол во дворе, в дальнем углу роскошного сада, подальше от любопытных глаз.
Однако Гримо не пришлось долго радоваться. Приподнятое настроение, вызванное мальчишеской выходкой, скоро улетучилось, и граф снова помрачнел. Он по-прежнему очень напоминал мушкетера Атоса, только теперь это был Атос в его самые черные минуты.
Он отказался от ужина и приказал удвоить количество бутылок. Нечего было и думать, что после этого они смогут вернуться в Бражелон, так что Гримо пошел узнать есть ли в трактире свободные комнаты.
Комната нашлась и довольно приличная.
Гримо осталось только сообщить об этом хозяину и ждать, что истощится первым — погреб хозяина или упрямство его господина.
Сад был восхитительным, но, казалось, это только подстегивало Атоса в его желании напиться и не видеть всей этой красоты.
Когда он выпил все, что хотел, была глубокая ночь. Такая же бесподобная, как и день. Благоухающая, нежная, напоенная изысканными ароматами цветов, в которые вандомцы вкладывали всю свою душу, все мечты и всю страсть, на какую были способны. Такая ночь создана для любви и именно поэтому она вызывала в графе отвращение.
Он не стал будить Гримо, который заснул прямо в саду, на траве, так и не дождавшись, когда его господин утолит свою жажду падения.
Граф пил немало, но все-таки до такой степени напивался редко. Сейчас он был сам себе противен и в глубине души рад, что никто не видит, как он вынужден хвататься за деревья, потому что иначе не устоит на ногах.
В трактире все спали. Он едва поднялся по лестнице и ввалился в первую попавшуюся комнату, где была открыта дверь. Сознание отключилось раньше, чем он успел ощутить приятную прохладу простыней.
III
Утром Атоса разбудило неприятное чувство — сердце бешено колотилось, время от времени сбиваясь с ритма, замирая, и на долю секунды возникало ощущение, что он летит в пропасть. Но потом, словно спохватившись, сердце снова начинало неистово стучать.
Атос вдыхал медленно, глубоко и терпеливо ждал, когда это биение станет не таким сумасшедшим.
Он был уверен, что еще очень рано. Он всегда просыпался очень рано, когда накануне напивался.
Где-то рядом раздался шорох.
"Гримо" — лениво подумал Атос. Он приоткрыл глаза и попытался понять, где он находится. "Ах, да, Вандом. Кабак".
Он чуть приподнялся и, устроившись повыше на подушке, оглядел комнату.
Поодаль от кровати, возле самого окна стояло кресло, в котором, неловко согнувшись, спала женщина, укутанная в какое-то подобие шали.
С Атоса разом слетел весь хмель. Он инстинктивно натянул одеяло до подбородка и тут же одернул себя: "Надо скорее одеться".
Однако это было лишним — он спал полностью одетым, даже сапоги не были сняты. Атос никак не мог вспомнить, как такое могло получиться. Окончательно очнувшись, он сразу почувствовал, как давит одежда, и как затекли ноги.
Хуже всего было то, что Гримо здесь не было, и Атос понятия не имел где слуга, почему вместо него он находит в комнате женщину, которая спит в кресле, в то время как он сам, совершенно одетый, лежит в постели.
Женщине было неудобно, поэтому ее сон был неглубок. Почувствовав движение Атоса, она проснулась.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, после чего женщина спокойно сказала:
— Мне нужно одеться.
Атос не помнил, когда еще он был в таком глупом положении.
— Я сейчас уйду.
— Сделайте одолжение.
Атос встал и огляделся в поисках шпаги. Как бы он ни был пьян, он еще ни разу в жизни не ложился в кровать со шпагой на боку. Действительно, она лежала на полу возле кровати. Рядом стояли женские туфельки и пара мягких домашних туфель. Тут же был табурет, на котором были аккуратно сложены предметы дамского туалета. На столике у стены стояли шкатулки, флаконы, лежали гребни и всякая женская дребедень. Совершенно немыслимо, чтобы незнакомая дама, заглянув к нему, притащила все это с собой. У Атоса зародилось страшное подозрение:
— Мадам, прошу прощения, эта комната...
— Это не Ваша.
Атос судорожно вздохнул. Сердце по-прежнему колотилось как сумасшедшее и ему никак не удавалось дышать ровно.
Он вопросительно поглядел на женщину. Она холодно пояснила:
— Это моя комната. Вчера я спала, когда Вы изволили сюда прийти. Горничная носила мне ужин и забыла закрыть дверь. Вы не побрезговали лечь ко мне в постель, так что я едва успела увернуться, иначе Вы бы просто раздавили меня. Поскольку Вы решительно были настроены ночевать здесь, мне ничего не оставалось, как поднять горничную и занять ее кресло. Ей пришлось отправиться вниз, ночевать в общей зале.
Атос сглотнул — его подозрения оправдались.
— Мадам, я...
— Не трудитесь, — в голосе женщины явно слышались презрительные нотки. — Наилучшим извинением будет, если Вы покинете эту комнату немедленно, пока никто не видел, что Вы здесь были. Если Ваша репутация Вам безразлична, то я своей дорожу.
Атос поклонился и поспешно вышел. Он не стал даже проверять, какая из остальных комнат была предназначена ему.
Гримо безмятежно спал среди садовых цветов, когда граф разбудил его. До Бражелона они добрались быстро, так как граф гнал коня не заботясь о том, в состоянии ли животное выдержать этот темп и поспевает ли за ним Гримо.
Гримо терялся в догадках, что могло случиться — граф был на себя не похож. Растерянный и одновременно злой, он попеременно то хмурил брови, то с раздражением дергал поводья.
Несколько дней после ночевки в Вандоме граф совсем не прикасался к вину. С Гримо он не разговаривал и только целыми днями мерил нервными шагами запущенные аллеи своего парка.
Там его застал маркиз де Лавальер.
Маркиз был единственным из соседей, для кого граф делал исключение и кого принимал. Они сошлись совершенно случайно вскоре после приезда графа в Бражелон. Свел их общий интерес к вину. Маркиз тоже был не дурак выпить и господа быстро нашли общий язык. Поскольку других совместных интересов у них не было, то их встречи были крайне нерегулярны. Иногда они не виделись по нескольку месяцев, а порой не расставались днями напролет.
Последний раз они встречались почти два месяца назад, потому что маркиз был очень занят. Поговаривали, что он задумал жениться.
Граф не выказал особой радости от встречи, но все же пригласил маркиза в дом. Тот отказался:
— Ах, милый граф! Я только на минутку. Позвольте на этот раз мне пригласить Вас. Я знаю, что Вы не любитель компаний, но прошу, сделайте одолжение. Вы, наверное, слышали, какие перемены меня ждут?
— Вы женитесь?
— Да, теперь наверное. Все уже сговорено. Я не приглашаю Вас на свадьбу только потому, что не уверен, что это доставит Вам удовольствие.
— Вы правы. Примите мои поздравления, но...
— Но увольте меня от этой церемонии? — рассмеялся маркиз. — Я прекрасно Вас понимаю. Я сам бы с удовольствием сбежал, но, увы, для жениха это невозможно.
— Куда же Вы собирались меня пригласить?
— Видите ли, дорогой граф, я устраиваю прием в честь невесты. Среди гостей будет маркиза д'Алинкур. Ее муж — маркиз де Виллеруа — пользуется покровительством Его Величества.
Граф кивнул. Он знал де Виллеруа с детства, хотя и не очень близко — маркиз был только на год старше его. Граф не раз встречал его при дворе, где тот воспитывался, но совершенно не собирался посвящать в такие подробности Лавальера.
— Так вот, — продолжил гость, — думаю, Вы понимаете, что мне... нам, очень бы хотелось сделать приятное маркизе. Право слово не знаю точно, что за заботы привели ее в наши края, но, в любом случае, для меня будет честью принимать ее в моем доме.
— Я рад за Вас, но при чем тут я?
— Маркиза урожденная де Бланшфорт де Креки, а я припоминаю, что Вы говорили, будто знакомы с маршалом.
— Де Креки?
— Да.
— Это было слишком давнее знакомство. Не уверен, что маршал помнит меня.
— Граф, — маркиз де Лавальер с хитрой улыбкой покачал головой, — Ваша скромность восхитительна. Но я упомянул о Вас в разговоре с маркизой и она припомнила, что ее дядя знаком с Вами. Вроде бы соседи по имениям? Ла Фер — это Пикардия, я не ошибаюсь?
Граф холодно кивнул.
— Так вот моя невеста взяла на себя смелость обещать маркизе, что Вы обязательно будете, — неожиданно закончил Лавальер.
Граф вздрогнул.
— То есть как — обещала? Маркиз, увольте!
— Нет, нет, граф! Прошу! Вы не сможете поставить мою невесту в неловкое положение. Вообразите, как она будет выглядеть? Маркиза спросит о Вас и что? Граф, Вы не можете нам отказать.
Граф де Ла Фер медленно пошел в сторону замка. С огромным удовольствием он бы свернул шею и маркизу де Лавальер и его невесте, которую он не знал, но уже готов был возненавидеть. Понятное дело, они хотят угодить мадам д'Алинкур, надеются, что та будет им полезна через своего мужа. Но почему он должен развлекать заезжую даму только потому, что в былые времена приятно проводил время в обществе ее дяди? Если на то пошло, то с гораздо большим удовольствием он бы пообщался с самим маршалом де Креки или, на худой конец, с мужем дамы — маркизом де Виллеруа. По крайней мере, им есть что вспомнить.
Граф попытался вызвать в памяти племянницу де Креки, но у того была слишком большая семья, чтоб можно было упомнить всех. Вместо этого ему на ум упорно приходила кузина маршала, на которой его одно время пытались женить.
Маркиз де Лавальер воспользовался молчанием хозяина и поспешил откланяться:
— Значит, я могу на Вас рассчитывать. Отлично. В четверг я жду Вас у себя. Всего хорошего, граф.
Граф скрипнул зубами, но отступать было поздно.
