IV
Гримо был немало удивлен, когда узнал, что граф отправляется на светский прием. Он прекрасно видел, что граф просто совершил над собой насилие, принудив себя отправиться туда, и гадал, каким чудом маркизу де Лавальер удалось этого добиться.
Маркиз де Лавальер представил графа своей невесте и граф с тяжелым сердцем, но с улыбкой на губах сказал несколько комплиментов даме.
Затем его повели на заклание — представлять маркизе д'Алинкур. Увидев округлое, приятное лицо с насмешливыми зелеными глазами, граф даже не удивился. С некоторых пор он был уверен, что ему светит исключительно злосчастная звезда, а значит, иначе и быть не могло.
Конечно же, это была дама из Вандома.
По ее лицу никто бы не догадался, что граф ей знаком. Зеленые глаза смотрели спокойно и почти равнодушно. Она кивнула в ответ на приветствие и обратила свое внимание на другого кавалера. За весь вечер она уделяла графу внимания не больше, чем того требовала обычная вежливость, а вот Атос несколько раз поймал себя на том, что задерживает на маркизе чересчур пристальный взгляд.
"Черт побери, я действительно отвык от общества. На меня уже обращают внимание. Надо быть сдержаннее".
Он не ошибся. Его нервозность не осталась незамеченной и маркиз де Лавальер, провожая его к столу, вскользь поинтересовался:
— Вы не против быть соседом госпожи д'Алинкур? Мне показалось, Вы несколько напряжены.
— Нет, маркиз. Просто я пытался вспомнить не были ли мы представлены раньше. Но нет, маршал не знакомил нас.
За обедом граф вел чинный разговор с маркизой о ее родных. Ей не составило труда понять, что граф знаком с ее мужем. Правда, он не делал из этого тайны.
— Де Виллеруа воспитывался при короле, так что Вы должны были его встречать.
— Да, в ранней юности я часто видел Вашего мужа, хотя не могу сказать, что мы были друзьями. Скорее, просто приятелями.
— Зато с моим дядюшкой у Вас были гораздо более теплые отношения.
Атос улыбнулся:
— Это было так давно. Но Вы правы, я сохранил о маршале самые лучшие воспоминания. Где он сейчас?
Маркиза засмеялась:
— Где ему быть? Воюет! Вы не представляете, граф, что начинается, когда они с моим мужем сходятся вместе. А уж когда к ним присоединяется герцог де Ледигьер, мне начинает казаться, что я на поле битвы. Обо всех тонкостях военной тактики я осведомлена не хуже, чем лучшие полководцы Европы. Ледигьер хочет выдать за маршала свою родственницу и я заранее от души жалею бедняжку. Она будет обречена бесконечно слушать о битвах бывших, настоящих и будущих. Знаете, граф, по правде, герцогу стоит самому жениться на маршале и тогда никакая жена не помешает этим старым воякам всласть рассуждать о любимом предмете. Как хорошо, что Вы — не военный.
— Увы, маркиза.
Мадам д'Алинкур изобразила испуг, но в зеленых глазах искрился смех.
— Как, граф, и Вы?
— Не пугайтесь, мадам. Я уже в отставке.
Граф говорил с самым серьезным видом, но вокруг глаз лучиками разбегались морщинки.
— Вы меня утешили, Ваше сиятельство.
— Да, я больше не служу. Теперь я только...
Он запнулся.
Маркиза опустила глаза и, взяв кисть винограда, с преувеличенным вниманием стала перебирать ягоды.
— Я должен перед Вами извиниться, — очень тихо сказал граф.
— Вам неприятен этот разговор, может, мы прекратим его?
— Я должен перед Вами извиниться, — глухо повторил граф.
— Тогда предложите мне руку.
Обед уже закончился и гости, пользуясь простотой провинциальных нравов, искали занятий себе по душе. Кто-то гулял в саду, кто-то продолжал беседу, уютно устроившись с бокалом вина, а кое-кто попросту дремал в уголке.
Маркиз де Лавальер был безалаберным хозяином и в его доме понятие этикета было довольно условным. Его невеста твердо была намерена навести тут порядок, но пока гости имели возможность чувствовать себя в полном смысле слова как дома.
Мадам д'Алинкур не захотела присесть и они медленно прогуливались по изрядно заросшей аллее — у маркиза всегда находились более важные дела, чем следить за работой садовника.
— Мадам...
— Прежде позвольте мне сказать, что даже если бы я была Вашей женой, я бы никогда не позволила себе вмешиваться в Вашу жизнь. Вы не обязаны мне отчетом.
— Поверьте, я искренне раскаиваюсь, что наше знакомство состоялось при таких обстоятельствах.
Мадам д'Алинкур наклонила голову:
— Мы можем считать, что наше знакомство состоялось здесь, в доме маркиза де Лавальер. В этих обстоятельствах нет ничего предосудительного.
— Вы действительно готовы забыть?
— Признайтесь, граф, Вы опасаетесь, что я поддамся соблазну рассказать это кому-нибудь?
— Я никогда не оскорблю Вас таким предположением.
— И, тем не менее, Вы опасаетесь.
Граф молчал. Это было правдой. Его бросало в дрожь при мысли, что его могут обсуждать в светских гостиных.
Маркиза остановилась и оглянулась. Лохматые нестриженые кусты надежно скрывали их от любопытных взглядов. Она взяла его за руки и сказала мягким, спокойным тоном, глядя прямо в глаза:
— Вы ошиблись комнатой. Я простила Вам эту ошибку.
— Я не хотел Вас оскорбить.
— Я знаю
— Мне...
— Не оправдывайтесь.
— Простите меня.
Вместо ответа она протянула графу руку и, почувствовав прикосновение горячих губ, не удержалась и сказала:
— Мне почему-то кажется, что за последнее время Вы впервые делаете это искренне.
— Да, — очень серьезно ответил граф, снова целуя ей руку. — Вы правы.
Мягкая улыбка тронула губы женщины:
— Тогда Вы не будете против, если я передам от Вас поклон дядюшке? Ему будет приятно узнать, что у Вас все в порядке.
— Нет, конечно. Я тоже был рад получить вести о нем. Искренне поздравляю его с предстоящей женитьбой. И передайте мои наилучшие пожелания маркизу де Виллеруа.
— Передам. Для полного счастья ему не хватает маршальского жезла и он страстно мечтает о нем.
— А Вы?
— Граф, — мадам д'Алинкур с упреком поглядела на собеседника, — Вы желаете моей смерти? Трех маршалов я не вынесу. Хватит с меня дяди и герцога де Ледигьера. Иначе мне придется просить у короля звание коннетабля, чтоб хоть как-то управиться с этими вояками.
Граф рассмеялся:
— Вы были бы самым прелестным коннетаблем за всю историю Франции.
— Может быть. Но все же, это больше к лицу достойным мужчинам.
И уже не шутливым тоном добавила:
— Таким как Вы. Достойным лучшего занятия, чем...
Граф побледнел, но она не стала договаривать и жестом показала, что хочет вернуться в дом.
В тот вечер они больше не разговаривали, если не считать обычных любезностей при прощании.
В целом для Атоса все прошло неплохо, хотя местные были несколько разочарованы. Они ждали от таинственного графа чего-то более интересного. Может, пьяного дебоша или дерзкой выходки. Но граф отмалчивался и старался держаться в тени. Единственное, что произвело должное впечатление — это его внешность. Маркиз де Лавальер не преувеличивал, когда утверждал, что редкий мужчина может похвастаться такими данными. Но тут графу повезло — в гостях было очень мало дам и его никто особо не донимал. Невеста маркиза была не очень красива и не слишком умна, но житейской мудрости ей хватало. Она благоразумно ограждала своего будущего супруга от общения с прекрасным полом и пригласила только несколько проверенных подруг.
Гримо слышал краем уха, как господа сетовали на то, что новый гость не оправдал их ожиданий. В отличие от них Гримо был озабочен. Это для посторонних граф был бесстрастным, но не для него. Уже второй раз за последнюю неделю он видел на лице господина растерянность, смешанную со злостью. Граф злился на себя, а вот что заставило его растеряться? Что или кто?
Гримо был уверен, что ему не показалось. Послушный прихоти хозяина, он перестал разговаривать и все, что ему оставалось, это научиться понимать господина без слов и эту науку он освоил отлично. Поначалу ему нередко попадало за непонятливость и не вовремя сказанное слово. Для Гримо это не было чем-то необычным. Маркиз д'Овилль бил его гораздо чаще и намного больнее.
Разница была в том, что с маркизом Гримо всегда знал причину — у маркиза плохое настроение, или он снова проигрался, или его обрызгал грязью проехавший мимо всадник, или хочется есть, а денег нет... Причин было много, но все они были понятны. С новым хозяином Гримо тоже знал, почему его бьют, но никак не мог понять — зачем? Атос никогда не злился на него и не вымещал на нем дурное настроение. В его глазах не было даже тени гнева. Тогда зачем?
Однажды Гримо спросил об этом у кюре церкви Сен-Пьер, куда, в отличие от своего хозяина, регулярно ходил на исповедь. Сначала кюре ответил мудреной латинской фразой, а потом, довольный, что удалось поразить Гримо своей ученостью, снисходительно объяснил. Хороший родитель всегда заботится о будущем своего чада и не будет дожидаться провинности, чтоб наставить его на путь истинный. Так же должен поступать хороший хозяин, потому что слуга то же самое неразумное дитя. Его надо учить и наставлять еще до того, как он успеет натворить бед. Истинно добрым хозяином руководит не злость или гнев, а исключительно забота и благие намерения.
Гримо был ошеломлен — значит, господин его любит? Пусть хоть самую малость, но любит и заботится? Растроганный, он пообещал себе, что его преданность новому хозяину будет беспредельной.
Атос уже давно не бил его, но Гримо твердо верил в добрые чувства своего господина и уже не нуждался в колотушках для их подтверждения. Он верно служил графу и старался быть полезным, как только возможно. Именно поэтому растерянность господина так его встревожила. Если графа что-то беспокоит, он, Гримо, обязательно должен знать причину.
Он ломал себе голову, но ничего не мог понять. Тогда в Вандоме граф, насколько знал Гримо, провел ночь в саду с бутылкой, сейчас — среди гостей де Лавальера, но выражение лица у него было одинаковое. Гримо не видел никакой связи, но она должна была быть.
Граф прогуливался с женщиной. С точки зрения гостей, все было в рамках приличий, но Гримо знал, что для графа эта прогулка была слишком долгой. Может, дело в даме?
Гримо узнал ее имя у слуг. Ему сказали, что это маркиза д'Алинкур — очень важная особа, со связями при дворе. Лавальер весь вечер из кожи вон лез, чтоб она осталась довольна приемом.
Гримо запомнил ее имя и спустя очень короткое время снова услышал его в связи с тяжбой, которую вел граф.
Дело касалось лесочка, который находился на стыке владений графа и одного из его соседей, а с другой стороны вплотную примыкал к охотничьим угодьям герцога Орлеанского. Поскольку зайцы и косули не признают границ, то охота там была ничуть не хуже, чем герцогская.
Принц Гастон не был таким знатоком охоты как его брат, но не отказывал себе в этом удовольствии. Когда в Бражелон прибыл новый хозяин, герцог с удивлением узнал, что лес, где он привык чувствовать себя как дома, ему не принадлежит. Смущенный управляющий пояснил принцу, что граф де Бражелон был старым, больным человеком, который редко выходил из дома и почти не занимался делами. Его наследник молод, энергичен, к тому же бывший военный, т.е. полная противоположность прежнему хозяину. Парижское право не действовало в этих краях, Блуа имел собственные кутюмы и герцог рисковал в один прекрасный день предстать в роли обыкновенного браконьера.
Гастон недовольно выпятил губу и поинтересовался, нельзя ли что-нибудь сделать. Принц есть принц и его желание должно быть исполнено. После того, как граф де Ла Фер отказался продать лес, его сосед неожиданно предъявил свои права на этот клочок земли. Претензии были смехотворны, но если бы их удовлетворили, можно не сомневаться, что уже на следующий день герцог Орлеанский получил бы свое. Недаром его посланцы так зачастили в имение по соседству с Бражелоном.
Нотариус, который вел дело от имени графа, прочитав бумаги, расхохотался и уверил, что дело абсолютно ясное.
И вот спустя неделю после приема у маркиза де Лавальер, граф неожиданно уступил.
Нотариус, маленький толстый и очень энергичный человечек разводил руками и пытался вразумить графа, который с отрешенным видом смотрел в окно.
— Ваше сиятельство, дело простое, как репа. Вы же сами прекрасно все знаете. В прошлый раз Вы даже обратили мое внимание на некие тонкости, которые я упустил. А теперь... Я не понимаю! Будь на Вашем месте другой, я бы подумал, что человек просто не разобрался, но Вы! Я правильно Вас понял — Вы хотите отказаться в пользу Вашего соседа?
— Да.
Нотариус воздел руки к небу:
— Тогда уж лучше было продать этот лес!
— Это мое решение и я его не изменю. Подготовьте бумаги, я подпишу.
— Ничего не понимаю.
Граф сдвинул брови и нотариус осекся.
— Хорошо, Ваше сиятельство. Как Вам будет угодно. Я поставлю Вас в известность, когда все будет готово.
Нотариус, продолжая вздыхать и недоуменно пожимать плечами, стал собираться. Он терялся в догадках, но ответ на его вопрос был прост, хотя бедняга так никогда его не узнал. Зато Гримо все понял. Как только нотариус между делом сказал, что сосед графа дальний родственник маркизы д'Алинкур по линии матери, лицо графа стало отрешенным. Гримо не сомневался, что он правильно угадал истинную причину неожиданной уступчивости графа, поставившей в тупик ловкого нотариуса.
Значит, дело в женщине.
Если бы это услышал д'Артаньян или Портос, они бы назвали Гримо болваном. Арамис выразился бы деликатнее, но в том же самом смысле. В ответ Гримо мог бы снисходительно пожать плечами — кое о чем он знал больше, чем друзья Атоса.
Они все считали его женоненавистником, потому что он не верил женщинам. Но не обязательно верить тому, с кем имеешь дело, особенно такое дело.
Гримо прекрасно знал, что его хозяин не похож на ангела. Когда граф после приезда в Бражелон впервые уехал куда-то ночью, Гримо об этом не знал. Граф очень постарался, чтоб никто не знал. Но он сам себя поймал в ловушку. Он заставил Гримо молчать, но тем самым развил у слуги склонность очень внимательно наблюдать за всем, что происходит. Когда утром Гримо увидел, как граф невольно, сам того не замечая, передергивает плечами, словно желая избавиться от чего-то досадного и почти неосознанно проводит тыльной стороной кисти по губам — он все понял.
Он знал эти жесты и знал, что они означают.
Недавно расседланный конь, которому положено было всю ночь спокойно стоять в стойле и запылившиеся ботфорты, которые Гримо вечером начистил до блеска, объяснили слуге все остальное. Как и выражение расслабленности и удовлетворения, которое отражалось в глазах графа и которое он тщетно пытался скрыть за нарочитой небрежностью.
Но если графу угодно, чтоб об этом не знал даже Гримо — пожалуйста! Гримо делал вид, что не знает, хотя он с абсолютной точностью мог бы назвать даты ночных прогулок господина.
Окрестности Блуа это не Париж, тут нет бретеров и бандитов, из-за которых даже безусловно храброму человеку лучше не выходить вечером одному. Граф может путешествовать в одиночестве и тешить себя надеждой, что никто ни о чем не догадывается. Гримо совершенно не возражал, если бы граф вдруг вместо вина увлекся женщинами. Пусть увлекается чем угодно, если это будет привязывать его к жизни.
На историю с миледи у Гримо был свой взгляд. Граф женился и потом выгнал жену. Десять лет не мог этого забыть. Но ведь она уже умерла? И десять лет достаточный срок, чтоб зажили какие угодно раны. Так что, с точки зрения Гримо, не было бы ничего удивительного, если бы граф увлекся кем-то.
Слуга ничего не знал о повешении, как не знал о том, что пережил граф де Ла Фер, когда он, судья! был поставлен перед жестоким выбором. Об этом знал только д'Артаньян. Верный друг, который не умел так хорошо читать по лицу Атоса, но куда лучше читал в его душе, чем Гримо.
Гримо искренне желал господину добра и счастья. Для такого как граф, женитьба почти обязанность, так что рано или поздно ему придется решать этот вопрос. Так почему не маркиза д'Алинкур? У Гримо никогда не было хозяйки, а маркиза показалась ему довольно приятной и красивой. Если она приглянулась графу, тем лучше.
Гримо осторожно навел справки и испытал острое разочарование — маркиза оказалась замужем. К тому же, погостив некоторое время у родственников, она уехала.
Граф не изменил своего образа жизни, разве что теперь даже редкие визиты маркиза де Лавальер не нарушали тишины Бражелона.
Однако надежды Гримо, что господин найдет новое увлечение, сбылись. Только увлекся он не женщиной.
Когда Гримо понял, что задумал его хозяин, он только вздохнул: "Уж лучше бы пил!"
