IX
Граф действительно напился.
Гримо немного удивляло, как легко принял Гийом эту графскую привычку. Он не осуждал, не пытался использовать в своих целях, просто принимал, как данность.
Господин пьет — значит надо, чтоб у него было вдосталь вина, и такого, какое он предпочитает.
Господин не хочет никого видеть — надо не попадаться ему на глаза.
В поведении управляющего не было ни капли подобострастия, только какая-то глубокая убежденность в праве графа быть его господином.
После ухода кюре, перед тем, как запереться в библиотеке в обществе бутылок, граф позвал Гийома и распорядился передать в дар церкви всю драгоценную посуду, какая только есть в замке, оставив только самое необходимое и простое.
— Всю! Понятно?
Гийом внимательно смотрел на господина, словно пытался прочитать те мысли, которые не были высказаны вслух.
— Всю... посуду?
— Абсолютно всю. Ты лучше знаешь, что тут еще есть. Всю! Если кюре что-то не нужно, пусть отдаст бедным, да хоть выбросит! Здесь не должно быть ничего...
— Лишнего?
Граф кивнул и раздраженно махнул рукой:
— Иди. Идите оба.
И Гийом и Гримо поняли это одинаково — займитесь этим вдвоем, чтоб только скорее.
Приказание было простым и ясным, но управляющий не спешил. Он тяжело вздыхал и хмурил брови:
— Для церкви это хорошо, кюре обрадуется. Прямо все! Там же не все с вензелями... Кое-что, конечно, бедным пригодится, но кое-что можно было бы... К чему такая спешка? Успеется "все". Да и как отдать? Кюре надорвется. К тому же, точно пойдет благодарить. Еще не хватало! Благодарить за это! Граф с ума сойдет.
Гримо подумал, что понял главную причину озабоченности Гийома.
— Вандом.
— Что?
Гримо напрягся и выдавил:
— Вандом подарила. Можно и это тоже. От нее.
Гийом понял не сразу, но когда до него дошло, он хлопнул Гримо по плечу:
— Вот это мысль! А что, так и скажем, что от нее. Графу все равно, ему лишь бы с глаз долой. А так кюре ему надоедать не будет. А ты молодец, здорово придумал.
Кюре выслушал несколько путаное объяснение Гийома о щедром даре мадам де Вандом, который временно хранится у графа в замке и посмотрел на Гийома взглядом, в котором ясно читалось: "Я что, похож на идиота, чтоб в это поверить?"
Но Гийом твердо стоял на своем. Дар очень щедрый, там много разного добра, надо чтоб кюре как-нибудь сам пришел и решил что к чему и куда.
— Вот граф будет занят, поедет куда-нибудь по делам, а мы спокойно все разберем.
— И господин граф не возражает?
— Нет, он целиком поддерживает намерение мадам де Вандом.
Кюре испытывающе посмотрел на Гийома, но управляющий стоял с самым глупым видом, какой только смог на себя напустить. Кюре слегка пожал плечами:
— Ну что ж, в конце концов, дающему вернется сторицей. Если он желает, чтоб дар был безымянным...
— Да, мадам де Вандом не хотела бы лишней огласки.
— Похвально, что ей присуща не только щедрость, но и скромность.
Гийом важно кивнул.
— Тогда я помолюсь за дающего, — кюре перекрестил Гийома и Гримо и более деловым тоном уточнил:
— Вы дадите мне знать?
— Да, Ваше преподобие.
"Как раз будет время посмотреть, что тебе отдать, — пробурчал себе под нос Гийом, глядя вслед удаляющемуся кюре. — Мало ли, вдруг граф передумает. А нет, так отдать я всегда успею".
Покончив с этим делом, Гийом с облегчением вздохнул, но слова Гримо заставили его снова нахмуриться:
— Павильон. Портреты.
Гримо помнил, что стало с графом, когда он увидел эти портреты. Даже если он больше не зайдет туда, лучше, чтоб их не было.
— Знаешь что, ты иди, — неожиданно заявил Гийом. — На самом деле, портреты ерунда. Мы сами справимся.
"Мы" могло означать только "я и рыжий". Собственно, кроме них в замке больше не было никого. Гримо сам обслуживал графа, Гийом выполнял распоряжения, рыжий занимался лошадьми, которых было всего две, а готовила кухарка кюре. Запросы графа были самые скромные и ему больше никто не был нужен.
Гримо не стал настаивать, он был уверен, что к нему еще придут за помощью. Насколько он успел увидеть, портреты были большими, двоим с ними будет трудно справиться, тем более, если Гийом собирается их нести в ту комнату, где лежали "дары мадам де Вандом".
Кроме того, Гримо был твердо намерен их увидеть. Была в этом толика любопытства, но в большей степени, это была забота о господине. Для графа в этих портретах была какая-то угроза, и Гримо должен был об этом знать, чтоб предвидеть, откуда может прийти беда.
Он спокойно смотрел, как Гийом пошел в замок. Видимо убедившись, что граф сегодня точно не выйдет, Гийом нашел рыжего и, пошептавшись, они отправились к павильону, старательно делая вид, что прогуливаются.
Вообще смотреть на это было смешно, если учесть, что во дворе кроме них и Гримо никого не было.
Гримо присел на лавке возле конюшни и стал ждать. Через полчаса в воротах появился рыжий и замахал рукой:
— Гримо! Иди сюда.
Гийом стоял в дверях залы и встретил Гримо хмурой гримасой:
— Надо помочь. Тяжелые, черт их подери.
Гримо шагнул вперед и, не скрываясь, стал рассматривать полотна.
Мужчина и женщина. Оба одеты в похожие костюмы, с одинаковой отделкой, в одном цвете. Оба молоды, на вид восемнадцать-двадцать, женщина чуть моложе.
Мужчину Гримо знал — граф. Можно было бы упрекнуть художника, что он польстил модели, слишком красив был портрет. Но так мог подумать только тот, кто никогда не видел графа живьем. Гримо не сомневался, что молодым граф выглядел именно так.
Женщину он тоже знал. Внутренне Гримо был готов увидеть именно ее — иначе и быть не могло, но все же, этот портрет заставил его вздрогнуть.
Миледи...
Она тоже была молодой, даже юной. Такой нежной и обворожительной. Гримо хорошо помнил ее, но на этом портрете была другая женщина. Та же самая, но все-таки другая.
Другой ее делало выражение глаз — сама невинность. Взгляд такой непорочный, что заглянув ей в глаза, можно было увидеть душу, такую же чистую, как этот взгляд. Гримо помнил все, что говорили про эту женщину в Армантьере, а теперь он глядел на портрет и не верил. Все те, кто тогда гневно обличал ее, казались лжецами.
Эта девушка не могла...
— Хороша? — раздался презрительный голос Гийома. — В жизни еще лучше была. Манеры, походка, движения. А уж как голосом очаровывала! И глазки свои так кротко опускала... Тьфу! Что стали, тащите, давайте.
Втроем они вытащили портрет миледи на двор и остановились.
— До замка далеко, — пропыхтел конюх. — Может, здесь где?
Гийом отер вспотевший лоб.
— Здесь? Пожалуй. Идем. Да брось ты ее.
Оставив портрет прямо на земле, все трое пошли к павильону, куда их повел Гийом. С первого этажа вниз вела лестница, наполовину заваленная всяким хламом.
— Расчистить надо. Там будет подвал. Раньше тут ход был, подземный. Еще когда вместо замка крепость стояла, тут был форпост и из замка ход шел. Я на старинной карте видел. Крепость разрушили, а потом замок построили. Там уже даже входа не найдешь, все переделали. А тут подвал и часть хода сохранились. Я как-то расчищал, да далеко не ушел — ход завален. Вот мы ее туда и отправим.
Они быстро расчистили лестницу и вход в подвал. Дверь была не заперта, только слегка покосилась. В подвале было сухо и очень грязно. Воздух был затхлый. Они оставили дверь открытой — проветриваться — а сами отправились за портретом.
Не без труда втащив его внутрь, они спустили его по лестнице и тут выяснилось, что дверь в подвал слишком мала, чтоб можно было протолкнуть туда портрет. Они крутили его и так, и сяк, но ничего не вышло.
— Вот ведь... — Гийом обозвал нехорошим словом свою бывшую хозяйку.
— Что теперь? — поинтересовался рыжий.
— Теперь? — Гийом прищурился. — Подожди.
Он сходил наверх и вернулся с топориком.
— Немного заржавел, но ничего, сойдет.
— Что ты хочешь?
Вместо ответа Гийом махнул топориком по раме. Рама была сделана на совесть и сразу не поддалась. Гийом усмехнулся и снова поднял руку. Он методично рубил по раме, пока та не треснула.
Рыжий с неодобрением наблюдал за его действиями:
— Зря ты. Пусть бы здесь была, разве плохое место?
— Ее место на виселице. Он еще руки об нее марал, — с неожиданной ненавистью сказал Гийом.
Рыжий испуганно глянул на Гримо. Гийом тоже бросил на него мрачный взгляд и больше не сказал ни слова, продолжая с остервенением бить по раме. Разрубив ее на несколько частей, он сгреб изуродованный портрет в кучу и швырнул его в подвал.
— Вот и славно. Пусть крысы любуются. Пошли.
Он бросил топорик в сторону и первым вышел из павильона.
Портрет графа они точно так же принесли на первый этаж. Рыжий конюх неуверенно спросил, кивнув в сторону лестницы:
— Туда?
— Не пройдет.
Рыжий машинально перевел взгляд на валявшийся под ногами топорик и вздрогнул, услышав, как Гийом прошипел:
— Я лучше тебе руки отрублю!
— Тогда здесь?
Гийом огляделся и кивнул:
— Давайте туда, к стене. Тут за выступом будет хорошо. И не видно его совсем.
Они пристроили портрет так, чтоб на него не падал свет. Гийом отступил на шаг назад, оглядел его снизу доверху и грустно вздохнул:
— Пусть так.
Он поднял руку и с невольной гримасой помял грудь с левой стороны:
— Черт, опять болит. Я пойду, вы сами закончите. Дверь в подвал закройте и на лестницу все назад свалите. Пусть будет.
Он пошел к двери, но перед тем как выйти, бросил еще один взгляд на портрет, с которого, улыбаясь, смотрел молодой и счастливый граф де Ла Фер.
Рыжий проводил взглядом товарища, а затем исподлобья глянул на Гримо:
— Тот портрет... это...
— Жена.
Конюх удивленно приоткрыл рот:
— Ты знал? Подожди. Сколько ты у графа? Ты говорил — десять, нет двенадцать лет?
Он поднял глаза к потолку и зашевелил губами, подсчитывая про себя прошедшие годы. Потом пересчитал на пальцах и медленно покачал головой:
— Сразу после этого, значит. Понятно. Чего же Гийом тогда?... Раз ты все равно знаешь.
Гримо слегка пожал плечами.
Рыжий вздохнул и подошел ближе к портрету графа. Он с грустным сожалением, так же, как раньше Гийом, поглядел на полотно и снова вздохнул:
— Вот такой точно он в Берри и был. Ни у кого такого хозяина не было. Лучше всех. И как его угораздило? Эх, Ваше сиятельство... Никто даже подумать не мог, что он так...влюбится.
Рыжему явно хотелось поговорить.
В Ла Фере говорить было не с кем, да и Гийом наверняка следил, чтоб его приятель не болтал лишнего. А Гримо был почти свой, такой же посвященный, его можно было не стесняться и рыжий не удержался.
— Ты ведь не знаешь, как это было? Он как графом стал, сначала тут в Ла Фере сидел. Похороны отца и все такое. Потом ездил туда-сюда: Берри, Ла Фер, Париж. Молодой, сил много, всем занимался, все интересно. Его в Берри прямо поедом ели — женись, а он только смеялся — успею. Гийом говорил, он теток своих дразнил, жену, мол, из Пикардии привезу — тут ему тоже много кого сватали.
— Потом?
— А что потом... знаешь, наверное. Женился.
Рыжий в недоумении развел руками, будто до сих пор не мог поверить в то, что его хозяин такое сделал.
— Женился!!! До венчания десять дней ждать надо было. Другие и дольше ждут, не торопятся, то жених на войну уедет, то невеста не все приданое собрала. Бывает и по году ждут после оглашения. А он... еле дотерпел. Его за эти десять дней чуть в могилу не свели. По сто раз на дню родня приезжала — уговаривали, ругались, грозились, а он только улыбался. Ни разу голос не повысил. До кареты каждую тетку провожал. Старой, самой вредной, я слышал, сказал: "Я обязательно учту Ваше мнение, тетушка, когда буду жениться в следующий раз".
Гримо невольно улыбнулся. Рыжий тоже усмехнулся:
— Представляешь? Ее чуть удар не хватил, а он только вежливо кланяется. Вот человек! Он же тогда совсем с лица спал, круги под глазами, а он улыбается!
— Женился.
— Женился, — мрачно повторил рыжий. — Знал бы, ради кого терпел.
— Уехали?
— Уехали. Еще бы не уехать после скандала, когда он с этой самой старой каргой на пороге церкви поругался.
Гримо вопросительно поднял брови. Рыжий охотно продолжил:
— Он же сначала собирался в Берри жить. По балам жену возил, в гости. Вроде все хорошо, она как всю жизнь так жила — королева. Только кто она? Когда при графе — понятно, а так? Куда сама пойдет, ей в лицо тычут, что она никто. Только прямо-то никто не скажет, а все с улыбочками, знаешь, вроде обидеть не хотят, а даже жалеют. Граф терпел до поры, а потом тот скандал вышел. Тогда праздник был церковный, в соборе народу — не протолкнуться. Вся знать съехалась. Половина уж точно, чтоб на графиню поглазеть, вдруг оплошает. Но не вышло. Вот тетка, уж не помню, кто она там была по титулу, заявила, чтоб граф ее проводил. Мол, жена и так дойдет, невелика фигура, а ей без графа никак. Я сам не слышал, мне Гийом рассказал. Он, правда, тоже рядом не был, но люди говорили. А граф этой карге ответил, что сегодня праздник, они только из церкви вышли, так что негоже ссориться, а врагов надо прощать и потому он ее прощает и сделает, как она хочет. Тетка от этого совсем взбеленилась и заявила, что он должен оказывать ей почтение не из милости, а из уважения к ее титулу и знатности. Граф ей вежливо напомнил, что он тоже вроде как не виллан и своим положением не ей обязан, а своим предкам, а если тетке его милости не нужны, так он к жене пошел. Ну, тут уже старую ведьму совсем понесло. Орала так, что даже Гийом, хоть поодаль был, услышал. Сказала, что посмотрит, что он будет о положении думать, когда жену, без роду и племени, надо будет в обществе пристраивать и что детям своим скажет, когда их в приличных домах на порог не пустят, потому что мать у них неизвестно кто. Граф и так долго терпел, а тут уже не выдержал и прямо в глаза ей сказал, что его графской короны на него и жену вполне достаточно, а родословная у него такая, что и тетка позавидовать может. Что же касается положения и связей, так, благодарение Богу и предкам, его семью при дворе прекрасно знают да и у него самого личные связи имеются на самый верх. Это к ним в Ла Фер Генрих IV приезжал и сына своего привозил, нынешнего короля. И это с ним, графом, а не с теткой, Людовик в детстве играл. В общем, скандал вышел знатный. Померялись спесью на славу. Хорошо хоть не подрались.
Гримо хмыкнул, представив, как граф дерется с престарелой родственницей. Конюх кивнул:
— А что, Гийом говорил, еще немного, тетка бы точно на него с кулаками набросилась, даром, что старая. Граф ей поклон отвесил и ушел. Понятно ему стало, что житья им в Берри не будет. Родня постарается. Не простят они ему, даже если он жену выгонит и к ним на коленях приползет — не простят. После этого и уехали. Он напоследок все продал, только замок старый остался. Так, не замок — развалины. Граф не жалел, думал, здесь будут жить счастливо...
Рыжий тяжело вздохнул, потом робко спросил:
— Он... сильно пьет?
Гримо нахмурился, но в глазах конюха было столько участия и сочувствия, что он ответил:
— Сильно.
— Чтоб ей на том свете гореть вечно! — зло сказал рыжий. — Бедный граф. И ради кого!
Он с досадой стукнул кулаком по стене.
— Он же все для нее... Светился весь, когда ее за руку брал! Нам даже неловко было, так он на нее смотрел. Лучше бы она тогда себе шею свернула, чтоб граф рук не пачкал. Мы же сначала так и подумали, что она убилась. Когда конь понес, граф сам за ней помчался. Никто следом не поехал, знали — он сердиться будет. Только сам, для своей королевы...
Рыжий плюнул:
— К-о-р-о-л-е-в-ы! Чтоб ее... Мы его на опушке ждали. Я, да егерь и еще пара слуг. Остальные с гостями уехали. Он как вышел — лица нет. Я сразу подумал — убилась. А он таким страшным голосом кюре потребовал. Ну, думаю, точно убилась, раз священника зовет. Испугался, что он помешался с горя. Он же брата ее потребовал. Мы с егерем только переглянулись — решили все, совсем плохой, думает, что он в Берри. Егерь слуг забрал, чтоб на свихнувшегося хозяина не пялились, а мне кивнул, займись, мол. Да я и так понял. Пошел в лес, думал посмотреть, что с телом. Ведь как графу ее мертвой видеть? Уж лучше я. Увидел...
Лицо конюха стало мрачным, черты словно заострились, застыли. Взгляд стал жестоким:
— Она ничком под деревом лежала. Полуголая, все наружу. Руки как-то вывернуты. Я не понял сначала, что у нее петля на шее. А потом увидел...
Гримо невольно коснулся рукой левого плеча. Конюх презрительно скривил губы:
— Да... Тут до меня и дошло. Он же судья, а преступнице место на виселице.
— Сам? — холодея спросил Гримо.
Рыжий сжал кулаки:
— Сам! Своей рукой!
Помолчав, он добавил:
— Ветка, наверное, обломилась. Но я даже подходить не стал — и так понятно, что мертвая. Я скорее к графу вернулся. А он...
Рыжий закрыл лицо руками, но через несколько мгновений поднял на Гримо искаженное лицо:
— Гримо, он плакал! Я бы за это своими руками ее задушил.
Гримо положил руку на плечо рыжего и слегка сжал. Тот криво улыбнулся:
— Что уж теперь.
— Граф?
— Я его оставил, ну не мог я видеть как он... Не мог! Я в замок помчался, нашел Гийома и все рассказал. Он сам за графом съездил и в кабинете его запер. Потом гости вернулись. Он им сказал, что с графиней неприятность случилась. Она расшиблась, так граф сейчас возле нее и потому, простите, но ехали бы вы по домам. Они поохали да разъехались. То же он и егерю сказал, что, мол, мы графиню в замок привезли, она чуть не при смерти, граф не в себе. Я сказал, что граф ее брата видеть хотел, так Гийом егеря снарядил в Берри, с теми двумя. Сказал, раз граф вам приказал, так езжайте. Может графиня и доживет с братом повидаться. Я хотел в лес сходить, но Гийом не пустил. Сказал, пусть хоть сгниет там. И мне сказал, раз уж так вышло, что только мы с ним про это дело знаем, так чтоб молчать и делать, как он скажет. А иначе обещал, что убьет.
Рыжий усмехнулся:
— Пугал. Я за графа сам кого хочешь убью.
— Не узнали?
— Да как узнать? В графские покои Гийом никого не пускал. Соседи весть разнесли, что такой случай вышел. Когда врач приезжал, Гийом с ним сам говорил. Не знаю о чем, но в покои его не пустил. Граф поначалу просто сидел. Не ел, не пил. Сидит и смотрит на стену. Страшно было. Мы боялись, что, правда, с ума сошел. А потом вдруг спрашивает: "Из Берри вернулись? Кюре где?" Гийом сказал, что послали, ждем. Он только кивнул и опять замолчал.
— А кюре?
— Да не было там уже никакого кюре. Его с месяц как след простыл. Графу доложили, он опять кивнул и говорит: "Все вон. Оставьте меня". А ночью уехал. Наверное, не хотел, чтоб знали. После разные слухи ходили. Ее так никто и не видел после охоты, так болтали, что она от графа сбежала. Другие говорили, что граф сам выгнал, из-за любовника. На нее тут из местных много кто заглядывался. Кое-кто до сих пор уверен, что она на охоте насмерть убилась, а граф из-за этого тут жить не стал. Гийом велел всем говорить, что графиня поправилась и они в Париж уехали. Навсегда.
Конюх помолчал, а потом грустно усмехнулся:
— Я его как во дворе увидел, вот ей-богу, подумал, что спятил. Как будто назад на пятнадцать лет вернулся... В Берри...
Гримо поднялся со стула, на котором успел устроиться и показал рукой в сторону лестницы:
— Убрать дальше.
Рыжий нахмурил брови, соображая:
— Дальше? А что, давай.
Они спустились с подвал. Там, где начинался подземный ход, когда-то была дверь, но теперь остались только петли в стене. Дальше ход был расчищен, но, как и говорил Гийом, не более чем на три десятка шагов. Рыжий, брезгливо кривясь, взял изломанную раму, на которой колом топорщился портрет, и засунул ее подальше в подземный ход. Гримо подал ему топорик и он потыкал в потолок и стены, чтоб обвалить землю. Затем они принесли разный хлам и закидали вход.
Закрыв дверь в подвал, они свалили на лестницу все, что только смогли притащить и рыжий с мрачным удовлетворением оглядел результаты их труда:
— Чтоб и следа не осталось, как не было ничего.
"Не было, — грустно подумал Гримо, — если бы не было..."
