X
Следующие несколько дней граф провел, словно в прострации. Это особенно бросалось в глаза после его недавней бешеной активности.
Он вставал, совершал привычный туалет, потом долго сидел за столом, не прикасаясь к блюдам, и, похоже, не замечал, как огорченный Гримо убирал со стола.
Даже пил он скорее по инерции, чем по желанию.
Он мог часами медленно бродить по галерее и ничто не задерживало его равнодушный взгляд. Правда, Гримо и Гийом постарались, чтоб больше ни одна мелочь не могла вызвать у графа ненужных воспоминаний. Исчезли шпалеры с изображением охоты, злополучный поставец перекочевал в дальние комнаты, вся посуда была подвергнута тщательной проверке. Не осталось ничего, что придает жилищу индивидуальность, отражает вкусы хозяев и создает уют. Замок стал безликим.
Гримо и Гийом все время были рядом, готовые по одному знаку, взгляду, вздоху исполнить любое желание господина.
Но граф ничего не желал. В его потухшем взгляде отражалась пустота, исчезла даже та сосредоточенность, которая так пугала Гримо.
Гийом все чаще прижимал руку к левой стороне груди и тяжело вздыхал.
Рыжий конюх каждый день готовил коня и подводил его к мостику в замок, но его исполненный надежды взгляд раз за разом встречал равнодушный отказ. Граф вялым жестом показывал, чтоб коня отвели назад в конюшню.
На третий день рыжий не выдержал. Он все утро где-то пропадал и вернулся возбужденный и довольный.
— Я был в Анделене. Это городишко в сторону Лаона, — пояснил он для Гримо. — Завтра эшевен* выдает замуж дочь. Венчаться будут в приходской церкви.
— И что? — мрачно поинтересовался Гийом.
— А то. Граф обещал ему, что непременно будет. Помнишь, ты рассказывал? Еще когда он только назначил Перье эшевеном, то сказал, что когда у того будут дети, он погуляет на их свадьбе.
Гийом фыркнул:
— Ну ты вспомнил! Это когда было! Перье тогда и женат не был.
— Не был, а теперь его дочке почти четырнадцать.
— И что? — снова спросил Гийом.
— То! — рассердился рыжий. — Обещал — пусть идет! Может хоть так развеется. Вам, я вижу, все равно, а я уже не могу глядеть, как он ходит по галерее туда-сюда, туда-сюда. Какая разница, где ходить? Пусть в Анделен идет.
— С чего ты решил, что он пойдет?
— Он слово дал. Перье помнит. Я его поздравить поехал, от имени графа, а он спросил, мол, придет Его сиятельство или нет. Если Его сиятельству завтра не с руки, так они свадьбу перенесут, пусть только скажет когда.
Гийом и Гримо переглянулись.
— Так что, — рыжий нетерпеливо переминался с ноги на ногу, — завтра или как?
Гийом резко развернулся и чуть не бегом помчался в замок. Гримо еле успевал за ним.
Граф выслушал сбивчивую речь Гийома, глядя поверх его головы куда-то в пространство. Он ничего не ответил и Гийом снова робко спросил:
— Ваше сиятельство, что передать Перье? Завтра?
Лицо графа казалось совершенно лишенным эмоций, но для Гримо было достаточно увидеть едва уловимое движение бровей, чтобы ощутить внутреннюю борьбу в душе графа.
Немного помолчав, граф с видимым усилием сказал:
— Хорошо, завтра. Я обещал.
Гийом вздохнул с таким облегчением, что граф недовольно поморщился. Он слегка провел рукой по камзолу и с досадой отвернулся.
Гримо потянул Гийома за рукав. Когда они вышли на двор, Гийом нахмурился:
— Не понял я, что он хотел?
— Платье.
— Платье?
— Завтра идти. Другое.
— А, черт, верно. Надо же ему приискать что-то понарядней. И как это ты ухитряешься понимать его, когда он молчит?
Гримо только скупо улыбнулся.
Гийом вздохнул:
— Да, сейчас он все больше молчит, а раньше даже пел иногда. Только не любил он петь, разве когда дамы очень просили. Голос у него красивый. А вот читал часто. Вслух. Спорить любил. В Берри все с епископом тамошним препирался и ему на латыни книги всякие зачитывал. Епископ слушает-слушает, головой качает. Граф ему — что, мол, скажете на это? А тот смеется — я, говорит, ничего не скажу, заслушался, как Вы читаете хорошо. Эх...
Гийом махнул рукой:
— Ладно, пошли, посмотрим, что ему надеть можно.
* * *
Граф сдержал слово — Перье был доволен и горд. Его сиятельство не только оказал ему честь быть свидетелем на венчании, но и подарил молодым два сундука добра и еще приличную сумму денег сверху.
О вещах позаботился Гийом, граф даже не знал об этом.
— Чем отдавать кому попало, пусть лучше дочка Перье порадуется. Она хорошая девушка, скромная и милая, я ее с детства знаю, — объяснял он Гримо, перебирая вещи бывшей графини де Ла Фер. — Жаль только, многое ей не одеть — слишком роскошно для дочки эшевена. Ну так граф же ничего не жалел, лучшее выбирал для этой... А ей всего-то надо было, что веревку на шею...
Теперь Гийом уже совсем не стеснялся Гримо. Рыжий все ему рассказал и Гийом видел в Гримо своего единомышленника. Человека, для которого благополучие графа было едва ли не важнее всего на свете.
Они очень старались, наряжая графа на свадьбу и, поначалу, казалось, что их усилия не напрасны. Граф хоть и был очень бледен, но довольно убедительно изображал веселость. Улыбался невесте и жениху, отдал должное родителям, вырастившим таких славных детей.
Поскольку венчание было в Анделене, граф счел возможным по такому случаю преподнести дар местной церкви, вызвав поток благодарностей со стороны кюре.
Словом, анделенцы были довольны. Сеньор показал себя добрым и милостивым хозяином, щедрым и совершенно незаносчивым. Разговоров горожанам должно было хватить не на один месяц.
Но ни Гримо, ни Гийом не были обмануты. Они не раз обменивались понимающими взглядами, после чего Гийом качал головой, а Гримо вздыхал. Их уловка не удалась. Радости у графа не прибавилось.
Назад в Ла Фер они ехали в полном молчании. Чуть не в самых воротах их встретил взволнованный кюре:
— Ваша светлость! Наконец! А я уж собирался за Вами посылать.
Он опасливо покосился на слуг и, понизив голос, сказал:
— Вам письмо передали с оказией.
Граф взял письмо и, отойдя на пару шагов в сторону, стал читать. Слуги и кюре не сводили глаз с его лица. Кюре было любопытно, Гийом волновался за графа, а Гримо мучало нехорошее предчувствие.
Дочитав письмо граф так сильно побледнел, что все трое испугались. Он схватился рукой за шею.
— Ваше сиятельство, — кюре было невмоготу терпеть, — плохие новости? Может, я могу помочь?
— Да, — голос графа был настолько хриплым, что кюре еле разбирал слова, — отслужите заупокойную мессу по насильственно лишенному жизни рабу божьему Анри.
Теперь побледнел и кюре:
— Заупокойную? Ваше сиятельство...
— Я приду на мессу. Идите.
Граф медленно пошел к замку. Время от времени он останавливался и проводил рукой по лбу, словно желая прогнать наваждение. Гримо и Гийом смотрели ему вслед, не решаясь последовать за ним.
Когда граф скрылся за дверью замка, Гийом решительно повернулся к кюре:
— Ваше преподобие, что за письмо?
Кюре был настолько выбит из колеи, что не обратил внимания на тон управляющего, хотя в иное время он бы обязательно возмутился таким допросом:
— Монах привез. Сказал — только графу лично в руки. Если граф уже уехал, то письмо сжечь, не читая. Пригрозил, если загляну, все равно узнают и мне несдобровать.
— Монах?
— Доминиканец.
Гийом удивленно поднял брови:
— Здесь? Редкая птица. У нас не Тулуза и не Париж.
Кюре пожал плечами:
— По облачению — доминиканец, а по повадкам... — кюре перекрестился, — Псы Господни** намного смиреннее тех, кто печется о славе...
* * *
Кюре не договорил и отправился в церковь.
— О чем он? — не понял Гийом.
Гримо пожал плечами — бормотание кюре тоже осталось для него загадкой. Не меньшей загадкой стало для них поведение графа.
После заупокойной мессы, которую отслужил кюре и которую от начала и до самого конца отстоял граф, Гримо получил короткое приказание собираться.
Дело было к вечеру, но графа это не волновало. Он был поглощен своими мыслями и все остальное перестало для него существовать.
Гримо был бы не прочь получить более точные указания — как далеко и как надолго они едут, что именно нужно собрать, но он боялся побеспокоить графа.
Его господин снова мерял шагами галерею, но теперь его шаг был неровным. Он то останавливался, то срывался с места и, то и дело, перечитывал таинственное послание.
В замке он чувствовал себя дома, слишком дома и дал волю волнению, забыв, что он здесь не один.
Гийом предусмотрительно исчез, но Гримо никуда не ушел.
Пусть его господин будет сердиться, пусть даже побьет его, но он не может сейчас оставить его одного.
Граф настолько углубился в свои мысли, что временами, сам того не замечая, начинал говорить вслух:
— Это мог быть я... Они же звали. Звали! Я бы мог с ним... Уже все было бы кончено. Зачем я отказался? Даже не выслушал... Кто знает, что он хотел мне сказать... А другой? Он же хотел свое? А я, дурак, вообразил себя таким проницательным! А что я знал? Ничего. Ни-че-го! И отказался. Больше не откажусь... Надо ехать. Немедленно.
Он поднял голову и увидел Гримо.
— Готов?
Гримо скривился, изображая одновременно извинение и вопрос. Граф понял:
— В Бражелон.
Гримо кивнул и показал согнутый палец: "Полчаса и мы сможем отправиться хоть к черту на рога".
Гийома весть о том, что граф отбывает немедленно, совершенно раздавила. Он, как брошенный пес, сидел на пороге своего домика и не сводил глаз с двери замка, но не посмел даже взглядом упрекнуть своего господина.
— Гийом, ты знаешь что делать. Ты прекрасно справлялся все эти годы.
Гийом опустил голову.
— Мне надо ехать. Ты слышишь?
Гийом кивнул, не поднимая головы.
— Прощай.
Граф положил руку на склоненную голову и тихо сказал:
— Гийом, ты очень нужен мне здесь. Я не могу остаться, но я буду спокоен, если буду знать, что ты здесь.
Гийом еще ниже наклонил голову.
— Я благодарен тебе за все. Прощай.
Граф еще несколько мгновений постоял, не отнимая руки, а потом махнул конюху, чтоб подал коня.
Гийом не смотрел ему вслед. Он смотрел вниз, на несколько мокрых пятнышек, ясно отпечатавшихся в пыли.
Он был уверен, что видел графа последний раз в жизни.
________________________________________________________________________
*Эшевены (фр. echevins, от позднелат. scabini) — должностные лица в северных городах феодальной Франции, обладавшие административными и (или) судебными функциями. Назначались сеньорами или избирались горожанами.
** Псы Господни — неофициальное название ордена доминиканцев.
* * *
"те, кто пекутся о славе" — иезуиты, чей девиз "Ad majorem Dei gloriam" ("К вящей славе Господней")
