XVII
До Шато-Шерви они добрались без особого труда, если не считать двух часов, который потратили на то, чтоб объехать лес стороной.
Ошибиться было невозможно — башню старого замка (местные так и называли ее просто — "Башня") было видно издалека.
Граф спешился возле первого же трактира и пока Гримо привязывал лошадей, зашел внутрь.
Гримо мысленно уже садился за стол, когда граф снова показался на пороге. Рядом с ним был воинственного вида господин в зеленом плаще, который выразительно похлопывал по эфесу шпаги.
У Гримо екнуло сердце: "Вот оно. Догнали".
Этот тип был не чета двум глупым юнцам, по виду — настоящий бретер.
Граф дал знак Гримо ждать и вместе с незнакомцем ушел куда-то за дом. Но Гримо не мог просто ждать. Ослушаться графа и пойти следом он не решился и потому кинулся в трактир. Там было пусто, если не считать пары пьяниц, мирно храпевших в углу, и чумазой служанки, лениво протиравшей столы. Так же лениво она посмотрела на Гримо и продолжила свое занятие. В ее глазах ясно читалось: "Не клиент".
— Двое... Зеленый...
— Ну?
— Ушли.
— Ну?
— Кто?
Служанка пожала плечами — то ли не знала, кто были эти двое, то ли не хотела сказать, что не поняла вопрос. Гримо еще никогда не встречал человека, который бы говорил меньше чем он сам.
— Ты... глупая девушка!
— Ну?
— Кто зеленый?!!!
— Сидел тут.
Гримо отер пот со лба.
— Дальше.
— Поругались.
— Почему?
— На ногу наступил.
— И?
Служанка снова пожала плечами.
— Дальше!!!
— Ну, подерутся.
Гримо плюнул и вышел из трактира и тут увидел графа. Тот стоял возле лошадей, по виду совершенно невредимый. При виде Гримо он поднял брови: "Мне приходится тебя ждать, Гримо?"
Не дожидаясь, пока слуга подойдет, граф вскочил в седло. Гримо поспешил за ним. Он был так рад, что все обошлось, что даже забыл, что надеялся здесь позавтракать.
Завтрак пришлось отложить до обеда. К удивлению Гримо, выехав на дорогу, граф повернул назад, на Лимож. По всей видимости, Тюлль его уже не интересовал.
Теперь они ехали открыто, самыми прямыми и оживленными путями, а потому уже к вечеру третьего дня въезжали в ворота Бражелона.
Гримо только и осталось теряться в догадках — так куда они ехали? А главное, зачем?
Ответы на свои вопросы он так и не получил, хотя не спускал глаз с господина, пытаясь хоть что-то прочесть на его лице. Но господин вел себя как обычно. Больше пил, чем ел, больше читал, чем спал, никому не писал, никуда не ездил, сам писем тоже не получал и никакие гости его не тревожили. Сразу после приезда он иногда впадал в задумчивость, но это быстро прошло.
Гримо почти не заметил, как со времени их поездки прошел год. Дни были слишком похожи один на другой и когда наступила осень, она была точно такой же, как год назад. Порой Гримо казалось, что время совсем не движется — это просто такой бесконечный год, который будет длиться всю жизнь и уже ничего никогда не изменится.
Когда посередине этой осени вдруг неизвестно откуда появился Арамис, Гримо не удивился. Это казалось естественным — в ТОЙ осени он тоже возник ниоткуда. Наверное, так будет всегда. Они снова поедут неизвестно куда и зачем, потом наступит зимняя спячка... Незаметно промелькнет весна, пройдет душное лето и опять бесконечные осенние дожди будут барабанить по крыше Бражелона.
Никогда ничего не изменится.
Они, как та принцесса из сказки, которую Жоржетта рассказывала внучке — спят в заколдованном замке, где уснуло даже время, и видят один и тот же сон, где все повторяется, но ничего не меняется.
Ну, разве что в этот раз они выехали не после заката, а перед самым рассветом. Однако дорога была та же самая. Минуя Шомон, вперед к границе Берри и Турени...
Гримо уже не пытался ничего понимать. Поездка будет бессмысленной, как в прошлый раз. И на следующий год тоже. И на следующий. Так будет длиться долго, пока в один мерзкий вечер он, Гримо, не свалится с коня, испустив последний вздох.
В Ла Траверсе они остановились пообедать и словоохотливый трактирщик развлекал графа рассказами о местной жизни. Рассказал он и про кюре, который жил в соседнем Рош-Лабейле потому, что это место было примерно посередине его прихода — несколько деревень раскиданных посреди лесов. В Рош Лабейле была маленькая церковь, но по праздникам службы проводились в Ла Мейзе, где церковь была посолиднее. Местные подтрунивали над кюре, который не очень хорошо держался в седле, но был вынужден ездить верхом, так как никакие повозки не выдерживали местной грязи. Сейчас дорога тоже оказалась размыта, но графа это не остановило. Он направился прямо в Рош Лабейль.
Гримо мысленно поблагодарил небеса, что в этот раз его господин решил обойтись без прогулки по лесу. Лезть в болото Гримо совсем не хотелось.
Домик кюре они нашли легко. Гримо подивился, как хорошо он все помнит, хотя был здесь один раз и мало что увидел в темноте.
Дом был открыт, но внутри было пусто. Гримо только хмыкнул себе под нос: "Наверное, в этом доме дверь никогда не закрывается. Бедный кюре! Интересно, кто свалился на его голову в этот раз?"
В камине горел огонь, на столе опять была какая-то снедь, прикрытая тряпкой.
Гримо заметил едва уловимую улыбку графа — все слишком напоминало прошлогоднюю картину. Оставалось дождаться хозяина.
Он не замедлил появиться.
Гримо первым увидел неуклюжую темную фигуру — кюре брел по улице. Он останавливался перед каждой лужей и озадаченно смотрел на воду, а затем шагал дальше, слишком занятый своими мыслями, чтоб обращать внимания на то, что полы сутаны волочатся по грязи.
Ступив на порог, кюре шарахнулся в сторону, услышав приветствие:
— Доброго дня, Ваше преподобие.
Растерянно хлопая глазами, он забормотал:
— Да... да, доброго...
Его бледные щеки были влажными от пота, а глаза испуганно перебегали с лица графа на лицо Гримо:
— Епископ? Вас послал епископ? Я, право, тут ни при чем! Я могу показать... У меня реестр в полном порядке! Я все правильно делаю — как предписано. Сейчас, я сейчас...
Кюре кинулся доставать какие-то книги. Лежалые листки веером разлетелись по полу и он, лихорадочно собирая их, продолжал бормотать:
— Записано... как положено. Я покажу!
— Ваше преподобие, — граф осторожно взял кюре за руку и помог подняться. — Я...
— Понимаете, — кюре вцепился графу в рукав и с готовностью плюхнулся на подставленную Гримо табуретку. — Я совершенно точно знаю, что меня тут не было. Я сразу как вернулся, все записал в книгу — бедняга Жак Траверс — они все там Траверсы — преставился 12 октября. Они могут подтвердить, что я еще ночью приехал и сидел с ним до утра, до самого конца! У меня записано! Я ничего не знаю! Вы понимаете? Если бы его подбросили на паперть, а то ведь прямо мне на порог! Что подумает паства? Вот и епископ... Но я тут совершенно ни при чем!
Кюре снова вскочил и стал рыться в бумагах.
— Вот! — Он достал какой-то клочок бумаги. — Смотрите! Тут ясно написано — "11 октября", но ведь меня не было! НЕ БЫЛО! Я совершенно ни при чем!
Он совал записку то графу, то Гримо, и, чуть не плача, повторял:
— Не было... ни при чем...
Гримо осторожно взял бумагу из рук кюре, потому что тот просто повис на графе и у Атоса были заняты руки.
"11 октября". Больше ничего.
Почерк показался Гримо знакомым и он сунул записку себе в карман. Граф тем временем пытался успокоить кюре:
— Ваше преподобие. Мы не от епископа и ничего не знаем о Вашем деле. Если я могу помочь, то с удовольствием выслушаю Вас.
Сбитый с толку кюре отер лоб и робко переспросил:
— Не от епископа?
— Нет. Думаю, епископ ничего не знает, Вы можете быть спокойны. Тем более, что у Вас все записано в реестре — Вы сами сказали.
— Да! Я очень аккуратен. Извините меня, сударь, что я так набросился на Вас. Но Вы сейчас все поймете. Я совершенно потерял голову и немудрено. Всякое, конечно, бывало, но чтоб прямо мне на порог, да еще с запиской, будто это мой!
— Расскажите.
— Вы мне верите? Епископ...
Граф кивнул:
— Верю. Рассказывайте.
— Неделю назад, как раз сегодня восьмой день пошел, я утром собрался в церковь и вот на пороге собственного дома, только представьте! я нахожу...
От мощного толчка дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену.
Все присутствовавшие вздрогнули от неожиданности. На пороге стояла здоровая деревенская баба. Дебелая, с толстыми румяными щеками и огромной грудью, которую она гордо выставляла вперед.
— Вот что, Ваше преподобие или платите или кормите его сами! Я Вам сказала — проповедями сыт не будешь.
— Ты же согласилась подождать!
— Еще чего! Это я ругаться не хотела, чтоб его не испугать, и чтоб молоко, значит, не портить. И то, пришли в самое время, когда он ел. Теперь спит, можно и поговорить. Платить будете? Я уже неделю только и слышу — подожди. Нету моего терпения.
Кюре с беспомощным видом обернулся к графу:
— Сударь, простите. Я только поговорю с ней.
Баба нахмурилась.
— "Поговорю"! Там кошелек лежал, в Км золота полно.
— Ты... — кюре возмущенно выкатил глаза. — Ты... не понимаешь. Если его потом определять в монастырь, так чем платить? Это все, что у него есть! На что ему потом жить, если я тебе сейчас золотом платить буду?
— Ничего не знаю, — пробурчала баба. — В кошельке золота полно.
Кюре подтолкнул ее к выходу:
— Ты сейчас иди, после поговорим. У меня гости — видишь? Некогда мне.
— Гости? — взвилась баба. — Так пусть гости пойдут, поглядят, до чего Ваше преподобие догулялся!
— Опять! — кюре воздел руки к небу. — Да говорил же тебе — не мой это, не мой!
— Кабы не Ваш, так с чего Вам привезли? Из таких-то далей! Знамо дело — Ваш.
Кюре сжал кулаки:
— Ты... дура ты, вот что!
Баба зло прищурилась:
— Ругайтесь, погляжу, что Вы без меня делать будете. А как еще до епископа про Ваши делишки дойдет, поглядим, кто тут дураком будет.
Она решительно кивнула Атосу:
— Идемте. Сами все увидите. Вот пусть господин скажет — права я или нет. Тут рядом, идемте.
Граф не колеблясь последовал за бабой. Гримо, посмеиваясь про себя, двинулся следом. Ему это казалось забавным. Насколько он понял, речь шла о ребенке, которого подкинули кюре под дверь. Кормилица, похоже, была уверена, что ребенок от кюре и потому так решительно требовала оплаты, уверенная, что желая скрыть грех, кюре пойдет на что угодно.
В доме, куда привела их рассерженная кормилица, было бедно, но чисто. Она указала гостям на люльку, грубость и простота которой совершенно не вязались с роскошными кружевными пеленками, в нежном ворохе которых невозможно было разглядеть ребенка.
— Вот, — баба ткнула пальцем в сторону белоснежной груды, — ему на порог подкинули. Не на паперть, как все молодки делают, а прямехонько под дверь. А ведь везли издалече — я знаю. С им другая кормилица была, чернявая такая.
— Вы знаете, откуда везли? — граф говорил тихо, отрывисто и очень быстро.
— Знаю, — охотно отозвалась кормилица. — Чернявая по виду чужеземка, на испанку похожа. С ней господин был, все лицо прятал. Я их на улице видела, как они к кюре шли. Рано было, еще до света. А меня второй разбудил... У меня сейчас еще один малец на руках, — пояснила она в ответ на недоуменный взгляд графа.
— Еще?
— Да, только этот не священника. Кюре потому ко мне и прибежал — я кормлю. Молока полно, могу и двоих. Я боялась грудь не примет, а он ничего... Прослабило только. А так — хорошенький.
— Это не мой, — прохрипел кюре.
Баба пренебрежительно махнула рукой:
— Вам лучше знать, откуда у священников младенцы берутся.
— Хорошенький? Значит это... — граф сглотнул.
— Мальчонка. Мужчина. — важно ответила кормилица.
Граф вдруг сделал несколько быстрых шагов к люльке и немного отогнул край пеленки:
— Почему он связан?
Он обернулся к кормилице и Гримо вздрогнул — он давно не видел такого гневного выражения лица у своего господина.
Кормилица от неожиданности открыла рот.
— Немедленно развяжите его! — граф по-прежнему говорил тихо и отрывисто, но взгляд был такой, что баба тут же кинулась к младенцу:
— Ой, да где связан? Напугали! Страсти говорите. Спеленут он, спеленут!
— Зачем?
— Положено, — она хмыкнула и с любопытством стрельнула глазами в сторону графа. — Завсегда так делают — чтоб ножки ровные были, чтоб сам пряменький рос, чтоб не будил себя.
Она сложила руки под грудью и уже насмешливо поглядела на графа:
— Никогда не видали младенцев?
Атос попытался улыбнуться, но сумел только чуть покривить губы:
— Не видел. Это правда, так надо? Вы уверены?
В его голосе проскользнула заискивающая нота и уже не только кормилица, но и кюре с Гримо с удивлением уставились на графа. Перехватив их взгляды, он так же резко отошел от люльки, как сначала приблизился, и снова безуспешно попытался улыбнуться:
— Не видел раньше. Странно. Вам задолжали за него? Сколько?
— Десять пистолей, — выпалила баба раньше, чем возмущенный кюре успел ее остановить.
— Ты с ума сошла... — начал священник, но граф уже выложил деньги на стол. Баба схватила их и тут же спрятала руки под передник.
— Сударь, — кюре развел руками, — сударь...
— Крещен?
— Кто?
— Мла... маль... мальчик?
Кюре смущенно засопел:
— Не успели.
— За неделю? — Атос снова гневно сверкнул глазами, но тут же опустил взгляд, увидев недоуменное лицо Гримо.
Кормилица фыркнула:
— Так мог же помереть, куда спешить? Невинную душу и так Господь примет, да и если худо ему станет — кюре рядом. Сразу бы окрестил.
— Почему — "умереть"? Вы же говорили, что он в порядке? — Атос смотрел в пол, а в голосе слышалось напряжение.
— Младенцы, они мрут, как мухи... — начала кормилица, но Атос так сильно вздрогнул, что она осеклась.
Неловкое молчание прервал кюре:
— Если угодно, я могу совершить обряд.
Атос кивнул.
— Здесь или в церкви? Сейчас холодно, малым крещением можно тут, а потом, когда подрастет...
— Нет, в церкви. Сейчас.
Кормилица хмыкнула и многозначительно поглядела на кюре, но тот ничем не показал своего удивления. Наоборот, он стал деловит и собран:
— Давай что-нибудь потеплее, слышишь? Неси одеяло какое-нибудь или еще что.
Баба нашла, что просили, и довольно небрежно закутала младенца.
— Ты поосторожнее, — нахмурился кюре.
— Да чего ему сделается, спит он. Ежели не трясти, так и не проснется — что-что, а спит он славно, слава Богу. Никаких хлопот. Только берите сами — я не пойду, у меня второй тут, ну как проснется?
— Я возьму. — Атос протянул руки к мягкому свертку.
Гримо уже давно смотрел на господина вытаращив глаза. Правда для постороннего взгляда его удивление и недоумение были почти незаметны, но не для графа. Он старательно избегал взгляда слуги.
Взяв младенца, Атос так сильно прижал его к груди, что баба не выдержала:
— Полегче, сударь. Раздавите.
Атос нервным движением отдернул от себя малыша.
— Ох, — вздохнула кормилица. — Так уроните. Придется мне идти.
Гримо покачал головой и отстранил бабу. Он не мог остаться в стороне — впервые в жизни он увидел в глазах господина панику и испуг. Он очень мягко и осторожно принял младенца:
— Мне.
Атос еле разжал руки, отдавая малыша, но Гримо успокоил его одним словом:
— Умею.
Это было почти правдой. К Жоржетте несколько раз приходила ее дочь с недавно родившимся ребенком и женщины, развеселившись, разрешали Гримо брать его на руки, забавляясь тем, как он боится младенца. Гримо тогда рассердился на них, за насмешки, и чтоб показать себя, смело схватил малыша. Потом Жоржетта сама несколько раз просила Гримо покачать мальца, когда была занята, а ребенок плакал.
Этот ребенок не плакал. Он спокойно спал. Гримо улыбнулся, глядя на бело-розовое строгое личико, чуть нахмуренные черные бровки и длинные ресницы, бросавшие тень на круглые щечки. Крохотные губки были крепко сжаты и малыш имел очень сердитый вид.
Гримо почувствовал чье-то дыхание у своей щеки — это был граф. Он нервно облизнул пересохшие губы:
— Пошли, Гримо. Надо его окрестить.
Они вышли из дома и вслед за кюре направились к местной церкви.
