XVIII
Церковь в Рош Лабейле была старая, еще романской постройки и с тех пор ни разу не обновлялась. Грубая кладка, строгие линии, никаких излишеств. Люди невольно приглушали там голоса и сдерживали шаги.
Кюре не зря гордился своей аккуратностью — все, что необходимо для крещения, было под рукой и в полном порядке, так что ему не потребовалось много времени на приготовление. Однако он медлил.
— Что-то не так? — поинтересовался граф.
— Видите ли, сударь, ребенку надо дать имя.
— Да, — граф чуть нахмурился. — Но мы не знаем даты его рождения и святцы тут не помогут.
— Не совсем, — кюре гордо поглядел на графа. — Кормилица твердо уверена, что мальчику не менее трех месяцев, а значит, он рожден в июне-июле. Это точно. Июнь-июль.
Кюре ждал, что на это скажет граф, но тот молчал. Кюре воспринял это за проявление сомнения и принялся горячо уверять графа, что кормилица хоть женщина и простая, неграмотная, но о детях знает едва ли не все, что можно. И уже если она сказала...
Священник торопливо пересказывал доводы кормилицы, стараясь убедить незнакомого господина и заслужить похвалу за свою догадливость. Но господин почему-то молчал.
Гримо видел, что граф просто не может говорить. Он сам был ошеломлен: "Июнь-июль... Это же надо! Как нарочно". Он искоса глянул на бледное лицо графа и повернулся к кюре:
— Кто святой?
— Так я к тому и веду, — кюре довольно улыбался, — если июнь-июль — значит святой Рауль, епископ Буржский из Берри.
Гримо охнул:
— Берри?
— Да! — кюре обвел гордым взглядом своих собеседников. — Прекрасный святой! Епископ! А Рауль — замечательное имя, очень благородное. Как Вы считаете?
Гримо беспомощно поглядел на графа. Кюре тоже смотрел на него и ждал ответа.
— Что скажете?
— Да, — выдохнул граф. — Замечательное имя. Во многих благородных фамилиях оно было родовым. Вы прекрасно все рассчитали, Ваше преподобие.
Кюре не смог сдержать довольной улыбки:
— Благодарю Вас. Теперь вопрос с восприемником. Вы проявили такое участие в этом ребенке, не откажите...
— Нет!
Звук взмыл вверх, до самых сводов, заполнив собой все пространство церкви.
— Нет, — понизив голос, повторил граф, — это исключено.
— Сударь, — несколько растерялся кюре, — если Вы сомневаетесь — напрасно. Вы вполне можете быть восприемником. Это невозможно только для монашествующих и для родителей ребенка. Например, для отца...
Кюре резко умолк и несколько мгновений обескуражено смотрел в лицо графу, а потом поспешно отвел взгляд:
— Да... да... Хорошо. Тогда я сам. Вы... не возражаете?
— Пожалуйста.
— Вы не откажетесь засвидетельствовать запись?
— Я подпишу. Может, приступим?
— Вы возьмете ребенка?
— Обязательно.
Граф дал знак Гримо передать ему младенца. Малыш по-прежнему спал, только щечки немного порозовели от холода.
Граф осторожно отогнул кружево, чтоб была видна головка:
— Так будет довольно? Его не стоит окунать — слишком холодно.
— Довольно.
Кюре помолчал и заговорил уже другим тоном — торжественным и важным:
— Какое имя Вы выбрали для ребёнка?
— Рауль.
— Чего вы просите у Церкви Божией для Рауля?
— Благодати Христовой.
Кюре не раз совершал этот обряд и все движения были отточенными, а интонации четкими. Его голос, многократно усиленный гулкими сводами, звучал очень внушительно. Малыш, разбуженный шумом, сонно таращил глазенки, но не заплакал даже тогда, когда ему на головку упали холодные капли:
— Я крещу тебя во имя Отца... и Сына... и Святого Духа... Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
— Отче наш... — граф не сводил глаз с малыша, которого уже уверенно держал на руках, — сущий на небесах! Да святится имя Твоё...
Молитву повторяли все трое, но голос графа — глубокий, выразительный — легко перекрывал невнятное бормотание Гримо и спокойное вычитывание кюре.
Завершив церемонию, кюре осенил крестным знамением ребенка, потом, едва заметно улыбнувшись — графа.
Малыш воспользовался тишиной и, недовольно покряхтывая, завозился.
— Ему холодно. — Граф поплотнее укутал младенца. — Если можно — быстрее.
— Сейчас все запишем и можно идти.
Кюре взял загодя приготовленную книгу и склонился над ней.
— "17 октября 1634 года крещен младенец трех месяцев от роду. Наречен — Раулем".
Он замолчал и дальше писал, не произнося ни слова.
— Если Вам угодно засвидетельствовать...
— Да, — граф взял перо и несколько мгновений читал то, что написал кюре.
Потом поглядел ему в глаза и четко сказал:
— Не совсем так, Ваше преподобие. Я исправлю.
Гримо показалось, что граф писал очень долго. Он терялся в догадках — что там можно выписывать? Подпиши имя, что ты свидетель, и все. Он бы за одно мгновение написал — "Гримо". Вообще Гримо подумал об этом просто так, но неожиданно кюре обратился к нему:
— Одного свидетельства недостаточно, Вы не откажете? — Кюре перевел взгляд на графа. — Он может подписать?
— Да, — граф рассеянно кивнул головой. — Может.
Гримо растерялся:
— Писать?
— Да, — граф улыбнулся. — Подпиши.
Гримо уставился в книгу:
"17 октября 1634 года ... Наречен — Раулем. Обряд совершил... В чем свидетельствую — кюре церкви... Родители младенца — неизвестны".
Последняя фраза была перечеркнута и ниже четким почерком графа: "Отец — Арман-Огюст-Оливье де Ла Фер и де Бражелон. Свидетельствую — граф де Ла Фер и де Бражелон".
Гримо перечитывал снова и снова и никак не мог понять смысла написанного.
— Гримо, — услышал он над ухом мягкий голос графа, — подпиши.
Гримо понадобилось гораздо больше одного мгновения, чтоб дрожащей рукой вывести: "Свидетельствую — Гримо, управляющий графа де Ла Фер и де Бражелон".
— Теперь — все правильно. — Граф говорил спокойно и уверенно.
Так же спокойно и уверенно он распорядился:
— Малыша я понесу сам. Идите в дом к кормилице. Я пойду следом.
Пока они шли по улице, Гримо несколько раз украдкой оглядывался назад, но лица графа он не увидел. Тот нес младенца, низко склонив голову, и Гримо видел только черные волосы, которые перебирал осенний ветер.
XIX
Когда они дошли до дома, малыш окончательно проснулся и подал голос. Он не плакал, а негромко покрикивал — обиженно и недовольно.
— Есть хочет, — пояснила кормилица.
Она уселась на лавку и, недолго думая, вывалила грудь.
— Ты бы хоть господ постеснялась, — прикрикнул на нее кюре.
— А чего стесняться? — она пожала плечами. — Господа не знают, что ли, как младенцев кормют?
Но кюре вытолкал ее в соседнюю комнату:
— Иди, не годится сидеть тут. Ты бы еще... — он перекрестился. — Простите, сударь, не обращайте на нее внимания. Дура-дурой.
— Нет, — Атос прошелся по комнате, — она права. Я совсем об этом не подумал...
Он словно случайно сел возле самой колыбели и задумался. Кюре смотрел, как граф рассеянно перебирал край кружевной пеленки, а потом тихо спросил:
— Вы заберете его?
Атос очнулся:
— Да. Конечно. Мне понадобится Ваша помощь. Эта женщина права — ребенку нужна кормилица.
— Животта никуда не поедет.
Атос усмехнулся:
— Наверное, это к лучшему. Но что мне тогда делать? Он... его долго надо кормить?
Кюре растерялся:
— Не знаю. Животта!
Баба тут же возникла в дверном проеме. Малыша она держала у груди, которую беззастенчиво обнажила целиком и полностью.
Кюре охнул:
— Ты хоть прикройся!
— Чего это? — Животта с гордостью поглядела на свои "прелести". Она не видела причин прятать свое главное "богатство".
— Тьфу, — рассердился священник, — никакого сладу с тобой. Долго ребенка кормить?
— Нет, он наелся, уснет сейчас. Вон уже глаза закрыл.
— Я говорю — вообще.
— Вообще? Так это как молоко будет. Я могу хоть сколько. Иные по три-четыре года кормят.
Граф с удивлением посмотрел на нее:
— Так долго?
— Можно и дольше.
Баба стояла у двери, но казалось, что она заполнила собой всю комнату — огромная, с толстым задом и жирными боками. Ее оголенная грудь просто лезла в глаза, куда не отводи взгляд.
— Иди уже, — не выдержал кюре. — Чего стоишь тут, голая.
Пока кюре препирался с кормилицей, Гримо тоже не сводил глаз с Животты. Но она его не интересовала. Его интересовал ребенок, которого кормилица прижимала к себе своей толстой ручищей. Ему ужасно хотелось забрать малыша и как следует его рассмотреть.
Сын графа...
Чудно!
Гримо уже перестал сам себе морочить голову и все сразу стало на свои места. Ведь он еще тогда догадался, что случайный знакомый был переодетой женщиной. Просто не разрешал себе думать об этом и о том, что произошло той ночью 11 октября 1633 года. Гнал от себя эти мысли. Хотя чему удивляться? Дама наверняка знатная, никто другой не позволил бы себе подобный маскарад. Возможно, граф даже знал ее... Знал, с кем имеет дело. Может друзья графа и удивились бы такому повороту, но не Гримо.
Хотя почему удивились? Разве сам д'Артаньян не говорил, что граф, с его внешностью и достоинствами, способен разбить сердце любой женщины, даже принцессы? Так что если бы друзья удивились, то разве что обстоятельствам, но никак не факту.
Животта, наконец, вняла увещаниям, положила заснувшего младенца в колыбель, возле которой все еще сидел граф, и привела одежду в порядок. Когда она поняла, что ребенка увезут, она раскричалась, что никуда не поедет. Но когда граф уверил ее, что ни в коем случае не собирается ее забирать, она сразу успокоилась и проявила гораздо больше смекалки и здравого смысла, чем кюре.
— Ваше преподобие, надоть поглядеть из тех, у кого младенцы недавно померли.
— Неделю назад мамаша Даву хоронила.
— Нет, он же и помер, потому как у хозяйки молока не было. Я им говорила — давайте мне, так денег пожалели. Ну и помер.
— У пекаря?
— У ево жена больная наскрозь, куды кормить? Да и не поедет она никуда — тут хозяйство, семья.
— Даже не знаю... — кюре развел руками.
— Ваше преподобие, а Адель Вижан?
Кюре нахмурился:
— Причем тут Адель?
— Третьего дня только малец помер. Она женщина не старая, годов тридцать будет. Сама здоровая, чистая.
Кюре недовольно прервал кормилицу:
— Она не подойдет.
Баба хмыкнула:
— Не хотите говорить? Оно понятно.
— Кто такая Адель Вижан? — подал голос граф.
Кюре недовольно передернул плечами, а Животта ухмыльнулась:
— Понятно, говорить неохота. Адель женщина хорошая, набожная, спокойная. Она из-за леса, из тамошних краев, оттого и прозвище у нее — "Вижан".
— Она замужем?
— Была, а как же. Муж, детки. Да только мор случился, много народу померло, ну и ее родных Господь прибрал. Она одна осталась. Как полегчало — пошла на богомолье, благодарить, значит, что выжила.
Кюре недовольно поджал губы, но Животта не обращала на его постную мину никакого внимания:
— А там ее беглый монах снасильничал. Она и понесла. Домой не вернулась, да и дома у ей нет. Это мужнин был, как муж помер — родственники забрали. А здесь, в Ла Валад, ее тетка двоюродная. Это рядом совсем. Приютила из милости.
— А ребенок?
— Помер. Он как родился, было видно — не жилец. Синий весь и не дышал почти. Уж как она за ним ходила, а только дней десять и протянул.
— А у нее есть... — граф замялся, не зная, как лучше спросить. — Она может... кормить?
— Может, — кивнула Животта. — Я к ей ходила, думала в кормилицы, а у нее своего девать некуда. Да только без толку, все равно помер. Уж такая его судьба.
Животта сделала скорбную мину и перекрестилась. Потом деловым тоном добавила:
— Она и поехать может. Ни мужа, ни детей, ни хозяйства. Да и пальцем на нее показывают. Она, конечно, не виновата, а все ж таки.
Животта замолчала и выжидательно уставилась на графа. Кюре тоже ждал, что решит приезжий благодетель.
— Ваше преподобие, Вы отвезете меня в Ла Валад. Сейчас. Гримо, — граф бросил беглый взгляд на колыбель, — останешься здесь. Позаботься обо всем, что необходимо для ребенка в дороге. Каретой я займусь сам.
Гримо знал, что у графа с собой было не так много денег, и гадал, как они изловчатся оплатить все необходимое. Но граф решил вопрос очень просто. На следующий день он куда-то уехал и вернулся только к вечеру — с деньгами, но без коня. Подарок герцога де Беллегарда впрямь оказался хорош — об этом свидетельствовала толщина кошелька.
Несколько дней потратили на сборы и на то, чтоб дать малышу время привыкнуть к новой кормилице. Адель Вижан вполне соответствовала тому описанию, которое дала ей Животта — спокойная, сдержанная и заботливая.
Без нее Гримо бы ни за что не справился. Когда они стали собирать вещи для малыша, Адель сумела выбить из хитрой бабы лучшее из того, что было у нее припрятано по углам. Животта благоразумно сохраняла внешнюю бедность, чтоб легче было разжалобить тех, кто прибегал к ее услугам. Но Адель ей провести не удалось. Та заставила вытряхнуть все сундуки и Животта только хваталась за сердце, глядя, как придирчиво Адель отбирает лучшие вещи.
Мальчик тоже принял ее легко и быстро. Адель, не в пример Животте, не считала возможным оголяться на людях, но Гримо все же настоял на том, что он должен убедиться, что у малыша действительно нет проблем.
Щеки Адель порозовели, когда она поняла, что Гримо хочет видеть, как она кормит. Она сдержанно кивнула:
— Вы правы. Вы должны знать, что с маленьким все хорошо.
Гримо не стал долго смущать Адель, хотя он с удовольствием смотрел бы на маленького Рауля и дальше. Малыш больше не выглядел сердитым, а поглядывал вокруг с благодушным снисхождением.
"Вот бы граф поглядел, — подумал Гримо, — какой Рауль важный".
Адель поймала его взгляд — похоже, она подумала о том же самом.
— Может господин де Ла Фер желает убедиться, что с мальчиком все в порядке? — тихо спросила она.
Гримо кивнул.
— Позову.
Он ничего не стал объяснять хозяину, а просто потянул его за рукав.
— Что-то с Раулем? — встревожился граф. — Идем.
Рауль уже наелся и чмокал губами скорее для удовольствия, чем для дела. Адель не отнимала его от груди, дожидаясь пока он уснет. В этой позе ее и застал граф.
— Что-то случилось?
— Нет, Вы можете убедиться сами. Он хорошо кушает. Спокойный и засыпает быстро. Почти не капризничает.
Адель говорила негромко, чтоб не потревожить малыша и не поднимала глаз на графа. Трудно было сказать, кто из них был более смущен. Атос с трудом сдерживал дыхание.
— Кажется, он уснул.
— Если хотите, — Адель осторожно отняла Рауля от груди, — можете его уложить.
Атос взял сына на руки, но не спешил его укладывать. Он не мог отвести взгляда от лица Рауля.
— Такой маленький, — чуть слышно сказал он, — совсем кроха.
Адель улыбнулась:
— Когда-то и Вы были таким. Он вырастет.
Атос, едва касаясь, провел кончиками пальцев по детской щечке и вздрогнул:
— Он...
Гримо и Адель одновременно кинулись к нему.
— Что?
Они с двух сторон с тревогой уставились на Рауля.
Атос снова легонько провел пальцем по щеке сына и Рауль сонно улыбнулся в ответ.
— Он улыбнулся, — еле выдавил Атос.
Адель тихонько отошла в сторону и потянула за собой Гримо.
— Мы им не нужны, идем, — прошептала она.
Когда они вышли из комнаты, Адель плотно прикрыла дверь и достала платок.
— Постойте.
Она подошла к Гримо и вытерла ему щеки и глаза.
— Это ничего. Он чудесный мальчик. Пока у нас есть время, давайте лучше займемся вещами, еще не все приготовлено.
И все, что в тот момент способен был сделать Гримо — только благодарно кивнуть.
