Трудовые будни феодала

Степан КУЛИК

Цикл: 'LOCA DESERTA*'

(*лат., — Пустынные земли)

Книга вторая

РАБОЧИЕ БУДНИ ФЕОДАЛА

'Мы в такие шагали дали —

Что не очень-то и дойдешь.

Мы в засаде годами ждали,

Невзирая на снег и дождь...'

А. Макаревич

Глава первая

Настоящая воробьиная ночь. Молнии с хрустом вспаривают ткань неба и с шипением вонзаются в сухую землю, жадно ловящую первые капли влаги. Громыхает большей частью за стенами, ближе к горизонту, но иной раз и над покрытым брусчаткой замковым двором раздается такое раскатистое 'Бабах!', словно пушку рядом разорвало. Даже самые крепкие нервы не спасают, невольно пригибаешься. А то и приседаешь... Так и кажется, что на этот раз святой Георгий Победоносец не промахнется. Влепит молнию прямо в макушку. К слову, что было бы совсем не удивительно. И не из-за чрезмерной греховности, а учитывая то количество железа и стали, которое я ношу на теле.

Зато тот же гром, которого сейчас бояться больше молний, разогнал по укрытиям всю стражу. И никто не мешает мне стоять на коленях перед небольшим слуховым окном в подвал левого крыла каземата, которое распоряжением Рыцаря-инквизитора превращено в Дом дознания. Такой выбор, наверное, сделан из-за того, что каземат единственное здание во всем городе, которое сложено из красного кирпича. И одним только видом навевает ужас на пленников, да и обычных горожан. Так и кажется, что это один из тех несчастных, с которого палачи живьем содрали кожу и выставили на помосте для устрашения.

У меня фантазия не такая буйная, так что никаких отрицательных эмоций и, уж тем более, рвотных позывов, вид неоштукатуренной кладки не вызывает. Спокойно прислонился плечом, для удобства и заглядываю внутрь...

А вот происходящее в пыточной уже не для слабонервных.

Время от времени протирая глаза, слезящиеся не столько от сочувствия, сколько от едкого дыма факелов, который как раз сквозь это окно и вытягивает наружу сквозняком, пытаюсь разглядеть и запомнить лица людей, находящихся в комнате. Мне обязательно надо увидеть каждого, чтобы узнать днем. А это не так просто. Потому что десяток мужчин, в отличие от единственной, совершенно обнаженной молодой женщины, одеты не только в фартуки, но и натянули на головы кожаные полумаски, оставляющие открытыми только нижнюю часть лица.

Вот на эти носы, рты, подбородки, усы, бороды я и смотрю. На руки тоже... Формы пальцев, шрамы, кольца... Сбитые до крови или с наростами мозолей костяшки на кулаках. Курчавые волосы. Черные, рыжие, седые... Каждая мелочь пригодится, когда придется принимать решение. А ошибиться нельзя — убью невиновного. Не то чтобы совесть замучает, а просто тот, который заслуживает смерть, из-за ошибки проживет дольше. Поэтому стараюсь ни на что другое не отвлекаться.

Например на молочно-белые бедра женщины, в которые зло вцепились мощные, покрытые густой рыжей порослью лапы. Руки и ноги женщины привязаны к специальным козлам так, что она стоит на четвереньках, касаясь пола только кончиками пальцев и... распущенными волосами. Рыжий здоровяк насилует жертву неторопливо, по-хозяйски. Часто останавливаясь и переговариваясь с остальными мужчинами. Он не садист, не маньяк... Он всего лишь выполняет свою работу. А если и получает от этого удовольствие, ну так и такое случается. Даже с палачами.

Женщина жалобно скулит, но и только. Сопротивляться она уже не может.

На поданный знак одним из троих мужчин, которые находятся в подвале, не сняв сутану, подручный палача опять останавливается. Дознаватель святой инквизиции (этих тварей я знаю в лицо всех, но им уготована иная участь, которая непременно постигнет каждого, но чуть позже) подходит к допрашиваемой, берет ее за волосы и приподнимает голову. Второй рукой выдергивает изо рта женщины кляп.

— Дитя мое... Готова ли ты отречься от Сатаны и вернуться в лоно Матери нашей Церкви?

— Будь ты проклят... — жертва отвечает сиплым шепотом. Видимо, сорвала голос. — Будьте вы все прок...

Кляп встал на место, оборвав ее на полуслове. Голова бессильно свесилась вниз.

— Продолжай, брат Себастьян. И можно жестче. Остальные братья отдохнули. Так заполните же этот сосуд греха доверху. 'Similia similibus curantur!*' (*лат., — Подобное лечится подобным) Эти богохульники вознесли телесные удовольствия над духовным покаянием. Проведите же их жрицу через все десять кругов наслаждения и боли. Пусть еретичка досыта вкусит телесной любви... Или — до смерти. Верно глаголю, братья?

Он посмотрел на двух других монахов. Те синхронно кивнули и перекрестились.

— Стало быть, решено. Мастер Теодор, нам со святыми отцами пора к вечерней молитве, а ты остаешься за старшего. Если заблудшая овца запросит пощады и покается — умыть, накормить и больше не трогать. После утреннего молебна, оценим искренность раскаяния и решим ее дальнейшую судьбу. Станет упорствовать в грехе, не утомляй дознавателей. У них и без этой еретички на завтра дел хватит. Солдат призови. Каждый воин, кто добровольно плащ с крестом надел — служитель божий и, если будет нужда, обязан не только мечом святую веру защищать.

— Как прикажете, ваше преподобие, — поклонился один из тех, что прятали лица за полумасками, отступая в сторону, поскольку выход из подземелья был у него за спиной. — Ad maiorem Dei gloriam.* (*лат., — Все во имя Господа)

Подождал пока священнослужители покинут пыточную комнату, а потом громко рассмеялся.

— Вот уж беда с этими стариками... И сами не могут, и другим развлечься как следует не дадут... Игнатий, у тебя, кажется, дядя десятником в роте 'Серых стрел'?

— Да. Старший десятник, — отозвался из дальнего угла, один из помощников палача помоложе.

— Бегом к нему. Скажи, если у кого завалялась пара монет и есть желание поразвлечься с молоденькой ведьмой, пусть сюда идут.

— Как же так, мастер Теодор? — рыжеволосый верзила, довольно застонал и уступил место коллеге. Такому же мощному и огромному, но совершенно лысому. И настолько темнокожему, что рядом с ним тело жертвы казалось вырезанным из нежно-розового Каррарского мрамора. — Вы хотите нарушить приказ Его преподобия?

— Христос с тобой, Себастьян... — отмахнулся от помощника старший палач. — К чему эта напрасная хула? Разве ты не слышал, что было велено поберечь силы братьев и призвать на помощь солдат?

Рыжий вынужденно кивнул.

— Ну, вот. А если они при этом сделают небольшое пожертвование на нашу часовню, кому хуже станет? Да и сам давеча жаловался, что часть инструментов стоило бы обновить, а приор денег на кузнеца не дает.

— Но еще Его преподобие сказал, что если заблудшая овца запросит пощады и раскается — умыть, накормить и больше не...'

— У тебя поразительная память, Реваз. Точь-в-точь приказ святых отцов повторил. Но, видишь ли какое дело... Я, вроде, не глухой еще, а ни одного слова раскаяния или хотя бы мольбы о пощаде от нее не слышал... — Теодор указал на жертву, усердно насилуемую темнокожим гигантом. — Когда за дело берется Отар, визжат и умоляют даже немые. А эта только головой мотает. Сопит, мычит, а ни словечка не пискнет.

— Как же она запросится, если мы ей рот заткнули? — простодушно удивился рыжий и двинулся в обход 'козлов'. — Надо кляп вынуть...

Но старший палач заступил дорогу излишне деятельному помощнику.

— Стой!

Здоровяк недоуменно остановился.

— Скажи, Себастьян, кто умнее: ты или Его преподобие?

От такого вопроса подмастерье даже икнул испугано.

— Не понимаю... мастер.

— Вот и я не понимаю. А ну, напомни... Его преподобие приказывал вынуть кляп? Или хоть как-то обмолвился об этом?

— Нет... — озадаченно поскреб затылок Отар.

— Вот видишь... Не приказывал, — повторил медленно, со значением Теодор. — Знаешь почему? Нет... Ладно. Я объясню. В конце концов, на то я и твой наставник, чтобы научить уму-разуму... Ведьму в Ад забирать является сам Люцифер! И в этот миг она способна на такую жуткую ворожбу, что и вообразить страшно. А теперь отвечай: кто будет виноват, если ведьма проклянет кого-то из нас или всех жителей Тентоса разом?

— Ой... — верзила по-детски прикрыл рот ладонью и опасливо покосился на содрогающуюся в рыданиях женщину. Отар как раз закончил, и к ней пристраивался следующий подмастерье. — Вот, сучонка... Чур меня... Пропади ты пропадом, ехидна... исчадие Ада! Тьфу! Тьфу! Тьфу! Спасибо за науку, мастер.

— Для того я над вами, щенками, тут и поставлен... — милостиво кивнул Теодор. — Стало быть, ты тоже согласен, что мы все делам верно, как приказано?

— Да, мастер... Овечка упорствует в ереси, а мы пытаемся вернуть ее на путь истинный, в меру сил и крепости духа.

— Верно... Не спи, Алим! Ведьма даже не потеет! Ты меня знаешь. Не терплю, когда от дела отлынивают! Хочешь удовольствия — иди к девкам. А здесь ты на работе! Святым отцам жаловаться не стану! Сам накажу за нерадивость! — старший палач сердито прикрикнул на помощника и погрозил увесистым кулаком.

Бедняга угрозу воспринял всерьез и так рьяно взялся за дело, что жертва взвыла дурным голосом, а козлы с места сдвинулись.

— Другое дело, — одобрил мастер. Приподнял за волосы голову еретички, поглядел в глаза, но видимо не узрел там раскаяния, потому что пробормотал: 'Ну, ну...', и повернулся к заскрипевшей двери. Та приоткрылась примерно на ладонь, а в щель осторожно заглянула голова в круглом шлеме арбалетчика.

— Бог в помощь, мастер Теодор.

— А, это ты, Ганс? Заходи, бездельник. Велели Боги, чтоб и вы помогли. Деньги есть? Или опять в долг просить будешь?

Дальше я не слушал. Во-первых, — глаза от дыма щипало так, что слезы горохом катились. Во-вторых, — вроде, всех запомнил. А главное, только сейчас сообразил, что это мне вовсе ни к чему. Достаточно одного раскрыть. Максимум — двух. А уже у них выпытать настоящие имена остальных палачей и подмастерьев. Ну, и в-третьих, — кто-то шел сюда, и лучше чтобы меня не заметил. Кому нужен свидетель того, что я интересовался таинством допроса? Не дай Бог, вспомнит потом нашу странную встречу. Когда среди инквизиторской братии неожиданный мор начнется.

Шаги приближались довольно стремительно, так что у меня хватило времени только отпрыгнуть на пару шагов от стены и изобразить праздношатающегося воина, неспешно фланирующего замковым двором. Мало ли кому захотелось вечерним воздухом подышать? А как известно, желание пуще неволи, так что никакая гроза с молниями этому ничуть не помеха.

— Господин рыцарь! — обрадовался при виде меня, выбежавший из-за угла то ли паж, то ли оруженосец. — Господин рыцарь! Как хорошо, что я нашел вас! Пойдемте, скорее! Все уже собрались. Его преосвященство только вас ждет!

И только теперь я заметил, что одет не в привычную уже байдану, а в настоящий рыцарский доспех. С каким-то, неразличимым в темноте, вензелем на нагруднике. А поверх доспеха, на мои плечи наброшен длинный белый плащ. Украшенный большим красным крестом.

— Мама дорогая...

* * *

— Опять маму зовет...

Знакомый и очень приятный женский голос доносился как сквозь слой ваты или завязанную под подбородком шапку-ушанку. Наверно, я когда спать ложился, уши заткнул. Сосед у меня буйно помешанный. В смысле, фанатик ремонта. Вроде и далековато вилла от виллы стоят, плюс забор, елки... А все равно, звук доносится. Особенно дрель раздражает. Упорно вызывает в воображении бормашину, зубной кабинет, вонь карболки... Сто лет ничего подобного уже нет в нормальных стоматологических клиниках, а почему-то вспоминаются именно эти ужасы. Не зря говорят, что впечатления детства самые яркие...

М-да... Сонливость, во всяком случае, на раз снимают. Лучше холодного душа.

Кстати о душе? Что это за фемина в моей комнате, а то и в кровати? Сплю я всегда один. И не изменяю этому правилу уже лет семь. Сразу после похорон... А для приходящих подруг есть гостевая комната.

— Чему ты удивляешься? — раздается второй голос. Тоже женский и, как ни странно, тоже знакомый. Хотя уже и менее приятный. — Это они только с виду такие большие, сильные и независимые. А случись что, сразу мамку вспоминают.

— Чего расстрекотались, сороки? Очнулся, что ли атаман?

На этот раз мужчина. Уже лучше, чем гарем в спальне. Хотя, если вникнуть в суть вопроса, то не слишком. Очнулся кто? После чего? Какой атаман? Стоп! Это они обо мне говорят?

— Нет... — ответила Приятный Голосок. — Бредит. Но кожа уже теплая и влажная. Румянец горячечный тоже сошел.

— Румянец... Говорил же, сразу отвар давать! У басурман каждая вторая стрела отравлена. Они специально в колчан гнилое мясо кладут. Вроде, царапина, пустяковая. А потом лихорадка. И либо руку отрезать, либо хоронить. Хорошо хоть кровь пустить догадались.

— Типун тебе на язык, Кирилл! — возмутился еще один голос. — Лекарь, а того не знаешь, что врачевать надо с чистым сердцем и добрыми мыслями. Иначе все твои снадобья, что мертвому припарка. Тьфу ты, прости Господи. Никак заразилась.

— Так, с кем поведешься, Оксаночка...

Еще один мужской. Сколько ж их здесь? Кирилл, Оксана... Имена знакомые. Вот только никак не вспомню откуда. А надо вспомнить. Обязательно надо. Заодно, глядишь, всплывет и почему я здесь валяюсь на подобии бревна. Не только рукой или ногой пошевелить не могу — глаза и те не открываются.

— Тихо вы... — опять мужской голос. Еще один! Уже пятый. По интонациям, мужчина серьезный, привык распоряжаться. — Раззуделись, чисто шмели. Шли бы вы отсюда, а? Дышать в курене нечем. Мелисса, не зыркай волчицей. Тебя это не касается. Мы все знаем, что от ты атамана ни на шаг не отступишь. А остальным тут нечего делать! А ну, кыш отсюда. Или я недостаточно громко говорю?

Послышался шорох одежды и шарканье ног. Причем, судя по звукам, людей в... Как он сказал? Курене? Неважно. Внутри людей было больше, чем я слышал голосов и имен. Но и без сопротивления не обошлось.

— Знаешь что, Мамай! — возмутился тот, которого Кириллом называли. — Иди черкесами своими командуй. Думаешь, если Антон тебя наказным атаманом над ними поставил, то ты теперь всюду распоряжаться будешь?!

Угу... Кое-что проясняется. Меня зовут Антон и я — атаман. Интересно чего... Шайки благородных разбойников или кровожадных и беспощадных пиратов? Хотя, в этом случае меня называли бы капитаном.

— Сам уйдешь или помочь? — невозмутимо поинтересовался Мамай, ни на йоту не повышая голоса. — Давай-давай... костоправ. Понадобишься, Мелисса позовет.

— Я-то уйду... — проворчал угрожающе Кирилл. — Но и ты попомнишь. Придется лечить, я тебе не обычных пиявок приставлю, а конских! И в то место, куда ты сам пятерню осторожно запускаешь.

— Испугал молодку толстым хреном... — в тон фыркнул Мамай. Но, поскольку Кирилл таки подчинился, тему эту развивать не стал. Заговорил с Мелиссой. Причем, голос его сразу потерял большую часть строгости. — Все, избавились от ротозеев. Теперь он твой, сестричка... Думаю, тебя учить не надо. Лучше меня знаешь, как с казаком обойтись. Чтобы побыстрее на ноги поставить.

— Спасибо, — проворковала та самая, чей голосок мне понравился сразу. — Я уж и сама хотела повыгонять лишних, но у тебя лучше получилось. А за Антона не беспокойся. И согрею, и кровь по жилам разгоню. К утру, как новенький будет.