Первая волна сбивает тебя с ног, и ты катишься, катишься, катишься, но не захлёбываешься — даже если стараешься захлебнуться.
Вторая волна подстерегает тебя, когда пытаешься подняться на четвереньки, и во рту становится солоно, но ты ещё жив — даже если уже готов умереть.
Третья волна накрывает тебя с головой, и ты думаешь: это и есть конец, потому что это на самом деле — конец.
А четвёртая волна уносит тебя в открытое море, и ты вспоминаешь, что всегда был рыбой.
Макс Фрай *Гнёзда химер*
— Мы получили Ваше резюме, — худощавая большеглазая женщина лет сорока взирала на меня с задумчивым сомнением человека, который чует подвох, но упорно не понимает, в чем оный заключается, — В целом, Вы нам подходите, в этом смысле у меня сомнений нет. Мне скорее интересно, подходим ли мы Вам. Все же, сменить должность старшего менеджера на дежурства в нашем центре...
— Я оставила свою прошлую работу два месяца назад, — мой тон был немного резковат, спасала только профессиональная, въевшаяся в кровь приветливость, — Потому не совсем понимаю, почему это может быть препятствием.
Женщина улыбнулась, насмешливо и беспомощно. Мне нравились люди вроде неё, умеющие так смотреть на мир — цинично и мягко одновременно: её глаза под стеклами очков казались горячим шоколадом с лёгким флёром мышьяка на самом дне.
— Безусловно, меня не слишком тревожит, кем Вы были раньше и почему пришли сюда. Что меня волнует на самом деле, так это то, что, поработав неделю, Вы сбежите отсюда с воплями, и мне придётся нанимать нового человека. А это, сами понимаете, утомительно.
Я усмехнулась и тут же подхватила её шутливый тон:
— В такой причудливой форме Вы пытаетесь предупредить меня о том, что Вы — садистка, а коллектив — отборный серпентарий?
Как и ожидалось, она рассмеялась в ответ и чуть расслабилась.
— Нет, дело не в этом. Мне, конечно, по долгу службы нимб носить не положено, но, опираясь на мнение подчиненных, могу сказать, что далеко не худшая начальница. Опять же, коллектив неплохой, и Вы, я думаю, в него легко впишетесь. Меня скорее интересует, понимаете ли Вы саму специфику работы? За весьма скромный оклад Вам придётся работать с весьма... особенной клиентурой.
— Ну, оклад меня полностью устраивает, а клиентура на прошлом месте работы тоже была, мягко говоря, не сахар. Люди — они и в другой галактике люди, каждый со своими особенностями.
По её тонким губам пробежала горькая и болезненная улыбка.
— Нет, Айши, при всем моем уважении, боюсь, что Вы серьёзно заблуждаетесь. Разумеется, мы с Вами живем в просвещённые времена, в демократическом государстве, и сам век требует от нас равного отношения к бедным и богатым, к жителям высоток и трущоб, к представителям всех, этнических и магических, рас. И, безусловно, такой взгляд на мир делает Вам честь. Но поймите: идеи, которые красиво высказываются с экранов телевизоров, привносить в жизнь очень сложно. Наш центр, призванный оказывать помощь малоимущим жителям трущоб, является одной из первых ласточек. Через его двери проходят представители низшей нечисти, которых только недавно на юридическом уровне зачем-то приравняли к человеческим созданиям, разного пола проститутки, люди, больные венерическими заболеваниями или нездоровые психически, малолетние преступники, алкоголики, наркоманы и одержимые. И Вам придётся встречать их в приемной, понимаете?
Я вздохнула:
— Понимаю, но абсолютно не представляю, как Вам это доказать. Может быть, все же позволите мне попробовать? Я действительно хотела бы здесь работать.
Женщина задумчиво покачала головой, но тут же безмятежно улыбнулась:
— Что же, очевидно, нам все же придётся рискнуть. Меня зовут Олив, я — один из психоаналитиков Центра и, по совместительству, его управляющая, назначенная советом директоров. У нас ещё будет время многое обсудить с тобой, Айши, а пока — добро пожаловать на испытательный срок. Я жду тебя завтра к десяти вечера — состоится твое первое дежурство.
— Спасибо Вам огромное! — улыбнулась я, двигаясь к выходу из кабинета.
— Боюсь, что не за что, — усмехнулась она, — В любом случае, обращайся ко мне на *ты* — я не настолько стара.
— Как скажешь. До свидания!
Дверь небольшого уютно обставленного кабинета мягко захлопнулась за мной.
Улица встретила меня серостью, свойственной постройкам Старого Города, и моросящим дождём, под поцелуи которого я приветливо подставила лицо. Мобильный завибрировал. Я бросила мельком взгляд на дисплей, поморщилась, словно от зубной боли, и сбросила звонок. Впрочем, моя сводная сестра была не из тех, кого можно сбить с толку: ровно через минуту устройство снова загудело, да так требовательно, словно дистанционно посылая раздражение звонившего. Впрочем, я уже и сама остро ощущала, пусть даже на таком расстоянии, нетерпение Камил: она, как и большинство счастливых замужних женщин, по отношению к близким была типичнейшим домашним тираном и промедления не терпела.
— Айши! Прости, что отвлекла, — сказано это было без особого сожаления, коего она, впрочем, и не испытывала. Пустая, ядовитая вежливость в принципе была одним из выдающихся атрибутов моего семейства.
— Ничего страшного, — ровно дала я единственный ответ, возможный и безопасный в такой ситуации, — Я уже закончила с делами. Как ты там?
— Все в порядке. Я почему звоню! Помнишь тетушку Маргарет? Она была нашей соседкой на позапрошлой квартире, и мы с ней с тех пор поддерживаем отношения. Так вот, у её брата на фирме требуется толковый управляющий, и он готов рассмотреть твою кандидатуру. Работа в Новом Городе, коллектив, вопреки этим дурацким правительственным нововведениям, состоит из чистокровных, достойных людей, оклад очень хороший. Что ты думаешь? Тебе уже пора искать новую работу, как ни крути.
Я тихо усмехнулась себе под нос. У Камил были достоинства и недостатки, но что она воистину умела, так это заводить полезные связи. Некие таинственные люди, которые мне казались, в большинстве своем, говорящими элементами декора, ей представлялись потенциальными ресурсами — и нельзя сказать, что такое мировоззрение не приносило своих плодов. Вот и сейчас я не могла вспомнить никакой тетушки Маргарет, а Камил с её помощью провернула целую маленькую интригу для того, чтобы пристроить беспутное безработное чадо в моем лице.
— Спасибо, сестрёнка. Но я только что нашла себе работу. Офис-менеджер в центре здоровья, зарплата неплохая. Завтра первый день, так что — прости.
Ещё во времена работы в громадной корпорации мне стало совершенно очевидно: лучшая ложь — немного искаженная истина. Номинально, ничего неправдивого сказано не было. Человека, встречающего посетителей, можно именовать офис-менеджером, тем более что в наш век, по не совсем понятным мне причинам, пафосные названия придумывают даже приходящим уборщицам. Я устроилась в центр здоровья — тоже правда: в конечном итоге, здоровье бывает разное. Касаемо же зарплаты, то она, разумеется, хорошая. Плохих зарплат вообще не бывает, только высокие и низкие.
— Вот как, — сестра немного подрастеряла энтузиазм, — Но, может, все-таки сходишь? Сравнишь впечатления...
— Хорошо, сбрось мне координаты, а я выйду завтра на эту работу, посмотрю и подумаю. Идёт?
— Идёт.
— Люблю тебя, сестрёнка! Привет малышу и супругу. Прости, побегу: автобус на подходе.
— Передам! Беги, конечно. Пока!
— Пока!
Я отключила телефон и задумчиво посмотрела на пустую, серую улицу. По всему выходило, что поведение моё попахивало натуральным идиотизмом. Любой на моем месте поступил бы иначе. С другой стороны, на моем месте пока есть только я сама — такая, какой уж уродилась. Мне и принимать решения, и за них же отвечать. А в душе, расцветая сорняком, царила полная уверенность в том, что в нынешнем состоянии я приведу в упадок несчастную фирму, где стану управляющей, и просто не выдержу в придачу свойственных большим офисам масштабных, хитросплетенных интриг. Мне не хотелось видеть Новый Город, этот хищный, сияющий мир небоскрёбов, машин, скоростей и воюющих корпораций; мне претили новейшие безликие служебные квартирки-скворешники, обшитые хромом и дышащие холодом.
В общем, закругляя эту сопливую лирику, мною владела настоящая депрессия, и Старый Город, грязный, заброшенный и опасный, казался мне отличной декорацией для этой чудной душевной фантасмагории. И тянуло меня туда нечто, что я на тот момент сама не могла пояснить, но чему привыкла всегда и во всём доверять слепо, будучи уверенной: эта скрытая, полузабытая, почти животная часть нас, сокрытая за гранью разумного, чувствует тайные дороги, начертанные для нас вселенной, и, в конечном итоге, оказывается всегда права.
В общем и целом, я просто знала, что должна здесь быть. А с таким чувством спорить, увы, весьма сложно.
Первая ночь на новом рабочем месте прошла ровно так, как и ожидалось — изматывающе и бестолково. Благодаря удивительному стечению обстоятельств, которое, надо понимать, носило имя Олив и имело шоколадно-ядовитые глаза, диспетчер сегодня попросила отгул *по семейным обстоятельствам* и оставила меня в одиночестве разрываться между телефоном и визитёрами.
Надо сказать, тактику своей новоиспеченной начальницы я вполне себе понимала, и, более того, сама бы поступила так же: сомнительных новичков нужно просто окунать в стрессовые условия и смотреть, справятся или сломаются. И я, что характерно, была твердо намерена справиться.
Помимо меня, в ночную смену работало двое дежурных докторов — разумеется, людей — и трое охранников-низших. Ребята держались особняком и не слишком-то тянулись к людям. Тут, положа руку на сердце, их можно было понять. Я не могла не отметить для себя, что, несмотря на принятые правительством либеральные законы, времена Великого Военачальника, когда отловить и запихнуть в газовую камеру низшего считалось чуть ли не подвигом, канули в Бездну всего лет пятнадцать назад, и это не могло не отложиться в общественном сознании. Доктора, которые, по идее, были сотрудниками центра и должны были всячески способствовать исчезновению границ между людьми и низшими, сами служили наглядной иллюстрацией их проявления.
В остальном... За ночь нас навестили жертвы домашнего насилия в количестве трех штук, парочка заблудших пьяниц и малолетний хастлер-инкуб, которому достался уж очень грубый клиент. И у двоих женщин, избитых мужьями, и у мальчика, которому любовник матери сломал руку, и у инкуба я скрупулезно уточнила, не хотят ли они дать показания против обидчиков. Ответ был всегда отрицательным, и взгляды, которыми меня наградили, были, мягко говоря, несколько непонимающими. После этого один из докторов, мужчина лет сорока, сказал, чтобы я не нянчилась с этими тварями и не тратила зря время на глупые вопросы. Второй, помоложе, промолчал, а я ответила ничего не значащей улыбкой, про себя решив, что все равно буду спрашивать. И теперь, оглядываясь назад, можно с уверенностью сказать, что именно это решение определило мою дальнейшую судьбу.
Последующая пара недель немногое изменила в моей жизни: я привыкала к новому режиму, обязанностям и людям. Но, если разобраться, некоторые перемены все же произошли. В моей тумбочке завелась коробочка с конфетками для посетителей, а среди сотрудников — недоброжелатель в лице доктора Маркуса, того самого, что пытался давать мне ценные советы в первый рабочий день.
Справедливости ради, приобрела я и новую приятельницу — настолько, насколько это вообще возможно для меня за столь короткий срок. Это была диспетчер, та самая, что отсутствовала в первый день. Она была неплохой девушкой, в меру умной, обладающей своей, свойственной лишь чернокудрым жительницам востока, философией. Звали её Сейви. Её семейство перебралось в Сакию несколько лет назад, когда действия Великого Военачальника и его сторонников были окончательно признаны международной общественностью преступлениями во время знаменитого Рамийского Процесса. Благодаря этому событию были отменены все Декреты о Чистоте Нации, и позволило это свободно дышать не только магическим расам, но и людским иноземцам, чья кожа была недостаточно белоснежной, а очи — не столь светлыми, как это считалось допустимым в великой Империи Сакия ранее. На волне этих чудесных изменений, родители Сейви оставили свое, в очередной раз раздираемое войной, горное государство и двинулись на большой континент в поисках новой жизни. К сожалению, как говаривают гадалки, как ни беги, а судьбу свою встретишь на поздней дорожке: отец семейства был убит во время уличных беспорядков, и, по целому стечению юридических обстоятельств, путь на родину для самой моей знакомой, её матери, а также младших братьев оказался заказан.
Общеизвестно, что их религиозное мировоззрение запрещает женщинам работать; однако, как говаривали менеджеры в курилке, жить захочешь — и не так раскорячишься. Вот и Сейви, равно как и её матери, пришлось ради выживания поступиться некоторыми принципами. Впрочем, к тому моменту, как мы познакомились, дела у них шли не так уж и плохо. Следуя принятым в их религиозной среде правилам, они обе постарались устроиться на хоть как-то допустимые для женщин их народа должности, то есть работать либо с детьми, либо облегчать участь больных и раненых. Таким образом, мать моей приятельницы к моменту нашего знакомства давно уже была счастливой супругой директора частной школы, в которой ранее была уборщицей. Сама Сейви, работая диспетчером в Центре, параллельно улаживала вопросы с местной общинной своих соотечественников, за что получала от Совета Директоров немалую надбавку, от единоверцев — благодарность и почет, а от Олив — неприкосновенность. Проще говоря, занимая свою должность больше формально, Сейви присутствовала на работе только тогда, когда сама того хотела.
Все вокруг были убеждены, что мне такое положение вещей придётся, мягко говоря, не по вкусу, и у меня, как и у большей части моих предшественниц, начнутся ссоры с черноглазой напарницей. Разумеется, ничего подобного не произошло — я привыкла принимать условия игры и не понимала, почему нужно осуждать человека за ним же заработанные привилегии. Тем более что, ничего особенно сложного на мою голову не свалилось: после того, как я освоилась на новом месте, ответить на пятнадцать звонков за ночь не составляло особого труда. Да и Сейви, увидев такое мое отношение к ней, принялась задерживаться все чаще, угощая меня привезёнными с её далекой родины сластями, историями и отменным чаем.
Иногда к нам присоединялись охранники, с которыми у меня в ту пору установились ровные, в меру тёплые отношения. В конечном итоге, совместные опасности сближают людей, а нам, работникам первого этажа, приходилось чуть ли не каждую ночь переживать некие локальные катаклизмы вроде буйных наркоманов, пытающихся ограбить Центр, ревнивых мужей, пытающихся вернуть спрятавшихся от их пьяного произвола жен, и прочих малоадекватных личностей, страдающих неврозом и бессонницей. Ничего не могу сказать: система безопасности Центра была на высоте, были и кнопки вызова спецбригады, и сигнал тревоги, по которому сбегалась охрана с верхних этажей. Но мы, как правило, старались обходиться без таких мер. В первый же день у нас появилась отработанная схема: я встречала таких гостей и заговаривала им зубы, а мальчики были на подхвате, утихомиривая их одним внушительным видом своих черно-зеркальных глаз и роскошной мускулатуры. На абсолютно добровольных началах к нам изредка присоединялся синекожий Джо, один из пустынных демонов, в чьи официальные обязанности входил надзор над санитарами и сестрами милосердия. Для магического существа, ещё и с цветной кожей, это была высочайшая должность, свидетельствующая о немалых умственных способностях и, что не менее важно, умению очень хорошо приспосабливаться к изменениям в окружающем мире. Он также часто зависал в нашей чайной компании, что вызывало у окружающих различные пересуды.
В общем, в своем новом мире я к тому моменту неплохо обжилась и даже начала чувствовать себя, как дома. Мне не хотелось себе самой в этом признаваться, но правда получалась вполне определенная и точная: здесь, среди существ различных рас, занятий и кровей, на самом дне общества я была гораздо счастливее, чем раньше, в той прошлой жизни, в которой я усилием воли поставила точку...
Впрочем, не бывает жизни совсем без проблем, и это касается человека любой расы и социального статуса; в вихре ночных бдений, чаепитий и новых впечатлений я основательно растворилась, но окончательно расслабиться мне не дали. Судьба бросила кости, и в один несмело-ласковый, солнечный весенний день я проснулась с неугасаемым, ворочающимся в груди предчувствием: нечто должно произойти. Чем меньше времени оставалось до вечера, тем сильней становилось это ощущение, а, стоило прийти на службу, оно схлынуло, как море, обнажающее дно перед приходом цунами. В тот же момент подошёл Джо и сообщил, что Олив вызывает меня к себе.
Будучи откровенной, я нервничала, когда поднималась по ступенькам на третий этаж, в уютный знакомый кабинет: коль уж управляющая задержалась ради разговора со мной до такого позднего часа, значит, ничего хорошего мне услышать не доведётся. Впрочем, запах кофе и печенья, поприветствовавший меня с порога, наглядно продемонстрировал, что все отнюдь не так просто.
Олив подтвердила мои опасения, приветливо улыбнувшись и указав на кресло.
Мне абсолютно не хотелось пить с ней чай, но бывают на этом свете предложения, от которых разумному человеку не следует отказываться. Потому губы мои сами собой расплылись в приветливо-очаровательной улыбке, и я присела в глубокое кресло, снова почти в нём утонув.
— Нужно сказать, ты очень удивила меня, Айши, — проговорила Олив, когда первые глотки ароматного чая были сделаны, — И не смотри так — очень приятно удивила. Честно признаться, я была убеждена, что ты не сможешь работать здесь. Но — ты отлично справляешься. Мои поздравления!
— Спасибо Вам!
Внешний вид мой говорил о том, что я оценила свалившееся на меня неземное счастье и тихонечко таю от похвалы. Но на самом деле я была, мягко говоря, озадачена.
Бывают люди, самая суть которых диктует определенные правила; равно их приязнь и неприязнь опасны одинаково. В моем понимании, к таковым относилась и сидящая передо мной женщина. Было в ней что-то, чего я не могла объяснить...
— Есть в тебе что-то, что я не могу объяснить, — вдруг сказала Олив, заставив меня вздрогнуть. Опять началось...
— Что именно? — уточнила я вымученно, кое-как проглотив вставший в горле вязким комом чай.
— Не знаю, — начальница безмятежно улыбнулась, — Но меня, как психоаналитика, это беспокоит. Скажи мне, Айши: зачем ты здесь?
— Рискну предположить: я тут работаю? — я искренне постаралась обратить этот странный разговор в шутку. Но, моя собеседница шла вперёд, как таран, и не желала сходить с проторенной дороги.
— Нет, ты не работаешь; ты отбываешь провинность, наказываешь саму себя, бежишь от прошлого. Тебе нужна помощь, Айши. И я готова её предложить. Поверь, я — хороший психоаналитик.
Она говорила спокойно и ровно, но звон, стоящий в моих ушах, не позволял ошибиться. Такая вкусная боль, её так много. Позволь мне съесть тебя!
— Позволь мне помочь тебе! — сказала она вслух мягким, трогательно-сочувствующим голосом, из тех, что ложатся бальзамом на раны одиночества и порой даже врачуют их — но только затем, чтобы потом разбередить ещё сильнее.
Меня трясло. Её сила обволакивала меня, как вязкий кисель. Мне хотелось крикнуть: "Прекрати это! Я чую, кто ты!" — но, подобная глупость стоила бы дорого мне самой. Только потому, с трудом удержав себя в руках, я тихо ответила:
— Спасибо... но знаешь, вот прямо сейчас я не могу говорить об этом. В моем прошлом действительно есть кое-что, что я, возможно, хотела бы обсудить. Но сейчас — я не готова.
Её разочарование и раздражение расплескались вокруг, зазмеились чёрными щупальцами. Существа вроде неё, жадные до чужой боли, упивающиеся чужими страданиями, почуяв добычу, уже не могут от неё отказаться — а я, в силу природы своей, всем в первый момент казалась весьма желанной добычей. Но, эта конкретная вампирша не пережила бы времена Военачальника, не умей она справляться с порывами своей души, равно как и ждать. Думаю, только потому я увидела перед собой не чёрные зеркала глаз, а нежную, материнскую улыбку на белоснежном лице.
— Разумеется, — голос её был ласков и нежен, — Я понимаю. Но помни, что дверь этого кабинета всегда открыта для тебя.
— Спасибо. Я... вернусь, — с этими словами я вышла прочь, и только в коридоре позволила себе побежать.
В тот день я впервые работала, спустя рукава, и молилась только о том, чтобы все данные о пациентах были правильно забиты в базу — на большее и рассчитывать не стоило. Сейви, видя мое состояние, попыталась говорить со мной, но, натолкнувшись на вялые бессмысленные ответы, оставила попытки и просто заварила чай — за что я ей была по-человечески благодарна. Я действительно не могла заставить себя сконцентрироваться — только ждала.
А Олив всё не спускалась. Мне же становилось все хуже, окружающий мир плыл, как некачественная декорация, и сквозь прорехи в нём я с обреченным узнаванием поняла ...
Невидимая для обычных органов чувств, она все же могла быть воспринята каким-то десятым подсознательным чутьём, которое дано нам от наших далеких предков-зверей. Она пробегает холодом по коже, обжигает ледяным дыханием, обволакивает тяжелым равнодушием, игриво касается плеча, маячит рябью в глазах. Я встречалась с Ней с глазу на глаз слишком часто, чтобы не узнать. Мне было очевидно — кто-то в Центре умрет.
Первым порывом было вскочить, предупредить, разыскать... но я остановила себя. Глупое предчувствие может ошибаться... по крайней мере, мне хотелось в это верить. Это не важно, этого нет...
Вопль, оборвавшийся глухим ударом и звоном стекла, прорезал тишину ночи спустя двадцать минут. Все вскочили со своих мест, выбежали на улицу; я осталась сидеть, застыв.
Позднее я узнала, что одна из пациенток Центра, лечившаяся у нас после очередной передозировки проститутка, сумела пробраться в ординаторскую и выпрыгнуть из окна пятого этажа. Спасти её не удалось.
Мы с Джо устроили своеобразные поминки под утро. Демон предложил выпить по стаканчику, чтобы путь умершей был легким, и я не стала ему перечить: мне самой в тот момент не помешало бы быть немного пьяной.
— Ненавижу низшую нечисть, — вдруг выдал синекожий, осушив третий стакан залпом. Я только плечами пожала:
— Ты в этом не одинок. Низших все презирают.
Джо в ответ рассмеялся. Весело — не получилось.
— Да не в том дело. Было бы странно, если бы я презирал кого-то за цвет глаз или форму ушей, правда? Я о другом. Ненавижу их, потому что они слишком быстро умирают.
Я приподняла брови:
— О чем ты?
Он горько улыбнулся:
— Не притворяйся, что не понимаешь. Уж ты-то должна знать! Эти твари... Они вечно на грани, вечно на игле. Вся жизнь у них — легкий танец по лезвию бритвы, вечная жажда, поиск себя.
Я нахмурилась:
— Ты знал эту девушку?
— Не эту. Другую. Давно. Несчастные, по сути, существа, если хочешь знать моё мнение. Они слышат, видят, знают и чувствуют так много, что хочешь, не хочешь, а начнёшь колоться, или напиваться, или ещё что. Просто, чтобы не видеть и не помнить.
Я резко поставила стакан на стол. Хмельная злость всколыхнулась неожиданно сильной, черной, обжигающей волной.
— Чушь, — голос мой помимо воли зазвенел, — Полная ерунда! Скатиться на дно — обычное проявление слабости для этих жалких созданий, Джо. И дело не в том, что они что-то там видят, или слышат, или ещё что-то! Они саморазрушаются, но большего, думаю, они и не достойны.
Джо внимательно посмотрел на меня и, молча покачав головой, сказал:
— Я — наверх, Айши. Скоро сдавать смену, нужно все перепроверить — и тебе того же желаю. Выспись хорошенько, ночка была та ещё.
Я молча кивнула, не поднимая взгляда: было слишком страшно увидеть понимание в глазах этого существа.
Если уверенно долгое время подряд твердить себе что-то вроде 'Этого не было!' — то, рано или поздно, воспоминания поселятся на задворках души, в пыльных кладовых разума, и перестанут тревожить тебя наяву, возвращаясь только в кошмарных снах. Примерно то же самое произошло со мной, когда я приняла окончательное и бесповоротное решение: делать вид, что ничего не замечаю, и просто жить. Я слишком полюбила эту жизнь, этот центр, даже ночных посетителей и психованного бездомного, считающего себя пророком и читавшего нам проповеди.
