КНИГА I.
ПРОЛОГ.
Господин Шерхт, выйдя из дверей чёрного хода своего особняка, оглянулся по сторонам. Осень полностью вступила в свои права, холодный ветер бросал горстями в лицо мужчины крупные капли скрывающегося дождя и жёлтые листья деревьев. Поёжившись от холода, Шерхт повернулся к двери, произнёс:
— Всё, милая, нам пора. Мы и так задержались. Старая Магда не любит ждать.
В дверях показалась женщина, которая держала на руках свёрток.
— Курт, может не стоит этого делать, может быть всё обойдётся?
— Нет, Лиз, не обойдётся. Не дай, Бог, кто-то узнает всю правду о нашем сыне, даже страшно представить, что будет с ним и с нами. Пойдём, милая, пойдём.
Женщина вышла на улицу, свет фонаря попал на её бледное, заплаканное лицо. Лиз опустила вуаль, склонила вниз голову, пошла следом за мужем по тёмной аллее, которая лишь изредка освещалась тусклыми масляными фонарями.
Сильный порыв ветра качнул фонарь, деревья протяжно застонали от насилия над ними. Дождь усиливался с каждой минутой, и от этой мерзкой погоды, на душе у супругов было очень неуютно. Но от того, что собирались сделать супруги Шерхт, на душе у них становилось тоскливо и пусто. Люди себя ненавидели в этот момент, но то, что они собирались сделать у ведьмы — всё ради сына, любимого Верда.
Без скрипа отворилась калитка, слуга, закутанный в непромокаемый чёрный плащ, придерживая рукой калитку, отвернулся в сторону. Когда мужчина и женщина прошли мимо него, слуга закрыл калитку, повернул в замочной скважине ключ, осенил себя знаком преклонения перед Ним и медленно, шаркая ногами, направился в сторону сторожки.
За пределами особняка, супругов ждала карета, с запряженной шестёркой гнедых лошадей. Лошади прядли ушами, недовольно фыркали от холодного ветра и дождя. Они возражали против того, что их оторвали от кормушек с сытным ячменём, от чистейшей родниковой воды в поилках и выгнали из тёплых конюшен на такой холод.
Кучер, старый Гирт, открыл дверь кареты, отошёл в сторону.
— Лиз, давай ребёнка мне, садись в карету. И прекращай плакать.
Когда супруга села в карету, Шерхт подал ей сверток, бросил кучеру:
— Стражникам я всё сам буду объяснять. Ты — помалкивай, Гирт.
* * *
**
Сержант городской стражи, Дер Витр, удивлённо посмотрел на приближающуюся карету, выругался, сплюнул на мостовую. Карета приближалась явно дорогая, куда господ в такое время несёт? Но на то они и господа, чтобы иметь свои причуды и капризы. Сержант помахал фонарём, карета остановилась напротив него.
— Кого везёшь, приятель? — спросил сержант кучера, но в ответ прозвучало что-то невнятное.
— Зубы разболелись? Да, в такую погоду им только этого и нужно. Лечись, приятель.
Дер Витр открыл дверь кареты, свет фонаря выхватил из сумрака лицо мужчины, лет сорока, с небольшой бородкой, аккуратными усами. Лицо женщины сержант не рассмотрел из-за вуали. Больше в карете никого не было. Часы на башне городской ратуши, пробили семь раз.
— Господа, не буду спрашивать, куда вы едете на ночь глядя, но напомню вам, что через два часа городские ворота закроются до утра.
— Спасибо, сержант. Мы в соседний Эльсбрук, я думаю, до закрытия успеем. Вот вам на горячее вино после смены.
Сержант сжал в руке монету, блеснувшую в свете фонаря жёлтым цветом. Золотой! Сержант даже не поверил своим глазам — ему только что с неба свалилось его недельное жалование.
— Ну, если даже и задержитесь, то ничего страшного, господа. — голос у сержанта стал приветливым и дружелюбным. — Мы вам завсегда рады будем услужить. Эй, бездельники, поднять решётку!
* * *
**
Магда уже три часа находилась у печи, непрерывно помешивая что-то в горшочках. При этом она произносила, одной ей ведомые, заклинания. В горшках что-то постоянно булькало, вверх поднимался пар, причём этот пар периодически менял свой цвет. Запах стоял такой мерзкий и ужасный, что Магда сама морщилась, но продолжала работать.
В углу избы, в которой жила старая ведьма, зашевелилась куча тряпья, послышался чей-то вздох.
— Ох, мать, что ты там такое варишь? У меня двухнедельный насморк за пять минут пропал. Причём — полностью, как и не было его. Чудеса! Впрочем, кому я это говорю?
— Ты, лежебока, ничего не перепутал с теми господами? Может, они завтра приедут?
— Нет, ну что ты, матушка-кормилица, как можно перепутать такое? Событие, подобное этому, случилось около.......даже и не вспомнить. Сезонов сто, может больше, тому назад. Родители не станут ребёнком рисковать. Обязательно сегодня приедут, или я не Люф буду.
— Люф, бездельник и балабол. Встань со скамейки, принеси мне ещё дров и натаскай воды. Только и можешь, что лежать целыми днями на лавке, да трескать за столом за троих.
— Не получится мне поработать, матушка-кормилица. Они уже прибыли. Вы то не слышите, стары уже, а я шум подъезжающей кареты уже пять минут, как слышу.
Тряпьё зашевелилось, теперь на лавочке, свесив ноги сидел, отчаянно зевавший, карлик. Он спрыгнул на дощатый пол, нашёл свои сапоги, не спеша надел их. Подойдя к огромному столу, на котором были разложены всевозможные связки трав, он, забравшись на лавку, начал травы собирать в одну большую кипу. Связав получившуюся кипу трав верёвкой, он протёр стол тряпкой.
Спрыгнув с лавки, Люф пошёл в сторону прихожей, смешно переставляя свои короткие кривые ноги. Скрипнула дверь, Магда осталась одна в комнате. Она тщательно вытерла о тряпку руки, присела на скамейку, стала ждать посетителей.
Первым в комнату зашёл высокий мужчина. Благородные черты лица, бородка, аккуратные усы. Взгляд карих глаз — настороженный. Мужчина был закутан в тёмно-коричневый плащ, как и его супруга. Молодая женщина, очень стройная, вуаль скрывала её черты лица, но это для Магды было и не важно. Женщина держала на руках свёрток с ребёнком, который сейчас жалобно заплакал.
— О, сам граф Шерхт пожаловал. И вас, господин граф, не минула эта участь? Бывает.
— Позвольте, но разве мы знакомы, ведьма?
Магда поморщившись, ответила:
— Знавала я вашего отца. Такой негодяй был, просто ужас. Таких, как я, он на кол сажал — на раз. Мерзавец, одним словом. Но-но, не хватайтесь за меч, граф. Это просто глупо в вашей ситуации.
Магда повернулась к женщине.
— Милая моя, кладите ребеночка на стол. Я сама разверну его. Отойдите в сторону и не мешайте мне.
Женщина вопросительно посмотрела на мужа, тот кивнул головой. Магда выдернула из охапки трав сухой стебель какой-то травы, провела над ним рукой, огня не было, но стебель начал тлеть. Ведьма провела тлеющим стеблем возле лица младенца, тот перестал плакать и заснул. Магда аккуратно перевернула мальчика на живот и сразу же отшатнулась в сторону.
— Этот ребёнок точно ваш? — спросила ведьма.
— Конечно. — ответила женщина. — А что с ним не так?
— Подойди сюда, милая. Видишь эти три точки, которые образуют треугольник? Это знак того, имя которого не произносят вслух. Даже я этого не делаю. Этого ребёнка нужно умертвить и как можно быстрее.
— Да ты с ума сошла, старая? Ты хоть думаешь, о чём говоришь и с кем говоришь? — закричал граф.
Женщина заплакала навзрыд.
— Вот видите, граф, ваша жена в курсе, что означают эти метки. Именно поэтому с ним и происходят странные вещи, не так ли? Я так и думала. Это родовой знак Проклятой крови. Ребёнка жалко, он мог бы повернуть историю нашего Королевства вспять. У меня есть для вас предложение, от которого вы сможете отказаться в любой момент.
Граф скрипнул зубами, но произнёс:
— Говори, ведьма.
— Нужно поменять детей. Ваш сын, благородных кровей, будет жить в семье крестьянина, вы же воспитаете простолюдина. Выбор за вами. Думайте.
— О, нет, Курт! — Лиз сделала шаг к столу , на котором мирно посапывал младенец.
— Мы согласны. — отрезал граф, придерживая за рукав жену. — Только одно условие, Магда. Мы всегда должны будем знать, чем живёт наш сын, в чём он нуждается и чем ему нужно помочь.
Магда внимательно посмотрела на мужчину, одобрительно покачала головой.
— Хорошо, граф, все условия будут выполнены. Деньги для семьи крестьян. Ну, и мне — за работу, конечно. Обещаю, что внешность вашего ребёнка до его двадцатилетия, будет скрыта. Как и родовой знак. Да будет так!
Огонь в печи на несколько секунд поменял свой цвет на ярко-зелёный, за окном избы что-то ухнуло, раздался леденящий душу смех. Клятва была принесена и она была принята тёмным миром.
— Люф, — обратилось ведьма к карлику. — сходи за Маричкой. Да возьми её ребёнка на руки, она может от испугу уронить своё чадо.
Через некоторое время, когда ведьма осталась наедине с карликом, тот спросил:
— Ты, матушка-кормилица, уверена, что мальчик, когда вырастет, не свернёт тебе и мне шею? Очень сильный у него характер вырисовывается. Да и даром его не обделили.
— Что, опять у тебя видение было, Люф?
— Было, матушка-кормилица. И оно мне очень сильно не понравилось. Крови много в том видении. И что-то должно измениться в нашей жизни. Не в лучшую сторону, конечно. Как по мне, так вариант "умертвить" был самым лучшим. Но, как говорится, уже поздно, клятва принесена. Да, с этими заботами, совсем забыл спросить — у нас что-нибудь пожрать есть в доме?
Ответ Люф не дождался. Он снял сапоги, поморщился от "приятного" запаха, который они источали. Посмотрев на ведьму, которая сидела за столом, рассматривая подарок графа, вздохнул, укрылся подобием одеяла и мирно засопел.
— Что ты спросил? — Магда повернулась к карлику. — Вот же соня. Жрать и спать. Мне бы такую жизнь. Впрочем, пора отдыхать. День предстоит тяжёлым, нужно многое успеть сделать.
Ведьма подошла к огромному зеркалу, которое было закреплено на стене, провела открытой ладонью сверху вниз по лицу. Отражение в зеркале пошло рябью.
Перед зеркалом теперь стояла очень красивая женщина, лет тридцати пяти, не больше. Правильные черты лица, пронзительные ярко-зелёные глаза, прямой нос, чувственные губы, смоляные волосы ниже плеч. Когда ведьма улыбнулась, на щеках появились ямочки.
— И почему все люди считают, что ведьма должна быть какой-то уродиной, с мерзким характером, пожирающая младенцев за завтраком, обедом и ужином? Мне, например, очень даже хочется обычного счастья. Или я не красивая и соблазнительная? Всего двадцать лет, жалких двадцать лет и я буду свободная!
Магда засмеялась так пронзительно и звонко, что Люф, в это время видевший сон, проснулся. Он посмотрел на стоявшую напротив зеркала Магду, проворчал:
— Совсем с ума выжила старая. Сама с собой перед зеркалом разговаривает.
Он отвернулся к стене и через несколько секунд опять спал крепким сном.
ЧАСТЬ 1.
ПРОКЛЯТАЯ КРОВЬ.
Глава 1.
Эх, Альда, Альда. Как ты так могла взять и предложить пройти мне такое испытание. Испытание — ладно, но на кладбище? Что у тебя в голове творится? Да и я хорош! Упёрся, как баран, согласился на это....ммм....испытание силы духа, будь оно всё неладно.
До первых петухов ещё часа два, как минимум. Время тянется, как кисель. Да ещё и туман, который делает звуки приглушёнными. Вот так подкрадётся кто-нибудь сзади, и не услышишь. Упырь какой-нибудь, вурдалак, или простое умертвие. Выберусь отсюда живым, на что я очень надеюсь, нужно старого Трилла расспросить, какая между этой гадостью разница.
У других парней избранницы нормальные, не желают плохого своим женихам. Самое страшное испытание было у Тана, который провёл ночь внутри старой разрушенной конюшни. О, да! Какой он был тогда герой в наших глазах! Как на него все девушки смотрели с восторгом. Хм...когда уже все эти испытания уйдут в прошлое? Говорят, что это древняя традиция.
Неужели и наши предки были больные на всю голову? Нет, что-то на это совсем не похоже. Предки были мудрые у нас, вон, сколько всего понастроили. И мельницы и конюшни, кузницы, гончарные цеха открыли, кожу научились выделывать так, что торгуют по всему миру. И тут — вот такая глупость. Не, это не их традиция.
Туман стал ещё гуще, сырость и холод пробиралась под одежду. На одном месте не усидишь — замёрзнешь. Побродить среди могилок, что ли? А что, нормальная идея, но она таковой и и останется идеей. У меня нервы хоть и крепкие, но ну его....куда подальше.
Я поплотнее запахнул свою куртку, осмотрелся по сторонам. Ночь, туман, кладбище и тишина. Романтика, которую так любят женщины. Альда, поди, спит под тёплым одеялом и видит сладкие сны. Сколько раз давал себе слово — не смотреть в её сторону, не подходить даже близко к ней, но нет же, она привязалась, как репей. Всё назло мне делает.
Меня нет рядом, начинает искать меня, когда я на расстоянии вытянутой руки от неё — делает вид, что меня рядом нет. Ладно, просижу ночь на кладбище, деваться некуда, а потом брошу её навсегда. Мда, но до чего же она хороша. Мммм.....сказочно красива! Многие пытались её внимание привлечь, но нет, она на меня глаз положила. Тьфу!
Я потрогал руками кинжал, который был у меня на поясном ремне, немного успокоился. С ним — бояться нечего, отобьюсь от любого умертвия. Он, хвала Ему, силой меня не обделил. Как и ростом. Не то, что бы я был очень высоким, как мой отец, но...
Да что же так холодно-то? Зуб на зуб не попадает. Или это всё от страха? Ну-ка, мысли плохие прочь. Я сильный, я очень сильный. Кого я успокаиваю? Себя. Ну и дурак. Вдвойне дурак, короче говоря. А вот идея, забраться в старинный склеп, который был от меня в двухстах шагах, мне понравилась. А что, там теплее. Да и спина будет прикрыта от всяких... Но — жутко. Хоть скоро мне и стукнет шестнадцать, но...жутко здесь будет человеку и в тридцать и в сорок лет. Люди такие страхи рассказывают о кладбище, что и днём мураши по телу скачут.
То могилы разоренные находят по утру, то мертвецов видят, свободно разгуливающих между могилок. А вот старый Струк, смотритель кладбища, совсем с ума спятил. Ходил по нашей слободе в стельку пьяный, и рассказывал, что видел на днях, то есть ночью, умершую тридцать лет тому назад, графиню Издарвиль. Собственной персоной, в вечернем платье и с бокалом вина. Только он потом поменял слово вино на слово кровь, и история вообще стала зловещей и жуткой.
Даже взрослые люди осеняли себя знаком Его. Что уж говорить о детях? Идиот этот пьяница, последние мозги пропил. Это как посмотреть, конечно. Кто нормальный согласится жить на кладбище? Или ненормальный, или пьяница. Третьего не дано. Мда, вот такая история весёлая.
Интересно будет, если меня мои родители под утро хватятся. Но ничего. Отец надаёт по загривку, мама побурчит полдня и всё забудется. Скоро мне шестнадцать и неизвестно, что покажет Отбор. Возможно, у меня обнаружат какой-нибудь редкий дар и отправят учиться в город. В тот же Эльсбрук. Хоть и небольшой, но город же. Так что — нужно привыкать к самостоятельности во всём.
Нет, холодно так, что....очень холодно. Просто собачий холод, нужно двигать в склеп. Вот интересно, почему благородные отделились от рабочей слободы деревянным частоколом и охраняют выход и вход? Чем им так крестьяне, рабочий народ не угодил? Мы что, не люди? Странно, как-то.
