Легенды Чёрной скалы

Ким Сергей Александрович

Легенды "Чёрной скалы"

1.

Крошечный кусок серого городского неба стиснут стенами домов. Небо — наверху, а я — на дне этого колодца. Я на дне.

— Что такое человек? — скрипят цепи старых качелей, раскачивающихся сами по себе. На них никого нет, но на земле почему-то всё равно дрожит чья-то тень. — Человек — он как огонь. Такой спокойный снаружи... И такой же разрушительный внутри.

И в чём смысл этой философии? В чём смысл этих пустых сотрясения звука и мыслей? Нет смысла в том, что не подкреплено реальной основой.

— А что вообще такое реальность?

Странный вопрос. Глупый вопрос. Реальность — то, что реально. Что можно пощупать. Потрогать. Сломать. Убить.

— Как потрогать запах? Как сломать мелодию? Как убить любовь?

Никак. Потому что нельзя сломать или убить то, чего не существует.

— Ты правда в это веришь?

Вера — это когда ты не можешь чего-то доказать. Поэтому я не верю — знаю.

— Ты горишь слишком ярко. Поэтому ты можешь и не успеть...

Знаю, что могу не успеть. Поэтому успею. Должен успеть. Пока не сгорю до конца.

— Вот видишь — ты тоже думаешь, что человек похож на огонь.

Мир освещает ослепительная вспышка белого света, от которого хочется крепко зажмуриться. Мне в лицо летит зажжённая спичка, которая освещает весь этот мир.

— Но чтобы это понять, нужно обжечься.

Я ловлю горящую спичку рукой. Ладонь обжигает болью...

— Помни — мир полон...

...Я открываю глаза.

Надо мной всё тот же потрескавшийся и протекающий потолок. Надо мной нет даже куска неба.

Хотя я всё так же на дне.

На улице идёт дождь.

Он протекает сквозь дыры, сквозь гнилую штукатурку. Вода напитывает собой дерево и попадает на проводку, в которой многие годы не бежал поток электронов. Торчат ржавые гвозди, в воздухе витает сырость. В воздухе стоит шум барабанящего и текущего сквозь дом дождя.

Всё как обычно.

Всё как всегда.

Откидываю старое одеяло, встаю с жёсткой покосившейся кровати, зябко ёжась после сна.

Говорят, что тут широта субтропиков и не бывает холодно, но это не так — мёртвый город на горизонте словно выпивает тепло со всей округи. Может, когда-то тут и было тепло, но когда исчезли люди, исчезло и оно. Кажется, я ещё это помню...

Ещё я помню, что за зимой всегда приходит весна. Но, как оказывается, есть один нюанс — они не приходит ко всем. И мы, чёрт возьми, застряли в этой зиме без снега, но с залезшим в самые кости холодом пустого города.

Пахнет едой. Не слишком вкусной, но всё-таки едой.

— Проснулся? — в комнату заглядывает улыбающийся Белый. — А я нам завтрак приготовил! Получилось — просто пальчики оближешь!

— А руки ты мыл? — хмуро спрашиваю я.

— Конечно!

— А если проверю?

Руки этот обормот, конечно, не мыл. Ему, видите ли, не нравится, что текущая из одного крана на весь брошенный дом вода несёт тухлятиной... Хотя чудо, что у нас тут вообще вода есть — ей в городе отключили уже давно.

Холодная вода, отдающая ржавчиной, обжигает руки и летит в лицо. Это чтобы проснуться, чтобы наверняка. Натягиваю растоптанные кроссовки, надеваю спортивные штаны и толстовку, накидываю капюшон на голову.

Сбегаю по лестнице, вылетаю наружу. Дождь кончился, но на земле ещё стоят лужи. Вдыхаю свежий утренний воздух, пахнущий озоном, закрываю глаза...

Хорошо.

Иду, постепенно переходя с шага на бег, и нарезая круги вокруг здания. Один, второй, третий, десятый... Залетаю на старую спортивную площадку, на бегу натягивая на руки перчатки со срезанными пальцами.

Мокрый асфальт врезается в костяшки — сначала отжимания. Потом — турник. Потом — "груша".

Грохот ударов по висящей канистре из-под бензина эхом отдаётся болью в костяшках. Облаками брызг разлетается скопившаяся на импровизированной боксёрской груше вода. Металл крепок, но человек ещё крепче, иначе бы кое-кто уже давно ржавел на свалке...

Или всё-таки кое-кто уже и так на свалке? Или всё-таки кое-кто и так уже рассыпался ржавым пеплом?

...Пора возвращаться — в место, которое язык не поворачивается назвать домом. Просто здание. Когда дует ветер — оно скрипит и так и норовит рассыпаться кучей мусора. Когда идёт дождь — он течёт сквозь него от крыши до фундамента.

Не дом — просто здание, в котором мы живём. Но мы всё-таки живём в нём.

...Снова умыться — на этот раз не чтобы проснуться, а чтобы хоть немного смыть пот и городскую пыль...

Из осколка зеркала на меня смотрит худой темноволосый и темноглазый парень лет шестнадцати с крестообразным шрамом на щеке.

Если есть инь — должен быть и янь. Если есть в мире Белый, миру нужен и Чёрный. Всё верно. Но несправедливо. Для нас. Мы ехали на заокраинный запад, как в страну света, а оказались в долине, куда не заглядывает солнце.

Если всё плохо — не стоит думать, что это конец. Потому что как бы ни было плохо, ещё хуже может быть всегда.

— Приятного аппетита! — Белый поправляет шапку на голове и, прищурив левый глаз, нацеливается вилкой на порцию дешёвой китайской лапши.

— Приятного, — бурчу я и тоже принимаюсь за еду.

Не пища богов — причём, весьма. Та ещё гадость, по правде. Зато бесплатно. Нашёл я тут один заброшенный склад, где кое-какая еда ещё сохранилась... Срок годности, правда, уже почти на всём истёк, но есть всё равно можно. Один чёрт там консервантов больше, чем той же сои...

— Сегодня пятница, — с набитым ртом произносит Белый. — Пойдёшь?

Глупый вопрос, братишка. А что мне ещё делать?

— Конечно, пойду.

— Не ходи. Не надо.

Прогорклая лапша встаёт поперёк горла. У Белого на такие вещи нюх — даром, что он ещё совсем мелкий. Если говорит не ходить — лучше действительно остаться здесь.

— Ты же знаешь, что сегодня 4 июля — копов в городе не будет, считай. Можно подольше полазить...

— Знаю, — спокойно кивает Белый, глядя на меня совершенно не по-детски серьёзным взглядом. — Но это будет выбор — уйти или остаться. Очень важный.

Накатило раздражение. На себя, потому что колеблюсь. Немного на Белого, потому что он, скорее всего, был как всегда прав. И традиционно — на этот чёртов мир.

А всего-то и надо сказать "Я остаюсь"...

— Надо идти, — упрямо говорю я.

Но я говорю "надо идти". Назло кому или чему?

Белый кивает. Он смотрит на меня понимающе, но грустно — не как на глупца, но как на упрямца, который не отступает, даже будучи не прав.

...Нищему собраться — только подпоясаться. Закинул в рюкзак пару шоколадных батончиков, пакетик орехов и бутылку воды — чтобы подкрепиться в случае чего. Самую малость инструментов — верёвка, кусачки, напильник. Нож — на пояс, пару заточек — про запас. Фонарик ещё. И монтировка, конечно же — сразу и оружие, и инструмент...

— Хочешь историю? — спрашивает меня Белый, рисуя что-то куском мела на стене. — Сегодня это будет легенда!

Не хочу я никаких историй... Но у Белого больше ничего и нет, а у меня нет даже их. Он вспоминает их? Те истории, что читал давно или прочитает после? Или придумывает их? Не знаю. Да и зачем мне это знать?

— Когда погас огонь и от берегов страны мёртвых — Миктлана, отступило кровавое море, от голода умер бог Четвёртого Солнца, — слегка нараспев произнёс Белый. — Его жена — Тоси, что была богиней добра и земли, отрезала свои волосы и дала обет безбрачия. Проходили века или дни, но она хранила данное слово... Пока однажды не поняла, что не носит в себе ребёнка — бога, которому было предначертано спасти наш мир. Но другие дети Тоси — богиня луны Мецтли и четыреста её звёздных братьев решили, что нарушив своё же слово, их мать опозорила и себя, и всех их. И поэтому решили убить Тоси, чтобы её вина была искуплена. А когда она однажды пришла в храм, чтобы принести жертвы, то Мецтли и её братья напали на Тоси и...

— Пускай она спасётся, — равнодушно произнёс я, укладывая вещи. — Не люблю плохие концовки...

...мне их и в жизни с лихвой хватает.

— Ничего не могу сделать, — покачал головой Белый. — Я рассказываю, но не творю. Тоси убили. Пронзили сердце, вспороли живот, убив ещё не рождённого бога-младенца. Отрубили руки, ноги и голову, а тело бросили в глубокую пропасть... Но вытекшая из её тела кровь впиталась в землю, и земля ответила на последнюю молитву Тоси, возродив её. Ягуар отдал ей свои лапы взамен отрубленных, змея — голову, а орёл подарил когти. Тоси возродилась, но теперь уже как Доарликуэ — богиня войны, безумия и мести. Её кровь обратилась в два меча и доспехи, которые заковали тело Доарликуэ в непробиваемую броню. После чего Та, что-в-платье-из-крови выбралась из пропасти и начала мстить, убив всех своих детей. Она построила из тел четырёхсот своих сыновей огромную пирамиду и назвала её Чёрной Скалой. И заплакала. Потому что больше не могла быть прежней, а впереди её ждало лишь бесконечное безумие. И снова ответила ей сама земля. Она сказала: когда исчезнет один и умрёт другой, когда Чёрная Скала провалится в себя, и солнце больше не взойдёт — ты сможешь родиться вновь, чтобы уйти и не вернуться.

— К чему была эта история? — нахмурился я, закидывая рюкзак за спину.

— Не знаю, — беззаботно пожал плечами Белый. — Но разве каждая история должна быть к чему-то? Иногда бывают просто истории.

Было бы здорово. А то эту я хоть и слушал вполуха, но она мне совсем не понравилась. Наверное, всё-таки не стоило приносить Белому вместе с учебниками те книжки с мифами...

Вытащил из-под лестницы на первом этаже старый велосипед, проверил цепь.

— Я поехал, — произнёс я. — Буду к вечеру.

— Хорошо, — кивнул Белый. — Если что-то случится...

— ...значит, будем молиться, — ответил я на наше старое напутствие.

— Стой, — Белый хватает меня за руку, а затем что-то ловко завязывает вокруг моего левого запястья.

Присматриваюсь. На сложенной в несколько раз леске висят гайки — небольшие, но увесистые.

— И? Зачем мне этот металлолом? — хмуро спрашиваю я.

— Чтобы совсем не сломаться, — серьёзно отвечает Белый. — Мы и так слишком сломаны. У нас забрали слишком много болтиков.

— Болтиков.

— Да, от сердца.

— Это, — я звякнул висящими на руке железками. — Не болтики. Это — гайки.

— Знаю. Но если их не будет — не будет того, что держит, и болтики будут выпадать дальше.

Я, молча крутанул педали, и двинулся навстречу восходящему солнцу и виднеющемуся вдали городу. Хватит с меня легенд и сказок о потерянных болтах и воскресших богинях — у меня ещё встреча назначена...

Детройт, как и положено мертвецу, стоял всё на том же месте и на встречу опаздывать не спешил.

Про иные вещи говорят, что они знавали лучшие времена. Про Детройт такого сказать было нельзя — когда я увидел его в первый раз, он уже умирал. Говорят, когда-то он был полон жизни, и в нём жило полтора миллиона человек. Сейчас вряд ли осталось больше трети. Белых почти нет — сплошные негры. Белые остались на окраинах или непосредственно в городе, как мы. Жилья — полно. Можно идти и квартал за кварталом встречать пустые дома разной степени сохранности. И роскоши. Конечно, дома местных богатеев обнесли быстро и подчистую, а без обстановки смысла в этих дорогих жилищах почти не было. Поэтому мы и поселились в старом полуразвалившемся доме — там на весь квартал ещё почему-то работал водопровод. Почему? Чудо, наверное.

Детройт встречал меня как обычно — пустыми улицами и пустыми зданиями. И пустырями на месте жилых кварталов — что-то снесли власти, что-то сгорело, что-то растащили местные...

Кстати, хорошо, что ещё раннее утро и местных нигде не видать. С ними лучше лишний раз не сталкиваться — весь город поделён между разными негритянскими бандами. От молодёжных группировок до кварталов, контролируемых серьёзными дядями, связанными с торговлей наркотой.

Работы в городе нет, вот все в криминал и подались. И если я говорю, что работы нет, то значит, что её нет совсем. Совершенно. Говорят, раньше в Детройте выпускали машины — сейчас этот мёртвый город производит только мусор. И преступность. Организованную или не очень. Из более-менее легального — пошариться по старым складам в надежде найти что-нибудь полезное. Просроченные консервы или что-нибудь в таком духе, к примеру.

Более выгодное занятие — заготовка цветного металла. Но провода, как самую лёгкую добычу, в большинстве кварталов уже срезали... Да и не по мне это занятие. У одиночки шансов никаких. Как и в этом деле, так и почти в любом другом. Особенно белому одиночке, потому что такого никуда не возьмут. Но приходиться вертеться — чтобы выжить. Приходиться шариться по разным местам, находить что-нибудь ценное и продавать это перекупщикам. Кажется, это называют сталкерством.

Что же главное в этом деле? Не найти добычу, а сохранить её. Есть те, кто целенаправленно охотятся за сборщиками добра. Есть те, кому можно попасться случайно. Есть просто нечистые на руку перекупщики, которым проще тебя грохнуть, чем заплатить. Таких немного, но такие есть. Пришлось не один раз рискнуть шкурой, пока удалось выйти на более-менее надёжных "партнёров"...

Сегодня хороший день, что бы там не предсказывал Белый. 4 июля — день независимости США, а значит большую часть полиции отведут от города. Банды по своему обыкновению вылезут из своих нор только ближе к темноте. А значит всё остальное время можно потратить, чтобы добраться до цели.

Нашёл я тут пару недель назад координаты старого подпольного ломбарда... Если повезёт — он будет относительно целым. Кое-какая рабочая электроника, если совсем уж повезёт — драгоценности. Но проблема в том, что ехать до него довольно далеко. Напрямик, конечно, не так уж много выходит... Но кто же ездит напрямик в Детройте? С такой простотой в неприятности влипнуть — как нефиг делать.

К тому же ломбард этот стоит не далеко от одного из полицейских фортов — поэтому и уцелел, собственно. Безмозглых идиотов, что будут шариться около полицейского участка, всё-таки очень мало. А вот одиночке может и свезти... Главное — не попасться бандам. А ещё главнее — не попасться полиции.

Может, где-то в других городах, странах полицию бояться и не надо, но только не в Америке. И не в Детройте. Уже сколько лет город умирает, и никто ничем не может ему помочь. Даже чтобы тупо его снести потребовали миллиард, который взять просто неоткуда. В итоге превратили часть Детройта в закрытую огороженную зону, куда свозят преступников. Что-то вроде колонии-поселения, если я правильно понимаю эту ерунду.

Причём, свозят конкретных крестов, что не годятся больше никуда — ни в трудовые лагеря, ни в континентальные батальоны. Таких, по сути, стрелять сразу же надо, но Америка же, блин. Да ещё и штат Мичиган, где смертной казни нет.

Огородили кусок окрестностей. На западе — от Гурона до Эри через ещё одного озеро — Сент-Клер, зацепив центр самого Детройта, а на востоке — в районе городка Лондон, где сходятся 401-е и 402-е шоссе. Мы с Белым жили во Флэт-Роке — это юго-запад Детройта.