Жанр: ПВП
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: гомосексуальный секс.
Осенью солнце в Нью-Йорке садится примерно в шесть часов. Я открываю бар в девять, давая себе время насладиться сумерками и тишиной. Любовно протираю бокалы, расставляю все по своим местам — как мне удобнее. В этом нет особой необходимости, но мне нравится сам процесс.
Говорят, будни бармена сродни работе психолога. Сюда, как и в кабинет к врачу, люди несут свои проблемы и гнетущую потребность высказаться. Просто поговорить с тем, кто будет слушать их жалобы за их же деньги. Я слушаю. Иногда даю советы, но чаще просто молчу и подливаю алкоголь в опустевший бокал. Поэтому меня и считают идеальным собеседником.
Первые посетители появляются примерно в десять. Вот влетела небольшая стайка юнцов, только-только достигшая права посещать подобные заведения. Они задиристо крутят головами по сторонам и с предвкушением выдыхают:
— Нам скотч.
Я улыбаюсь и кладу в бокалы в два раза больше льда, чем требуется. Сами потом скажут мне спасибо.
Потом появляется Этель. Она снова в том вызывающем кроваво-красном платье, недостаточно коротком для шлюхи, недостаточно скромном для порядочной женщины. Ей сорок два года, и ее настоящее имя Джессика, но она не любит его. Этель заказывает бокал красного, как ее платье, вина и садится за угловой столик. Я одобрительно киваю — с этого места виден весь небольшой зал. Этель приходит сюда чтобы снять партнера на одну ночь.
Двое мужчин за соседним столом пьют пиво. У них респектабельный вид, глаза лучатся весельем и радостью неожиданной встречи. Они то и дело заразительно смеются, вспоминая разделенные на двоих события, и это заставляет улыбнуться даже скучающую Этель. Я тоже улыбаюсь — их жизнерадостность не оставляет равнодушной.
Я не держу официантов — мой бар слишком мал для этого. Днем здесь хозяйничает мальчишка-уборщик, а ночь лишь мое время. По сути, он не так уж и нужен мне, этот бар с мерцающей неоновой вывеской "Полночь". Просто я люблю наблюдать за людьми.
Музыка играет, создавая фон. Он не препятствует мне прислушиваться к разговорам, но люди за соседними столами не мешают друг другу. Иллюзия уединения куда приятнее настоящего одиночества. Мне хорошо. Тело наполнено живым теплом, и я цежу чужие эмоции, как самое сладкое вино. Они пьянят, оставляя меня до ужаса трезвым, но в этом сумасшедшем коктейле мне все еще не хватает какой-то особой ноты.
Его я чувствую сразу, едва этот молодой парень в потертой джинсовой куртке входит в двери моего бара. Он не оглядывается по сторонам, а сразу идет к стойке и плюхается на высокий стул. Такие приходят сюда чтобы поговорить и напиться. Не дожидаясь заказа, я ставлю перед ним широкий бокал и наполняю его на два пальца виски. Без льда.
Он благодарно кивает и делает большой глоток. Морщится, свободной рукой откидывая назад золотистую челку, и теперь я могу видеть его глаза. Они карие, цвета крепкого чая, и, наверное, очень теплые, когда он улыбается. Только сейчас в них почти нет огня.
— Юджин, — зачем-то представляется он. У него красивый голос, теплый под стать глазам. Я прячу довольную улыбку и отвечаю, отдавая дань вежливости:
— Ник. Сокращенно от Николас, — поясняю я, заметив его удивленный взгляд. Видимо, столь простое имя не вяжется у парня с моей внешностью. Юджин удовлетворенно кивает и осушает бокал до дна. Я тут же наливаю ему следующую порцию.
— Вот что им нужно, Ник? — задает он мне тот самый вопрос, с которого начинаются все подобные разговоры. "Им" — это женщинам. Реже — парням, но бывает и такое. Любовь не особо разборчивая дама. Я не отвечаю, да это и не требуется.
— Я собирался сделать ей предложение, — продолжает парень, вертя перед глазами бокал с янтарной жидкостью. Это очень хороший виски, я не хочу чтобы он накачивался всякой дрянью. — Ты понимаешь — предложение! А она рассмеялась мне в лицо...
— Тебе следует поблагодарить ее, — изрекаю я, и Юджин вскидывает на меня удивленный взгляд. — Она сэкономила тебе деньги на свадьбу. А потом и на развод.
— Но я люблю ее, — возражает он и отпивает из бокала. — Я думал, мы всегда будем вместе. И как теперь?
— Жить, — пожимаю я плечами. На нас никто не обращает внимание, никто не подходит к стойке за коктейлями. Юджин слишком занят своими переживаниями, чтобы заметить это, а мне не составляет труда сделать так, чтобы нас не тревожили.
— Жить, — медленно повторяет он, и его лицо искажается от внутренней боли. — Я не хочу жить! Зачем?! Это бессмысленно...
— Потому что она предала тебя? — уточняю я. Юджин вздрагивает. Он не лжет, он верит в то, о чем говорит. В такие минуты человек словно стоит на грани, один толчок — и он полетит вниз, получив то, что, казалось бы, и хотел. Достаточно одного слова, и Юджин утвердится в своем решении, принятом еще до того, как он зашел в мой бар. Я знаю это, потому что прекрасно умею чувствовать ауру близкой смерти. Толкнуть его так просто, так заманчиво... Мне нравится смаковать эту власть. Ведь я могу и удержать его.
— Я ей верил, — отвечает он, и в его словах звучит горечь. — Я столько вкалывал, чтобы дать ей все, чего она заслуживает! Я даже бросил музыку...
— На чем ты играл? — мне действительно это интересно. Лицо парня сразу же проясняется.
— Я играю на гитаре с семи лет, — с гордостью сообщает он, а потом снова сникает. — Но я все бросил: своих ребят из группы, музыку... Она считала, что это недостойное занятие для мужчины. Да и денег не приносит.
— И ты, конечно же, послушался, — я специально подначиваю его, и моя уловка удается.
— Я любил ее! — парень моментально вспыхивает, словно пожар. — Я сделал это ради нее!
— А музыку ты любил? — с едва заметной улыбкой интересуюсь я. Юджин уверенно кивает, глядя на меня почти с вызовом. Мне это нравится.
— Но ты предал ее, — очень тихо шепчу я, но он слышит. И понимает. На его щеках играет лихорадочный румянец, то ли от выпитого, то ли от волнения.
— Это неправда, — неуверенно отвечает он. Я улыбаюсь.
— Ты оставил ее, — мой голос звучит бархатно-ласкающе. — Ты бросил свою музыку. Та, что любит по-настоящему, никогда не заставит бросить что-то настолько дорогое. Тебя просто не любили, Юджин.
— Я знаю, — устало соглашается он и допивает виски. — Меня кинула девушка, которая даже не любила меня, я ненавижу свою работу и, вдобавок, потерял одну из самых важный вещей в своей жизни. Я хочу умереть.
— Завтра ты будешь думать иначе, — успокаиваю его я, не забывая наполнить бокал. — Люди так беспечно бросаются такими словами, даже не задумываясь о том, что они говорят. Ты не хочешь жить? Прекрасно. Не боишься, что твои слова могут быть услышаны?
— Богом? — усмехается он. Я морщусь от неприятного ощущения.
— Ему твои стенания вряд ли будут интересны. Но есть и более близкие слушатели.
— Такие, как ты? — догадывается он.
— Такие, как я, — соглашаюсь с ним. Юджин немного меняется в лице и глушит поднявшееся чувство тревоги алкоголем. Я жадно впитываю его страх, его обиду, смакуя, как дорогое лакомство. Он встряхивает волосами, на миг становясь еще моложе и беззащитнее, и меня охватывает почти нежное чувство. Я наклоняюсь к нему, приближая свое лицо практически вплотную, так что между нашими губами остается каких-то несколько сантиметров. — Хочешь, я покажу тебе, что значит прикоснуться к грани?
Его глаза недоверчиво распахиваются, пальцы разжимаются, выпуская бокал, но я не даю ему разбиться, ловя прямо налету. Парень неверяще смотрит на на мою руку, а я отпиваю виски, чувствуя на стекле вкус его губ. Только теперь Юджин замечает, что в баре кроме нас никого нет.
— А где же... — он замолкает, оглядываясь по сторонам, а я мгновенно перемещаюсь из-за стойки в зал, кладя руки ему на плечи. В широко распахнутых чайных глазах плещется ужас.
— Кто ты? — едва слышно спрашивает Юджин, но, на удивление, даже не пытается сбежать, хотя я не держу его волю. Плечи под моими ладонями сотрясает крупная дрожь, и я успокаивающе поглаживаю их пальцами.
— Я дам тебе то, что ты хочешь, — музыка не заглушает моего шепота, когда я наклоняюсь и осторожно прихватываю холодными губами мочку его уха. Юджин замирает, словно застывает под моими руками, а потом резко упирается мне в грудь, пытаясь оттолкнуть. Скалу сдвинуть с места проще. Он повторяет попытку, а потом, пораженный внезапным открытием, поднимает на меня перепуганный взгляд.
— Твое сердце... — пораженно выдавливает из себя он. — Оно...
— Не бьется, — улыбаюсь я. — Уже полторы сотни лет.
Его запах, его страх горячат мою кровь, и она оживляет давно мертвое тело. Клыки удлиняются, и я вновь чувствую уже утоленный сегодня голод. Я сдерживаюсь, предвкушая удовольствие куда тоньше, чем просто охота. Сегодня мне не хочется просто убивать.
— Это выдумка, — шепчет Юджин, не сводя с меня глаз. — Ты — выдумка. Такого не бывает. Я сплю?
— Скоро уснешь, — отвечаю я, а потом очень нежно провожу языком по ямочке за ухом, безошибочно находя то место, от прикосновения к которому он немного расслабляется в моих руках. Юджин пьян, сильно пьян, на пустой желудок и издерганные нервы виски легло просто чудовищно. Он что-то бессвязно шепчет, пока я вылизываю его ухо, а потом спускаюсь ниже, покусывая шею и стягивая с него куртку. Юджин даже не замечает, что остался в одной футболке, и мне ничего не мешает скользить ладонями по его груди и рукам, касаясь не прикрытой тканью кожи. Он заметно плывет, явно плохо соображая, что происходит, а потому подается ближе и, осмелев, обнимает меня за шею. Я усмехаюсь и целую его по-настоящему, оставляя игры.
Юджин задыхается и пытается отстраниться, но я кладу руку ему на затылок и удерживаю, не давая разорвать поцелуй. Я не раню его, пока — не раню, давая почувствовать всю сладость жизни, ее наслаждение. Он едва слышно поскуливает в мой рот, и я жадно слизываю этот стон с его губ. На них вкус виски.
Его ощутимо потряхивает, но уже не только от страха. Уже совсем не от страха. Он на взводе, возбуждение и алкоголь плавит все мыслимые и немыслимые барьеры, оставляя в руинах ложную мораль и стыд. Он, как воск, пластичный, податливый, льнущий к моим рукам, и я охотно отвечаю на его невысказанный призыв:
"Еще!"
Вслед за удовольствием приходит боль — я кусаю его в плечо, и Юджин вздрагивает. В глубине затуманенных вожделением глаз снова просыпается страх и осознание того, с кем он имеет дело. Он все еще не верит до конца, потому и не сопротивляется всерьез. Я развеиваю его иллюзии, кусая до крови. Он кричит от боли и пытается ударить меня, но я легко перехватываю его запястья и прижимаю к сиденью.
— Так всегда бывает, — шепчу я ему на ухо, и Юджин хрипло бормочет какие-то ругательства. Его футболка испачкана кровью, и я с наслаждением припадаю губами к алой дорожке. — Сперва ты испытываешь удовольствие, потом платишь за это болью. У всего есть своя цена.
— Кто ты? — выдыхает он, и я, не удержавшись, снова целую его, глубоко и жадно, даря его губам вкус его же собственной крови.
— А потом, — продолжаю я, — если ты выжил, может стать еще приятнее.
Я провожу пальцем по его ширинке, слегка надавливая на возбужденную плоть. Юджин упирается лбом в мое плечо, дышит часто, рвано, и я не мучаю его. Молния легко поддается, пропуская внутрь мою ладонь, и парень со стоном прижимается еще теснее, желая усилить удовольствие, и я наказываю его за это, сжимая пальцы.
— Я не разрешал тебе дергаться.
Юджин послушно замирает, только чуть откидывается назад, прикрыв глаза. Я ласкаю его насколько позволяют расстегнутые джинсы, а другой рукой обхватываю за плечи, не давая упасть с высокого неустойчивого стула. Раздающиеся стоны становятся все протяжнее, Юджин закусывает губу, и от этого зрелища мне буквально сносит голову. Я больше не могу терпеть.
Парень вскрикивает, когда я легко, словно пушинку, сдергиваю его со стула и вжимаю спиной в барную стойку. Целую жестко, безжалостно раня клыками губы, но он не сопротивляется, только сильнее вжимаясь в меня пахом. Я чувствую разгоряченное тепло его тела даже сквозь ткань своих брюк и прижимаю ближе, сжав ладонями ягодицы. Мои пальцы ласкают гладкую кожу, поглаживают ложбинку, заставляя Юджина вздрагивать от страха и предвкушения. Он полностью сдался и покорно помогает мне избавить себя от лишней одежды. Мои брюки отправляются на пол вслед за его джинсами. Я разворачиваю его спиной к себе, заставляя упереться руками в стойку и чуть выгнуться назад. Задираю футболку, провожу ладонями по обнаженной коже, целую каждый позвонок, заставляя Юджина теряться в этой неторопливой ласке. Он прижимается ко мне, провоцируя неосознанно, но от этого еще более действенно, и я кусаю собственное запястье, жалея, что рядом нет ничего более подходящего на роль смазки, чем моя собственная кровь.
Скользкие пальцы кружат вокруг девственного входа. Юджин мотает головой, по напряженной спине стекает капля пота. Я не хочу его рвать, а потому готовлю медленно, испытывая на прочность собственную выдержку. Он хрипит и стонет, пойманный в сладкую ловушку моих рук, ласкающих его член и проникающих внутрь тела. Я впитываю его страсть как наркотик, все ближе подходя к краю, за которым уже не могу ждать. Мгновение — и я, развернув его, приподнимаю, прижав к стойке, а он обвивает ногами мои бедра, подаваясь вперед. Мой член упирается в сжавшееся кольцо мышц, и я слегка надавливаю, стараясь протиснуться внутрь.
— Больно, — тихонько скулит Юджин. В карих глазах появляется запоздалая паника, но я крепко держу его в руках, не давая отстраниться, и медленно, преодолевая сопротивление, вхожу глубже. — Больно...
— Умирать еще больнее, — отрывисто шепчу я и опускаю его чуть ниже, полностью насаживая на себя. Юджин выгибается, с силой стиснув пальцы на моих плечах, но я прощаю ему эту маленькую вольность. Мне слишком хорошо. И я не могу сдерживаться.
По щекам Юджина текут слезы, но стонет он уже не от боли. Его губа закушена, голова безвольно запрокинута назад, и открытое горло сводит меня с ума своей беззащитностью.
— Я покажу тебе, что такое грань, — шепчу я, но Юджин едва ли слышит мои слова. Его тело содрогается в сильнейшем спазме, и, отпустив себя, я впиваюсь клыками в подставленное горло.
Осенью в Нью Йорке солнце восходит примерно в семь утра, и у меня есть еще целых два часа. Я бережно привожу одежду на Юджине в порядок и ласково глажу пальцами побледневшую щеку. Положив руку ему на грудь, я слушаю мерные удары живого сердца.
— Теперь ты знаешь, что тебя ждет, если рискнешь шагнуть, — негромко говорю я. — Боль, холод, и пустота. Теперь ты знаешь...
Мне нравится чувствовать эту власть, рождающуюся, когда человек стоит на краю. И можно толкнуть, и смотреть, как он падает, нелепо раскинув руки. А можно удержать... Солнце встанет через два часа, напоминаю я себе и осторожно подхватываю на руки бессознательного Юджина. У меня еще есть время.
Мой бар открывается ровно в девять, но обычно пустует до десяти. Я тщательно протираю бокалы, расставляю все по местам — как мне удобнее. Это совсем не обязательно, просто мне нравится сам процесс. Прозрачное стекло без единого развода смотрится безупречно, и я ставлю бокал на стойку, собираясь взяться за следующий. Негромко звякает звонок над дверью, и я оборачиваюсь на звук.
Он стоит в дверях, оглядывая помещение внимательным взглядом, а потом, будто решившись на что-то, подходит к стойке и усаживается напротив меня. За его плечами чехол с гитарой. Я подталкиваю к нему вытертый бокал.
— Сегодня не пью, — качает головой Юджин, и я едва заметно улыбаюсь. От него больше не веет смертью, но это почему-то делает его еще более интересным. — Знаешь, а меня бросил парень.
— Правда? — с легким налетом заинтересованности изрекаю я. Юджин кивает.
— Он бросил меня в больнице, — добавляет он. — С чудовищной кровопотерей. Примерно месяц назад.
— Как думаешь, почему он это сделал? — подперев рукой голову, интересуюсь я. Глаза цвета крепкого чая смотрят на меня понимающе.
— Кажется, он хотел мне что-то показать, — говорит он, и я усмехаюсь. — И знаешь, после того, как в меня влили неимоверное количество чужой крови, я все-таки увидел это.
— Что ты теперь будешь делать?
— Жить, — улыбается он. — Играть. Выключи свою шарманку, Ник, сегодня в этом баре будет живая музыка.
Он исполняет песню за песней, и его сильный голос заполняет небольшое помещение. Юджин поет вдохновенно, проживая каждую эмоцию, как собственную, словно может понять истинную ее цену. Он и вправду может.
Я смотрю на него и знаю: когда-нибудь я доведу начатое до конца. Я столкну его в пустоту, но лишь для того, чтобы бережно подхватить в самом конце полета. Ведь я солгал — там, за гранью, не обязательно ждет пустота. Просто тогда еще было не время. Но когда-нибудь...
А сегодня я закрою свой бар пораньше. Он ведь, по правде, мне совсем не нужен. Я просто люблю наблюдать за людьми, но сейчас мне интересен только один из них. Юджин как раз заканчивает песню и открывает глаза. В баре "Полночь" пусто.
