|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Когда за Тюхтяевым захлопнулась дверь, поведение гостя окончательно вышло из-под контроля. Он отчего-то глянул на брегет, кивнул собственным мыслям и пытливо уставился на хозяина.
— А вот теперь, когда мы собрались чисто семейным кружком, можем и пообщаться. — он деловито нарезал мясо. — Отчего меня ни на одну свадьбу не пригласили?
И только я начала было подбирать цензурные выражения, как Николай Владимирович глухо произнес от своей тарелки.
— Ты занят был, когда мы с Ольга Александровна оказала мне честь. — о как. Словно два царствующих дома скрепили себя вековыми узами. Мне бы уметь столь веско произносить формальные по сути выражения.
Та еще раз покрылась пятнами. Небось, тихие семейные беседы впрок не пошли, а ведь считанные часы гостя принимают.
— Да и что с того, что занят, уж выделил бы денек. — конечно, именно такой гость способен украсить любой праздник. — А вот отчего крестник мой не соизволил порадовать такой честью?
Три пары глаз обратились ко мне. Две — с облегчением, а третья... Почему-то напускная игривость этой беседы не захватывала меня, казалась лишь маской, под которой совсем другое что-то... И как раньше мне не рассказывали о крестном отце Петеньки!
— Мы с моим покойным мужем обвенчались очень скромно. — выдавила я из себя и вслед за графиней опустила взор к отварному горошку. Вот бы сейчас эту тарелку да вытереть о шикарный, без единой морщинки сюртук.
— Да-да, наслышан. Про сиротку, подобранную саратовским купцом, да про доброго самаритянина графа Татищева, который ее нашел, отмыл и к алтарю отвел. — нараспев, смакуя каждое слово произносил приезжий упырь. — Сказка же рождественская, как у господина Диккенса. Мадам знакома с этим произведением?
Мадам аккуратно отложила вилку, промокнула губы салфеткой и попрощалась с планами быть хорошей девочкой. Прости, Михаил Борисович, не получится по-твоему.
— Грамоте обучена, Ваше Сиятельство, только на роль Скруджа из моих саратовских знакомцев отнести было некого, да и до сегодняшнего вечера идеальной кандидатуры не попадалось.
Господин Шпренгтпортен только хмыкнул, а papa заинтересованно откинулся на стуле.
— Да и ладно, дело прошлое. Соболезную всем в Вашей утрате. — без особой грусти произнес он. Лихо любимого крестника вычеркнул. — А что ж вы с Ольгой Александровной на двоих детках всего остановились? Наследников-то побольше надобно заводить, для надежности. Вот в Османской Империи в гаремах только так и устроено: каждая наложница, а тем паче жена, стремится дюжину сыновей нарожать, чтобы потом у них были силы конкурентов перебить, а там и она сама выберет, кого живым оставить.
Графиня плотно сжала маленькие кулачки и дрожащим голосом сообщила о разыгравшейся мигрени.
— Прошу меня извинить. Ксения, не сочтите за труд побыть хозяйкой вечера. — пискнула она, не глядя ни на меня, ни на мужа.
Еще одна крыса сбежала с тонущего корабля, и мне бы последовать за ней, так почему же я киваю и соглашаюсь?
— А Вы, Ксения Александровна, знаете ли об этих забавных туземных традициях? — он вновь переключился на меня.
— Наслышана. — я осторожно отодвигаю столовые приборы, особенно острые, а то некрасиво может получиться.
— Не задумывались о посещении столь интересных мест между Вашими похождениями? — да что же это за сволочь-то такая любознательная?
— Да, знаете ли, Георгий Александрович, все что-то было недосуг. — я сознательно переврала имя собеседника. Помнится, где-то нас учили, что в дискуссии это позволяет сбить собеседника с мысли, а тут подобный прием, хоть и числится в топ-рейтинге неучтивости, но вряд ли уже хоть чем-то испортит семейный ад. А ведь когда-то я еще переживала, что нас с Петенькой плохо встретили. Если у них такие семейные традиции, то тогда просто царский прием случился.
— Александр Георгиевич. — суховато уточнил мумифицированный хам.
— Да-да. Обязательно запишу, чтобы не забыть. — я мелко-мелко закивала. Вот интересно, насколько сильно можно довести этого гада без особых последствий? Безнаказанность в моих прошлых проделках окрыляла, а благосклонность товарища министра внутренних дел так и вовсе вскружила голову.
— Но про приключения Ваши, мадам, я столько противоречивого наслушался, что впору интервью брать. — недобро улыбнулся крестный родственник. Это ж из какого уголка Преисподней можно было такое отыскать и на нашу грешную долю депортировать? — Видано ли чтоб порядочная женщина, графиня, да по солдатским госпиталям шлялась как девка подзаборная?
— Прекратить! — Кулак papa взмывает и опускается на столешницу, хрупкий фарфор подпрыгивает и обращается в черепки, и дальше я созерцаю идеальную, едва ли не британскую вышколенность местной прислуги — по звонку колокольчика горничные уносят скатерть и все, что на ней не подлежит восстановлению, беззвучно стелют новую, так же возникают целые тарелочки, прочие приборы...
Странно, что же он так нервничает-то? Сейчас я бы смогла отбиться.
— Да ты не шуми, Николенька, небось и самому любопытственно. — утешил братец.
— Еще госпожа Найтингейл, вполне себе достойного происхождения дама... — начала было я. Издалека начала, красиво. Без мата бы даже обошлась — все же свекру только этим и аппелировала.
— Пример мисс Флоренс как раз и подтверждает мои слова. — отрезал гость, причем так, что стало понятно: легендарная для меня, ему эта женщина весьма знакома. И, возможно, лично.
Не был бы таким парнокопытным — обязательно бы расспросила. А пока остается только подыгрывать чужой партии.
— Вы, Ваше Сиятельство, хотели что-то определенное уточнить? — главное, надо очень ровно дышать.
— Свое определенное я уже уточнил. — уклончиво ответил гость. — Теперь вот только осталось хоть как-то репутацию дорогой мне семьи восстанавливать.
А чего восстанавливать-то? У нас все хорошо, превосходно, можно сказать. Вдовая графиня чудит с инженерами и жандармами, но покуда никому вообще не бросилась в глаза. В свет не выходит, желтой прессе неинтересна. Или все же мои эксцентричные выходки вредят papa?
Тот сидел окаменелой статуей, словно не единокровного родственника угощал, а медузу Горгону.
— Гляжу, во вдовицах Ксения Александровна не засиделась? Как же ты ее так ловко своему клеврету пристроил? — не унимался новоявленный моралист. А вот Тюхтяева трогать не смей.
— Это их личное дело. — обрубил Татищев.
— Да уж, совсем личное. Кроме объедков со своего стола наградить нечем что ли?
Жаль, очень жаль, что я не имею протокольного права вызывать на дуэль кого-либо, особенно мужчину. И пусть лучше всего у меня бы получилась драка на сковородках, но как papa это может терпеть?
Но эти двое продолжают какую-то свою, только им ведомую игру.
— Хотя ты всегда был trop incompréhensible — и добавил что-то еще, столь же непонятное мне, отчего мой граф сорвался окончательно.
И вот через стол несутся французские грубости, а я ни черта не понимаю. Ну практически ничего.
— ... grincheux bâtard... — это Татищев оппонента по больному месту ударил. Неспортивно, но я подписываюсь под каждым словом.
— ...misère... — и еще солидная тирада от гостя, который что-то тоже раскраснелся и уже ослабил воротник. А вот уже сам граф Татищев вскакивает со своего места, подлетает к заморскому гаду и этот самый воротник ему поправляет не братским совсем жестом.
Они вдруг оба замолкают, тяжело смотрят друг на друга и внезапно, словно и не было ничего раньше, возвращаются на свои места. Как будто мне привиделось все это. Но гнев подлинный, такого не бывает на пустом месте. И тут не просто соперничество повзрослевших мальчишек — горечь у обоих серьезнее.
Ужин проходит в тяжелом молчании. А что, на моих глазах люди друг друга едва не переубивали, но из-за собственной лингвистической тупости я не знаю ни повода для склоки, но причины прекращения смертоубийства. И уточнить не у кого. Эх, Петя, родня у тебя — как на подбор. Один краше другого.
Тишина становится неумолимо давящей и нужно хоть что-то сделать, хоть что-то сказать.
— А Вы, Александр Георгиевич, — я старательно делаю нажим на его имени и выдаю в эфир одну из тупейших своих улыбок. — Тоже много путешествуете? За четыре года нам так и не случилось встретиться.
Оба наследника графа Татищева вздрагивают от звука моего голоса.
— Да, имею привычку такую. С юности. — недобро уставился гость и я пожалела о своей попытке сыграть хорошую девочку. — Не по чужим постелям, да армейским обозам, но путешествовал.
Дальше беседа забуксовала. Даже утонченная французская кухня встает комом в горле, когда такая удачная компания собирается за столом. Я с остервенением расцарапывала порцию жюльена, и завидовала одному на редкость везучему обитателю унылого казенного кабинета в жандармском департаменте. Вот чем бы он сейчас не занимался с этим своим серьезнейшим видом, какие бы судьбы не спасал, ему легче, чем нам тут.
Ничто не вечно, поэтому даже самое плохое заканчивается, вот и блюда сменил десерт. Но даже нечто изысканное в креманках не привело гостя и хозяина в благостное настроение.
Тут господин Шпренгтпортен отставил стул (заметьте, сам, не побрезговал!) и встал.
— Надеюсь продолжить эту чудесную беседу у себя. — и замер надо мной.
А вот я бы еще поклевала малину с карамельного крема, но раз не судьба...
Костлявая лапа ухватила меня за локоть чуть сильнее, чем это позволяли приличия, но внешне он эмоций не проявил. Я же натянула улыбку и двинулась вновь изучать живопись позднего Возрождения.
— Это Караваджо? — все же сорвался у меня с губ вопрос, стоило лишь переступить порог комнаты.
Мумифицированный гад озадаченно хмыкнул.
— Да. Юдифь и Олоферн. — Занудливым тоном сообщил мне хозяин античного логова.
Я таки смогла ее рассмотреть. Два с половиной персонажа: трогательная юная главная героиня с кинжалом, дряхлая служанка с восхищением, а третий герой уже частично обезглавлен, и его алая кровь хлещет практически на зрителя. Атмосферная картинка, скажу я вам. Почти драматический комикс шестнадцатого века. И можно было бы прикоснуться к этакому раритету. В иное время за ее стоимость можно дом построить, пусть и не такой, как Усадьба, но всяко побогаче моего собственного. Но вдоволь повосхищаться прекрасным и почахнуть над златом мне бы никто не дал.
— Сударыня разбирается в живописи? В провинциях нынче и такое образование дают? — ехидно продолжил мой мучитель.
— Саратовский музей живописи не уступает столичным. — ляпнула я и замерла.
Что по собранию наш музей третий в России, не перестают хвастаться все провинциальные культурные деятели, но то в двухтысячных. А сейчас? Признаюсь со стыдом, я в этот, первый общедоступный в России музей, так и не соизволила зайти.
— Ну да, ну да. — хмыкнул новообретенный родственник. Духовный свекор, можно сказать. — и сюжетец Вы прямо под себя приглядели.
Если бы ты только догадывался, насколько под себя.
— Наслышан я, что на мужской пол общение с Вами крайне губительно влияет. — хватка становится болезненной. Небось до синяков. Это что же за хама приютил любезный Николай Владимирович? А что если не родня, а просто посторонний мужик, которого бы вовсе на мороз неплохо было выставить. Аккурат после рождения.
— За себя опасаетесь? — вновь ляпнула раньше, чем подумала, и осеклась под буравящим взглядом.
А ведь Тюхтяев намекал, да что там намекал — прямо высказался, чтоб не лезла.
— Да уж рискну, пожалуй. — несказанно удивил меня мой спутник и рывком развернул к себе.
Вот за спиной ледяной итальянский мрамор, щеку царапает рама драгоценного полотна, а на меня смотрят мерзкие стылые глаза.
— Раз уж Вы столь благосклонны к мужчинам этого дома, то и я не откажусь. — негромко, но внятно сообщают его тонкие губы.
И это смешно, конечно, но он лапает меня не прекращая гипнотизировать взглядом. Под юбку практически лезет. Да не практически, а реально. Это что, всерьез все со мной происходит, да?
Все навыки, которые в мою бедовую голову терпеливо вбивал Хакас, вылетели, как и не было ничего. Все же не зря он твердил, что для мало-мальски приличной выучки нужны хотя бы полтора года, а не пара жалких недель. Зато то, чему учил папа Сережа, и что уже разок помогло в Саратове, очень даже действует. Ну порвалась юбка при рывке, не велика беда. Мой несостоявшийся насильник в некотором ошеломлении присаживается передохнуть, по пути сбивая с мраморной тумбы старинную вазу, которая с мелодичным звоном раскалывается об эту иссушенную мерзкую голову, а я срываюсь и бегу, бегу, бегу...
Прямо в грудь любезному батюшке добегаю.
Тот с подозрением рассматривает меня и молча уводит в свой кабинет. А коньяк у него все же вечно лучше моего. И где только закупается-то?
— Ксения, граф Александр Георгиевич... — papa заметно растерян и не встречается со мной взглядом. — несколько... эксцентричен, как ты уже заметила.
Вон оно как называется. Да козел он старый.
— Николай Владимирович, его Сиятельство упали. — я внимательно смотрю ему в глаза. Он не может не помнить ту сцену. Даже мне иногда снится. — Об вазу споткнулись и упали.
Тот сначала не понял, прямо вот совсем не понял, а потом разразился хохотом.
— Живой хоть?
Подозреваю, что да. Все же тонкий полупрозрачный фарфор не чета бронзовому пресс-папье, но все же справиться бы неплохо. Но ведь теперь мне никто не поверит, что он и в самом деле сам на нее упал.
— Я, пожалуй, поеду домой. — если гад жив, то пусть приходит в себя наедине с любящей родней. А если паче чаяний нам всем повезло, то пусть Сутягин его как-то сам утилизирует. Если подзабыл, то я ему адресок бесхозной могилки могу подкинуть.
Свекор протирал глаза от слез, все же повеселился чему-то своему, и потому просто махнул рукой.
Я высунула нос из кабинета, огляделась и опрометью шмыгнула к лестнице, по которой кубарем, разве что не верхом на перилах, слетела вниз. Вслед мне несся лакей, громогласно обещавший лично доставить до дома. Ни разу я так стремительно не покидала родовое гнездо. Покуда запрягали лошадей вертелась на крыльце, и вообще была склонна пешочком прогуляться до дома, благо что уже дело к белым ночам, да и не страшно мне, мерзко, но не страшно.
Так и вышло, что я уже сидела в экипаже, а вторую лошадь только подогнали... И осторожно придерживая полотенце у головы, из окна за моим бегством наблюдал свежеобретенный враг. Отлично у меня началась новая, счастливая, законопослушная жизнь.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
