Утром следующего дня я, вместе с бригадой специалистов, сидел в транспортном челноке, направляющемся на "Ожерелье". Никары не стали раздувать лишний шум вокруг инцидента и просто объявили, что возобновляют все работы в полном объеме. И объявили они это, кстати, связавшись непосредственно с Луцким. Они без каких-либо предварительных условий согласились на прямые контакты с нашим, земным руководством проекта, дабы минимизировать "бюрократические проволочки". Хотя, по-моему, такое решение было принято, чтобы избавиться от моего посредничества.
Все, что давеча наговорил Гобен, было, в конечном итоге, дезавуировано, но вот его заявление о том, что я теперь — персона нон грата на "Ньютоне", по-видимому, все же оставалось в силе. С точки зрения никаров, я, вне зависимости от обстоятельств, являлся убийцей Малгера, и хоть у них язык не поворачивался высказать мне это в лицо, их поступки были достаточно красноречивы.
Меня депортировали. Никто ничего у меня не спрашивал, от меня ничего не требовали. Просто усадили в первый же отбывающий к Земле челнок, и дело с концом.
Позже я узнал, что ход того заседания транслировался на всю станцию, и свидетелями моей сольной арии стали несколько тысяч человек. Понятно, что после такого унижения на политической карьере Карла Гобена можно было ставить крест, так что и я сумел подпортить себе карму, нажив еще одного врага. Но куда больше беспокойства у меня вызывало состояние дяди Оскара, которого я так и не видел с того момента, как его унесли врачи. Судя по тем обрывочным репликам, что мне удалось подслушать, он был совсем плох, и своим ходом из реанимационной палаты, куда его поместили, он уже вряд ли выйдет. И перспектива оказаться невольным убийцей еще одного человека висела на моей душе тяжеленной глыбой. Дядя Оскар всегда был исключительно добр ко мне, а я вот так вот его отблагодарил...
Конечно же, можно было сказать, что во всем виноват в первую очередь Малгер, а во вторую — Гобен, устроивший тот откровенно провокационный спектакль и вынудивший меня на жесткие ответные меры, но легче от этого не становилось.
Самих никаров, надо сказать, мне тоже было жалко, ведь из самих раздирали крайне противоречивые чувства. Я мог быть в их глазах злодеем и убийцей, но это нисколько не умаляло того чувства вины, которое они испытывали перед землянами, и которое проецировалось на меня, как их единственного представителя. Один из их соотечественников, тот, кого многие считали идеалом, попытался убить, уничтожить население целой планеты, и чувство ответственности за его преступление легло на них всех. А я, низвергнувший их идола, маячил теперь у них перед глазами как живое напоминание.
Когда двадцать тысяч человек маются угрызениями совести перед одним малолетним раздолбаем, это, знаете ли, несколько ненормально. В другое время и в другом месте я бы, возможно, счел сложившуюся ситуацию в чем-то даже комичной и забавной, но только не сейчас. Вполне взрослые люди, столкнувшись со мной в коридоре, поспешно отступали в сторону и отводили взгляд. А вздумай я врезать им по физиономии, они, скорее всего, в ответ покорно подставили бы другую щеку, словно я имел на то полное право. И такое их поведение, знаете ли, здорово искушало.
Так что, когда мой транспорт отчалил от "Ньютона", никары и я сделали дружный вздох облегчения. Нам действительно требовалось немного друг от друга отдохнуть. Огорчало лишь то, что я так и не смог встретиться с Кадестой, чтобы попрощаться и хоть как-то попытаться объяснить причины, вынудившие меня пойти на такой шаг. Увы, она все это время неотлучно находилась рядом с дядей, не отходя от него ни на шаг, а я счел неуместным заявляться в госпиталь после всего, что произошло. Кроме того, после фиаско, которое потерпел Гобен и его сторонники, те фракции в Совете, что выступали за диалог с Землей, получили карт-бланш. А Кадеста в данной ситуации оказалась наиболее авторитетным их представителем. Так что теперь перед ней открывалась вполне реальная перспектива занять место Председателя. А посему доступ к ней был крайне затруднен еще и вьющимися вокруг функционерами, так что я, даже если бы и попытался, вряд ли бы смог до нее добраться.
Оставалось лишь надеяться, что со временем она остынет и сможет более трезво оценить недавние события и мою роль в них, но я не особо на это рассчитывал. Она стала еще одним из множества шрамов на моем сердце, накопившихся за все это время.
Неблагодарная это работа — быть слепым орудием в руках Судьбы.
С "Ожерелья" меня немедленно переправили на Землю, и уже через пару часов я делал доклад перед весьма солидной компанией, собравшейся в кабинете Луцкого. Генерал приучил меня к лаконичности и четкости, а потому я говорил кратко и по существу. Требовалось передать лишь суть вопроса, не вдаваясь в несущественные подробности, вроде моих ощущений от знакомства с космическим вакуумом. В итоге на все про все ушло не более пятнадцати минут.
Как и следовало ожидать, все подробности трагического инцидента было решено оставить в стенах данного кабинета, дабы никого напрасно не дразнить и не провоцировать. Ведь Малгер был прав, когда говорил, что на Земле более чем достаточно безумцев, готовых с радостью перепилить сук, на котором они сидят. И чем меньше будут сейчас знать простые люди — тем лучше. Потом можно будет все им рассказать, но вот сейчас не стоит.
В общем, меня поблагодарили за спасение мира и чуть ли не прямо из кабинета отправили в правительственный санаторий поправлять подкошенное здоровье.
Несколько дней я откровенно наслаждался заслуженным бездельем, перепробовав все возможные лечебные процедуры и блюда из обширного меню. О, да, я заслужил, как-никак, право на некоторое количество сибаритства. Но в отсутствие достаточной практики, такая жизнь мне очень скоро наскучила, и я решил вернуться в строй, однако к своему немалому удивлению обнаружил, что никому теперь не нужен.
Никары, как я уже отмечал, отказались от всех предварительных условий и теперь общались с комиссией по строительству "Ожерелья" напрямую, минуя меня. Кадеста, понятное дело, не предпринимала никаких попыток со мною связаться, хоть теперь для этого и не требовалось никаких ухищрений. Я связался с парой моих старых приятелей по институту, но к своему собственному удивлению обнаружил, что нам не о чем поговорить. Они с головой были погружены в сдачу дипломов, будущее трудоустройство и знакомства с классными девчонками, и мне, кружившемуся последние месяцы в иных сферах и озабоченному совсем иными проблемами, их интересы оказались совершенно чужды.
Да, я исправно кивал и вежливо угукал, но двустороннего обмена мнениями у нас не получилось. Хотя бы потому, что большая часть вещей, о которых мне хотелось бы рассказать, находилась под грифом "секретно" и разглашению не подлежала. В итоге, они взахлеб рассказывали о том, как сплавлялись по Киржачу, а я мог лишь дежурно сообщить, что служил связистом на орбитальной драге. Это, конечно, тоже весьма и весьма интересно, но моего актерского мастерства не доставало, чтобы сделать повествование действительно увлекательным. В итоге я был вынужден смиренно терпеть неизбежную нотку сочувствия в их голосах, и именно тогда я в полной мере прочувствовал истинность утверждения, что "умножая знания — умножаешь скорбь". А знаний в моей голове накопилось более чем достаточно, и счастливей они меня уж точно не делали.
Вообще, я был немало удивлен неожиданно равнодушным отношением людей к тому, что творилось у них над головами. Мне, вовлеченному в проект по самые уши, и варившемуся в этом соусе почти два года, казалось, что все должны только и делать, что обсуждать ход его реализации. Ан нет. Публика в большинстве своем по-прежнему больше была озабочена привычными житейским проблемами, и никого особо не волновало, что большая часть этих проблем через несколько месяцев вполне может стать совершенно неактуальной.
Понятно, конечно, что невозможно целый год носиться, выпучив глаза, и причитать: "ах, Боже мой, мы все умрем!", но то, насколько быстро человек способен свыкнуться с мыслью о грядущем конце света, меня здорово озадачило. Хотя, если подумать, то поводы для беспокойства подавляющее большинство населения черпает из выпусков новостей, а новостные агентства тоже не могут бесконечно держать одну и ту же сенсацию на первых полосах. Так она перестанет быть сенсацией. Да и цензура, я думаю, не дремала.
Сообщения о проекте "Ожерелье" плавно перекочевали с первой страницы на вторую, а потом и на третью. Новости о ходе подготовительных работ — строительстве дамб, заготовке продовольствия, организации временных палаточных лагерей в сейсмоопасных районах и тому подобном заняли свое скромное место среди прочей хроники. Все, так или иначе, были уверены, что власти и ученые что-нибудь да придумают, и очередной апокалипсис опять не состоится. И очень скоро даже мне начало казаться, что вся эта суматоха, круглосуточная работа в три смены, сон по четыре-пять часов в сутки и ежедневная укладка тысяч километров коммуникаций и углеродных ферм мне просто-напросто приснились.
Ведь все это было так далеко...
После двухнедельной реабилитации в санатории я вернулся домой, где продолжил скучать. Бытовые хлопоты казались мне настолько мелочными в сравнении с теми масштабами, которыми приходилось мыслить ранее, что я вновь захотел на передовую. Поскольку за все последние дни со мной никто так и не попытался связаться, то я решил проявить инициативу и, набравшись наглости, сам позвонил Луцкому.
С легкой ноткой сожаления в голосе Лиза сообщила мне, что генерал в отъезде и вернется только завтра, однако, если я пожелаю, она может соединить меня со Слепневым, который сегодня как раз на месте.
Вообще-то, профессор располагался ближе к концу списка людей, с которыми мне хотелось бы поговорить. Его манера постоянно находиться в центре внимания меня изрядно раздражала, главным образом потому, что я сам был, пожалуй, его полной противоположностью. В присутствии Луцкого он, как правило, более-менее держал себя в руках, но я опасался, что без него профессор вполне может устроить очередной бенефис имени себя любимого. Однако информационный голод пересилил эту неприязнь, и я согласился.
К моему немалому удивлению Слепнев приветствовал меня довольно спокойно, я бы даже сказал, равнодушно. Если бы меня подобным образом приветил кто-нибудь другой, то я бы расценил это как следствие сильной занятости, но в случае со Слепневым подобный настрой являлся верным признаком серьезных неприятностей.
-Что-то не так? — я решил не ходить вокруг да около, а сразу взял быка за рога.
-Ну да, — рассеянно пробормотал профессор, — есть определенные затруднения.
-В чем дело?
-Твой приятель, Малгер, отбросил весь проект почти на два месяца назад, — хмыкнул Слепнев, а я невольно поморщился. Назвав Малгера "моим приятелем", он выставил меня самого в некотором роде соучастником преступления, а кому такое понравится, — как раз этих двух месяцев нам может и не хватить. Так что он вполне может преуспеть в своем начинании, пусть даже и посмертно.
-Это из-за скорого прихода лета?
Новостные сводки, приходившие минувшей зимой из Австралии и Южной Америки, больше напоминали репортажи с фронта. Причем, судя по числу жертв и масштабу разрушений, ситуация на передовой складывалась отнюдь не в нашу пользу. Сообщения о пылающих эвкалиптовых лесах, выжженных дотла городках и вздыбившихся от жары железнодорожных путях чередовались с кадрами неистовых ураганов, смерчей, наводнений и сметающих все на своем пути селевых потоков, образующихся из-за таяния снегов в Андах. Счет погибших шел уже даже не на сотни а на тысячи. Мороз пробегал по коже при мысли о том, что будет, когда лето придет в куда более плотно заселенное северное полушарие. И с каждым днем росла вероятность того, что нарастающий вал климатических изменений уже перевалил через Рубикон и приобрел необратимый характер. На этом фоне задержка еще на два месяца звучала почти как приговор.
-Лето? Ты о чем? — Слепнев меня словно и не слышал вовсе, — ах, да, и это тоже. Перспектива, конечно, тревожная, но меня сейчас больше беспокоят сиюминутные проблемы сугубо технического характера.
-Это что еще за новости? — удара с этой стороны я никак не ожидал, хотя теперь, после смерти Куберта, который все держал в своих руках, было возможно всякое.
-Перегрев, — кратко отозвался профессор, — на Земле хоть иногда ночь случается, а "Ожерелье" жарится на расгочегарившемся солнышке круглые сутки. Бортовые реакторы и системы их охлаждения не рассчитаны на работу в таком режиме, и это представляет проблему, которая с каждым днем становится все серьезней. У нас уже случилось несколько сбоев, хотя все системы сейчас работают фактически вхолостую, а что будет, когда потребуется полная отдача, да еще в течение целого часа, пока Земля будет проходить через портал? Самое смешное, что никто даже предположить не может, что произойдет с планетой, если окошко вдруг возьмет, да и захлопнется на полпути.
-А по-моему, это совсем не смешно, — настроение у меня резко упало, — можно что-нибудь сделать, чтобы исправить ситуацию?
-Первоочередные шаги очевидны — установить солнцезащитные экраны, смонтировать дополнительные радиаторы... вот только на словах все кажется элементарным, а в действительности мы сталкиваемся с таким количеством закавык, что все наши потуги оказываются бессмысленными. "Ожерелье" ведь постоянно вращается, и, значит, нам придется обвешивать Узлы экранами буквально со всех сторон, а куда монтировать радиаторы и вовсе непонятно. Но главная беда в другом — кто будет все это делать?
-А как же никары... — начал я, но осекся.
Мне было прекрасно известно, что работы на объекте велись на пределе человеческих возможностей, в три смены, без сна и отдыха. В этой ситуации выделить часть сил на новый фронт работ означало неизбежное замедление прогресса на главном направлении, что было совершенно недопустимо.
-А своими силами мы не можем управиться? — как-никак, но имелись же и земные специалисты. Они вполне могли справиться с этой, не очень сложной работой.
-Один-два Узла мы могли бы дооборудовать сами, но не более того. Толковых монтажников у нас мало, а готовить новых уже некогда. Кроме того, людей ведь еще надо где-то поселить, а у нас рабочим и так по очереди на одной койке спать приходится.
-И что, тупик?
-Не знаю, Луцкий как раз сейчас пытается договориться с никарами об увеличении их контингента, но шансов на успех немного. Они и так уже отправили к нам почти всех своих специалистов. Но, быть может, удастся выработать какой-нибудь альтернативный вариант решения проблемы.
-А Лиза сказала, что генерал в отъезде...
-Ну да, он к ним улетел.
-К ним!? Это... то есть... куда?
-На "Ньютон", куда же еще?
-Вот те на! — в памяти невольно всплыл приснопамятный образ барахтающейся в невесомости коровы. Как я ни старался, но так и не смог представить себе грузного, неповоротливого Луцкого, непринужденно плавающим по коридорам станции, — с чего это его так вдруг разобрало?
-Он надеется таким образом донести до никаров всю серьезность ситуации. Личное присутствие, как ни крути, все же многое меняет.
-Лучше бы он эту серьезность до нас самих донес, — проворчал я, вспомнив свои недавние встречи с ровесниками, озабоченными совсем другими проблемами.
-Ну, не скажи, — не согласился со мной Слепнев, — на Земле людям как раз лучше всех подробностей не знать. Иначе может начаться паника, а сейчас это нам совсем ни к чему.
-Очередной случай, когда "счастье в неведении"? — невесело усмехнулся я.
-Вроде того, хотя счастьем такое положение дел назвать сложно.
Мы с профессором перекинулись еще парой-тройкой дежурных фраз, и он отключился, сославшись на занятость. Я остался сидеть около окна, за которым таял хмурый мартовский день. Ползущие по небу низкие серые тучи как нельзя точно соответствовали моему унылому настроению. Мысль о том, что все наши старания вполне могут оказаться напрасными, и что после стольких усилий и жертв мы можем оказаться ровно там же, откуда и начинали, погрузила меня в состояние оцепенения и полнейшей апатии. Стать чемпионом мира по бегу на месте — исключительно безрадостная перспектива.
Я безучастно провожал взглядом редкие фигурки, прячущиеся под зонтами от косого промозглого дождя. Где-то вдалеке глухо рокотал гром (это в марте-то!), а воображение упорно рисовало сцены с огненными смерчами, кипящими океанами и стекленеющими и плавящимися от жара скалами. М-да. Резиновые сапоги тут уже вряд ли помогут.
Спал я отвратительно, мучаясь кошмарами, в которых с неба на меня изливался ливень из жидкого огня. Раскаленные капли мгновенно прожигали насквозь все, на что попадали, а я судорожно пытался заслониться от них хлипким трясущимся зонтом. Зонт немедленно превращался в решето, и я отбрасывал его, хватая новый с такой быстротой, что предыдущий даже не успевал упасть на землю. С ним повторялась та же история, и над моей головой вскоре вилась целая стая искалеченных зонтов, от большинства из которых остались лишь голые каркасы. Я же выхватывал все новые и новые из некоего подобия пулеметной ленты, переброшенной через плечо, и бежал что было сил. Не помню, куда и зачем, но, как это обычно бывает во сне, ноги мои отказывались мне повиноваться, вязли, словно в патоке, сводя на нет все мои старания...
А потом я проснулся и еще долго лежал в темноте, слушая, как дождь барабанит по подоконнику. Воспоминания о кошмаре постепенно таяли, но вот чувства облегчения я не испытывал. Ведь его воплощение в действительности оставалось лишь вопросом времени.
Утром я встал с больной головой и тяжелым сердцем. Ночные видения продолжали маячить перед глазами, только усугубляя и без того невеселое настроение. Я бы мог спокойно весь день проваляться в постели, и никто бы меня не побеспокоил, но меня одолел странный зуд, не дававший покоя. Мне постоянно казалось, что где-то на самом краю сознания я заприметил ценную мысль, но никак не мог ухватить ее за хвост, и такое состояние не давало мне просто лежать и таращиться в потолок. Пришлось вставать и тащиться в ванную, чтобы рутинными действиями хоть как-то заглушить это неясное беспокойство.
Я рассеянно пережевывал свой завтрак, а мои глаза сами собой шарили по сторонам, пытаясь в окружающих предметах найти хоть какую-нибудь зацепку, которая помогла бы напасть на след ускользающей мысли. Трудно было ожидать стоящего результата от рассматривания знакомого до последней царапинки окружения, но когда мой взгляд наткнулся на облако пара, вырвавшегося из-под открытой крышки кастрюли, меня словно током ударило. Я как зачарованный провожал глазами поднимающееся вверх белесое облачко, пока оно не наткнулось на вытяжку и не растеклось в стороны.
В следующий же миг я вылетел из-за стола и метнулся в свою комнату, а через полчаса уже сидел в машине, которая мчалась в сторону аэропорта. При мне еще оставались остатки моих привилегий, и в этот раз я использовал их на полную катушку. Подобные вопросы следовало обсуждать только лично. Я боялся, что при телефонном разговоре безумная простота осенившей меня идеи может затеряться где-то в проводах, и придется все долго разжевывать. А времени и так оставалось катастрофически мало, поэтому ближайший рейс до Москвы был задержан, чтобы я успел на него сесть. Оставалось только надеяться, что оно того стоило.
Завтрак в то утро я так и не доел.
По прибытии на место меня оперативно доставили к Луцкому, который всего пару часов назад вернулся с орбиты. Кроме него и Слепнева в кабинете присутствовало еще несколько человек, и вся компания буквально впилась в меня глазами, стоило мне переступить порог. По телефону я никаких подробностей своего озарения не раскрывал, но, похоже, одного моего дрожащего от возбуждения голоса оказалось достаточно, чтобы поставить всех на уши.
Точно так же и Луцкому не требовалось ничего рассказывать о результатах командировки на "Ньютон". Все прекрасно читалось по его каменному и осунувшемуся лицу. Получалось, что мой сумасшедший замысел оставался последней соломинкой, за которую могло ухватиться человечество.
Я, вообще-то, предполагал, что у нас состоится камерное обсуждение с генералом и профессором, и не готовил речь для более широкой аудитории. Но мне было уже не впервой подстраиваться под стремительно меняющиеся обстоятельства, и я не стал возражать. Какая разница, перед сколькими парами глаз позориться...
Поприветствовав присутствующих, я сразу проследовал к экрану, расположенному за столом Луцкого. Генерал крепко пожал мою руку, но я все же почувствовал, что он нервничает. Он кратко напомнил остальным, кто я такой, и без лишних проволочек предоставил мне слово.
-Я полагаю, здесь все уже в курсе проблем, с которыми столкнулся проект "Ожерелье" в последние месяцы. Наиболее актуальной и тревожной из них является перегрев оборудования, вызванный нарастающей солнечной активностью. Кроме того, это представляет собой серьезную опасность и для самой Земли. Может статься, что даже в случае успеха нашего предприятия, мы эвакуируем дымящееся пепелище.
Я быстро набросал в противоположных углах экрана два корявых кружка, должных обозначать Солнце и нашу многострадальную планету. В последний раз я вот так распинался у доски на защите курсового проекта, и было это... это было... аж два года назад! Ну надо же! С одной стороны мне казалось, что я заикался перед сидящей в аудитории комиссией буквально вчера, а с другой, за эти два года я пережил столько приключений, что нормальному человеку хватило бы на целую жизнь.
Сегодня комиссия подобралась куда более солидная — руководители двух космических агентств, заместитель министра, ну и еще несколько человек рангом поменьше. Но я, как ни странно, совсем не волновался... то есть, волновался, конечно, но отнюдь не мои слушатели были тому причиной. К чинам и званиям окружавших меня людей я уже привык, и они больше не доставляли мне беспокойства.
-На сегодняшний день рассматриваются различные варианты защиты отдельных ключевых элементов "Ожерелья" от солнечного излучения, но на этом пути, насколько мне известно, возникли некоторые технические и организационные трудности, — я оглянулся на Луцкого, и тому ничего не оставалось, как сдержанно кивнуть, соглашаясь с моими словами, — я же хочу предложить вашему вниманию способ накрыть единым зонтом всю Землю разом, причем это не потребует существенных финансовых или материальных затрат. Необходимо лишь выполнить некоторые уточняющие расчеты, чтобы реализовать мой замысел наиболее эффективно.
Я окинул взглядом кабинет, изучая реакцию публики, но так и не смог уловить на лицах никакой ответной реакции, кроме вежливого внимания. Кошмар любого докладчика — полное отсутствие диалога с аудиторией. Невольно начинаешь терзаться догадками, в чем же дело? То ли слушатели уже давно потеряли нить повествования, то ли считают тебя идиотом и просто терпеливо дожидаются, когда же ты закончишь нести этот бред. И то и другое одинаково ужасно. Тем не менее, сказав "А", следует продолжать, пока не дойдешь до конца алфавита. Я повернулся к экрану и сделал глубокий вдох...
-Суть моего предложения состоит в том, чтобы разместить в точке либрации L1 системы Земля-Солнце орбитальную драгу, которая будет забирать материал из недр Луны и выбрасывать его в сторону Солнца. Если придать драге вращение, то можно равномерно распределить вещество по довольно значительной площади, обеспечив, таким образом, формирование облака пыли, закрывающего Землю от большей части солнечного излучения.
Уф! Самое страшное позади, теперь можете рвать меня на части. Я окинул взглядом кабинет, но встретил лишь внимательное молчание. Потом, словно сговорившись, все головы дружно повернулись к Слепневу, как к главному научному специалисту. Подвижное лицо профессора отражало ход интенсивных мыслительных процессов, протекающих в его мозгу. Он молча вытянул губя трубочкой, потом втянул их обратно, и так проделал несколько раз, словно пробовал мое предложение на вкус.
-Идея крайне заманчивая, — заговорил он, наконец, — вот только... ты не помнишь, Олег, каков диаметр Луны?
-Около трех с половиной тысяч километров, — я знал, к чему он клонит. Меня и самого беспокоил этот момент, так что все интересующие его цифры я держал в голове.
-А расстояние до первой точки Лагранжа?
-Полтора миллиона.
-Немало, — он задумчиво потер подбородок, — орбитальная драга это тебе не снайперская винтовка. Как ты предполагаешь попасть с такого большого расстояния в столь малый объект, который, к тому же, не стоит на месте, а движется по орбите?
-Необходимо объединить системы управления буровым порталом и координатной привязки аппаратуры дальней связи. Если зацепить визир слежения за освещенный диск Луны, как за один из реперов, то его положение будет отслеживаться автоматически, и мы получим готовые тангенциальные координаты для наведения бура. Как осуществлять измерение дальности я еще не сообразил, но, полагаю, данная задача должна решаться не особо сложно.
-Хм. А ты, я смотрю, времени зря не терял, — Слепнев заметно приободрился.
-Я бы не рискнул попусту теребить столь высокопоставленных и занятых людей, предлагая им откровенное прожектерство и предварительно проконсультировался со специалистами. Их вердикт гласит, что в принципе подобный фокус вполне возможен.
-"В принципе" — это, конечно хорошо, но недостаточно, — профессор изо всех сил давил в себе распиравший его энтузиазм, — я подключу к работе наших программистов, пусть покумекают, как это все лучше и быстрее сделать. Однако техническими вопросами дело не исчерпывается. Ведь драгу еще надо вывести в нужную точку и стабилизировать ее там с ювелирной точностью, чтобы потом попасть буровым порталом в почти невидимую с такого расстояния Луну. Провернуть подобное сможет только команда профессионалов экстра-класса. Найти такую, да еще без лишнего шума будет непросто...
-Не надо ничего искать, — я не смог удержаться от довольной улыбки, — у меня такая команда есть.
(Продолжение следует 08.01.2018)
