Ну здравствуй, друг мой, Колька!
Решил вот тебе написать, а то когда еще дождешься, чтоб тебя на каникулы привезли. Боюсь не дожить — старый стал. В прошлом году обещали, обещали: то летом, то на Новый год, да так и не собрались. А я тебя в лес сводить хотел — за грибами, грибной год-то был, Надюша моя меня изругала: тебе, говорит, одно удовольствие, гуляй себе с утра до вечера, а мне твои клятые грибы мыть да чистить. Ну и банки закатывать, как же иначе? Вкусные у нее грибы получаются, секрет какой-то знает, соседкам не говорит. Приедешь — дадим попробовать, если останутся. А то вы в этих ваших заграницах одни шампульёны едите, а в них ни вкуса, ни духа грибного, резина какая-то.
Спросишь, чего это прадеду в голову стукнуло — письма писать? Да еще на бумаге, не по емелу этому вашему? Так я, друг Колька, печатаю плохо, одним пальцем. Не то что Надюша — тр-тр-тр и готово! Но ей я диктовать не хочу. Не любит она эту историю.
В общем, мне быстрей от руки написать, даже и пером, чем по клавишам тюкать. Нашел вот ручку, дед твой мне подарил на юбилей, с золотым пером. Хорошо, чернила теперь любые купить можно, хоть черные, хоть синие, хоть серо-буро-малиновые.
Опять же, буквы выводишь — думаешь, что пишешь-то, не тыр-пыр да отправил. Потом набело еще перепишешь, потому что коряво выходит — от руки-то давно только подпись ставил. А пока до почты дойдешь, очередь отстоишь, еще десять раз передумаешь. Здорово было бы получить письмо с заграничными марками, а, Колька? В школе похвастаться? Или теперь так уже не делают?
Ну да ладно. Не отправлю я тебе это письмо ровно потому же, почему звонить не хочу. Во-первых, о таком надо с глазу на глаз рассказывать, и не второпях, когда родители у тебя за плечом маячат. Во-вторых... а кто его знает, кто там слушает? Раньше точно слушали, может, не всех, но мало ли? И письма читали, особенно заграничные, так что я уж по старой памяти... Из рук в руки отдам, если доживу до твоего приезда. Ну или конверт оставлю для тебя, прочтешь рано или поздно.
Теперь о деле.
История моя, пожалуй, покороче будет, чем это вот вступление. Как начать, не знаю, не обучен, так что попробую по порядку. Может, так понятнее будет.
Я еще молодой был, примерно как батя твой, даже моложе. Работал в 'почтовом ящике'. Ты, наверно, и не знаешь, что это такое, ну да посмотришь в этом своем интернете, а если коротко — секретное место. Чем там занимались, сам толком не знаю, говорили — чем-то военным, оборонным, может, даже с космосом было связано. Да я если бы знал наверняка, все равно бы писать не стал, потому как 'ящик' тот еще работает, а я подписку о неразглашении давал, все их давали. Многих до девяностых вообще из страны не выпускали, даже в страны соцлагеря, так-то. А кое-кого — и позже. Только с особого разрешения. Ну да мне за границу и не надо было. У вас вот побывал на старости лет — и ладно.
Тогда много таких исследовательских институтов было, заводов. Вот я с завода начал: когда его после войны из эвакуации вернули, устроился туда на подсобную работу. Там же вся Надюшина семья работала — и отец, и старшие сестры, — вот мы как-то и познакомились. А я только после армии пришел, бравый такой, служил аж на Белом море. Только помалкивал, что на берегу сидел, на складе. Рос-то в войну, так что меня Шпротом прозвали — тощий был и здоровьем не особо крепкий. Но ничего, выправился.
Ну вот мы с Надюшей и поженились. А там слово за слово — старшая сестра ее (пробивная такая была, активистка, по партийной части шла) в город подалась и остальных за собой потянула. В исследовательский институт этот самый, работать. А нам что? Молодые, имущества не нажили, детей тоже — чего б не попробовать?
Взяли и поехали. Дали нам комнату в коммуналке, с соседями повезло. Надюша учиться пошла, в смысле в вечернюю школу. Ну и лаборанткой устроилась, а я значился слесарем-сантехником. Но вообще-то был на все руки мастер, а мастера там еще как требовались! Пока ремонт или еще что выбьешь, пока бумага по всем инстанциям пройдет, внуков дождаться можно... Ну так что могли, своими силами чинили, если не то поставят — приспосабливали, вот тут я и пригодился. Потому как, хоть у меня всего девять классов образования, да и то никудышное (в войну больше о еде думалось, а не об учебе), а руки нужным концом приставлены и соображаловка имеется. Словом, ко двору пришелся.
Жили, в общем, не тужили. В институтах этих и платили порядочно, что инженерам, что простым работникам, еще заказы продуктовые давали. (Про это ты тоже почитай, не слышал никогда, наверно.) Как Танюха родилась, бабка твоя двоюродная, мы в однокомнатную перебрались, она нам дворцом казалась!
Я к тому времени Шпротом уже не был, а звали меня или по фамилии, или по отчеству, Ильичом. Смешным казалось, хотя я вовсе не похож... Ладно, это к делу не относится.
Помню, была пятница, короткий день. Все пораньше разбежались, всё закрыли, опечатали, как полагается, ключи сдали. А я особо домой не торопился, потому как накануне с Надькой поругался. Не нравилось ей, видите ли, что я по пятницам выпивши прихожу и Таньке дурной пример подаю! Ну я и решил: нарочно сегодня надерусь и ночевать не приду, пускай поищет. А тогда ж этих мобильников не было, да и обычные телефоны не у каждого в квартире стояли! А пока всех знакомых обойдешь, спросишь... Это я сейчас понимаю, что глупость затеял, а тогда думал — проучу! Мужики еще накрутили: мол, кто в доме хозяин?
И как нарочно, в эту пятницу все мои друганы разбежались кто куда. Дело было перед майскими, вот и... Кого в деревню утащили, огород копать, кого еще куда — словом, даже выпить не с кем. А в одиночку я не пил, как отец завещал.
Но наудачу один сотрудник остался поработать. Договорился как-то, чтоб разрешили, что-то у него там не вытанцовывалось. Витя Жаров его звали, молодой совсем был, аспирант. Ну, узнал, что и я тут, попросил помочь кое с чем. Я, опять же, не вникал, что это за прибор и для чего нужен, потому как меньше знаешь — крепче спишь. Сказано: эта железяка должна быть вот такая, та — сякая, а светить должно точно под таким углом, ты и делаешь. Иногда на коленке, а куда деваться? Инженеры наши изобретать были горазды, но иногда без кувалды и такой-то матери это всё не работало.
Ну и вот, колдует Витя над своей штуковиной, а сам болтает, мол, если всё заработает, как задумано, то он кандидатскую точно защитит, институт наш прославится, а родная промышленность окажется впереди планеты всей. Я ему говорю, мил человек, заканчивай вещать, не на трибуне. И язык прикуси, а то я-то свой, но мало ли, кому еще ты протрепаться можешь об этой своей замечательной железяке? Чему, говорю, тебя учили? Инструкции не читал, подписку не давал? И вообще, болтун — находка для шпиона! Так вот стукну в первый отдел, будешь знать!
Он примолк, но я же вижу — охота ему рассказать, чем отдел-то занят, ну просто до смерти охота! Такое важное дело, секретное, никто кругом и не догадывается, что к чему за нашим забором с колючкой поверху, а мы, понимаешь, в самом центре этой тайны... А я молчу. Витя даже обиделся, спросил, неужто мне не интересно? Я всё равно молчу, хоть и любопытно.
Тогда он с другой стороны зашел, поинтересовался: Ильич, ты в сказки веришь? Я говорю, нет, конечно, не маленький уже. Он говорит: а песню помнишь? Ну, которая 'мы рождены, чтоб сказку сделать былью'? (Найди, послушай, хорошая песня!) Помню, отвечаю, и если в этом смысле — тогда верю. Чего ж не верить в то, что своими глазами видишь?
Витя обрадовался и опять, значит, намеками дает понять: эта штуковина, над которой он трудится, как раз и предназначена для воплощения сказки в реальность. Это он так сказал, а я запомнил.
Ну а потом он меня позвал на склад, помочь оттащить туда кое-что. У Вити-то допуск был, ключи он у дежурного получил. А тот уже несколько раз звонил и намекал, что пора бы закругляться, вот Витя его заверил, что только сдаст материалы, всё выключит-опечатает-распишется в журнале и с чистой совестью пойдет домой.
Мне по-хорошему на складе этом делать было нечего, но... Куда я только не ходил! Это ж не как сейчас, когда камеры на каждом углу и чуть ли не отпечатки пальцев на входе проверяют. И тащили, было дело, с территории и металл, и спирт, и много чего... Но это уж другая история.
Пришли мы туда — ящик тяжеленный был, Витя в одиночку и правда его бы не дотащил, а с тележкой возиться неудобно. Потаскай ее по этажам! В лифт-то она не лезет, вот и крутись, как хочешь. Да и все равно в подвал лифт не идет.
Ну вот, спустились мы, семь потов сошло, ей-ей! Витя дверь отпер, свет включил, показал, куда ящик ставить. Пока возились, я осмотрелся — склад как склад. Стеллажи такие здоровенные, ящики вроде нашего, какие побольше, какие поменьше. Некоторые новые, другие совсем обтертые, явно трофейные: кое на каких можно было старые надписи разобрать и даже свастику.
Известно же, что из Германии после войны много чего вывезли, из таких же вот секретных институтов, наверно, и эти ящики прихватили. А что внутри, я, опять же, не спрашивал, но явно что-то важное. Слово 'ахтунг' я уж опознать в состоянии, а вот значки были незнакомые. Не радиационная опасность точно.
Ну, в любом случае внутрь я бы точно не сунулся, даже за большие деньги. А вот Витя, наверно, совался... хотя у него ящик был попроще, новый, без надписей и значков. С другой стороны, у дверей склада вохровцев не было, они только на проходной и на КПП торчали. Так что, может, эти ящики захватили, а теперь не знают, к чему их начинку пристроить. Мало ли, документы не уцелели, и поди пойми, что там эти немцы напридумывали. И пока еще руки дойдут разобраться...
Собрались мы выходить, и тут сирена ка-а-ак взвоет! Аж сердце в пятки ушло!
То есть сирену мы эту регулярно слушали — учения у нас проводились. Эвакуация и всё в том же роде: вскочил, противогаз нацепил и бегом-бегом... Но какие учения в пятницу вечером? В здании только охрана, дежурные, да вот мы с Витей!
А Витя смотрит на меня круглыми глазами и шепчет: Ильич, наверно, случилось что-то. Я говорю: да погоди ты паниковать, может, замкнуло что-нибудь, вот она и воет, паскуда. Сейчас разберутся, выключат. А ты, говорю, не стой столбом, закрывай, опечатывай, да пошли отсюда поскорее.
Не успел Витя дверь запереть — где-то что-то шарахнуло, да так, что пол подпрыгнул. И слышно было, как наверху стекла посыпались. А сирена стала выть как-то по-другому, как будто ее душили. Ну, или мне это почудилось, не знаю.
Смотрю — Витя белее мела стал, к стенке прислонился и говорит: Ильич, это же в третьем корпусе, прямо за стенкой.
Я будто сам не знал! В смысле понял, что в третьем, а вот чем там занимаются, не имел представления, мне туда ходу не было. Чем-то похлеще витиных ящиков, наверно, если так тряхнуло...
И чую — дымом пахнет. Пока еще слабо, но если тут — слабо, то там, откуда тянет, должно ого-го как гореть! Вентиляция-то тут мощная, как полагается, и если она не справляется, то... Ноги надо уносить, а не сопли жевать, вот что!
И только я хотел Витю ускорить, как еще раз тряхнуло, да так, что меня к стенке отшвырнуло и сверху кирпичом приложило. Ну а когда я прокашлялся от пылищи и глаза продрал, то понял, что дело наше труба. Лестницу завалило. И вот то, что в воздухе — это не одна только пыль, это тот самый дым. Едкий такой, явно что-то химическое горит, потому как глаза щиплет и в глотке дерет, и он всё гуще и гуще делается. И как выбираться? Пока нас тут найдут, мы задохнемся!
Тут Витя очухался, схватил меня за плечи и затолкал на склад. Там дышать было полегче — двери не прямо вот герметичные, но дым почти не просачивался. Вентиляция отдельная, что ли? Не до вопросов мне было, понял только, что здесь мы какое-то время отсидеться сможем. Ну, если перекрытие на голову не рухнет.
Вить, говорю, что там могло взорваться-то? Или это диверсанты?
А он чуть не плачет: какие диверсанты, откуда им взяться? Сами что-то намудрили или оставили на выходные... ну и вот. Может, температурный режим не тот, может, еще что, оно и бабахнуло. И если дальше пойдет, то хана нашему институту и нам с ним вместе. А потом — и всему району, потому что пока сообразят, в чем дело, пока спецвойска пригонят, пока начнут эвакуацию... А у нас через дорогу НИИ вирусологии, между прочим! И там тоже не лекарство от насморка ищут (хотя лучше бы его). А чуть подальше — еще парочка НИИ посекретнее нашего...
Мне даже как-то поплохело, но это, наверно, от дыма, воняло им все-таки.
Ты б вот, Колька, наверно, сразу начал домой названивать, чтобы драпали куда подальше, а у нас, повторяю, не было мобильных. И городского телефона на складе тоже не было, а по вертушке Витя уж попробовал звонить — не отвечал никто. И куда удирать? Поди знай, в какую сторону облако понесет!
И тут сирена замолкла. Мы с Витей переглянулись, подумали, что обойдется... и тут свет погас.
Я ему говорю, наверно, обесточили, чтоб не замкнуло где-нибудь, но сам себе не верю. За стенкой какой-то грохот и треск слышно, а я на пожаре в своей деревне бывал, помнил этот звук. Здание института-то старое, перекрытия деревянные, а раз так, то сложится он прямо нам на головы. И жди, пока откопают. Если откопают, да.
Слышу, Витя скулит, страшно ему. Мне тоже страшно, но я все-таки постарше буду. Вспомнил, что вроде бы видел на одном стеллаже керосинку и еще удивился — на кой она здесь?
Витя еще эту лампу туда-сюда переставлял, когда мы его ящик на место громоздили, и ворчал, мол, опять Полозков опыты ставил прямо на складе, ведь попадется когда-нибудь... Но я это мимо ушей пропустил, подумал только, что теперь знаю, кому за нарушение правил пожарной безопасности надо втык сделать. Огнетушитель-то на месте, но всё равно... Полозков — это тоже из Витиной лаборатории парень был, вроде серьезный такой с виду, в очках, а туда же!
Я тогда курил много (на это Надюша тоже ругалась), спички всегда при себе были. Ну я коробок достал, зачиркал, Витя спрашивает — Ильич, ты сдурел? А я ему — да хоть покурить перед смертью! Он и поверил, что я всерьез, заревел по-настоящему...
Лампа на месте оказалась, я ее взял, подумал еще — что, если керосина-то нет? Спичек надолго не хватит, а в темноте совсем паршиво! Но нет, кое-как зажег я эту древность — у нас в деревне похожая была, но поновее, а эта прямо в музей просилась. Увесистая такая, вроде даже с узорами — я на ощупь чувствовал. Правда, огонек вышел тусклый, будто кислорода не хватало... или просто стекло пыльное и мутное было? Я и пару трещин разглядел, удивился еще — толстое-то какое...
Но дышать и впрямь тяжелее стало. Глупость, конечно, склад не такой уж маленький, не могли мы с Витей весь воздух выдышать за несколько минут! Показалось, наверно.
Я так и сказал, и тут за дверью грохнуло. И сама дверь затрещала. Витя к ней подобрался, повернулся — я его еле рассмотрел, света не хватало — и говорит, мол, Ильич, всё. Перекрытие рухнуло, дверь долго не продержится. А как и она рухнет, мы тут преотлично закоптимся. Шутил, значит, хоть морда лица вся в слезах была, как у девчонки.
А я как оцепенел. Помню, думал только: как же так-то? Я вот помру... а Надюша будет думать, что я с дружками загулял, водку пьянствую. Злиться будет, к утру переживать начнет, а ей нельзя, она ж беременная, потому на меня и ворчит всё время. И Танюха только в пятый класс пошла, как же она без папки-то? То есть если я просто помру, это еще ладно, им пенсию по потере кормильца дадут, но... Их же тоже накроет, мы совсем рядом с институтом живем!
Сижу так на ящике, молчу, вроде бы молиться надо — а я атеист. Говорят, правда, в такие минуты даже атеисты живо уверуют, а я вот нет. Да и все равно я ни одной молитвы не знал, а и знал бы — все равно понимал, что чудес не бывает.
Помню, держу эту керосинку, смотрю, как огонек захлебывается, стекло машинально рукавом протираю и думаю: 'Только бы этого не было, совсем не было, не ходил бы я на этот склад, и третий корпус цел остался, и...'
А потом ничего не помню.
Очнулся от того, что Витя меня тормошит и смеется, мол, Ильич, иди домой, что ты тут спать пристроился. Или с женой поссорился?
Огляделся — а я наверху, не на складе. Сижу в уголке на стуле, приуснул, вот мне и привиделось невесть что.
Посмеялись с Витей, пошли к дежурному. Я спрашиваю: тебе ничего не надо на склад занести? Он удивился, говорит, нет. И кивает, мол, авоську свою не забудь. Что, говорит, там у тебя, кирпичи, что ли?
Ну, Витя ключи сдал, расписался, на проходной мы отметились да пошли по домам. Я с Надюшей помирился, всё чин-чинарём, только ночь не спал — слушал, не завоет ли сирена.
Завыла. Ненадолго. И институт оцепили. Потом сказали, проводку замкнуло во втором корпусе, в кладовке. Обошлось, только она и выгорела.
Вот так, друг Колька. Хочешь верь, хочешь нет, а только это я устроил. Не стану говорить — город спас, может, всё и обошлось бы. Но сам уж точно спасся, и Витя заодно.
Как — сам догадаешься. Скажу только, что никакой авоськи у меня с собой не было. Обычно брал — мало ли, что в магазине выкинут, не в руках же нести, а в тот день не взял. Накануне принес кое-чего, а разбирать не стал, потому как поругались мы. Так что по карманам только пропуск, деньги да сигареты со спичками были.
Но — оказалась вот в руках. А в ней — керосинка. Та самая, в позавчерашнюю газету обернутая.
И на охране не обратили внимания, что я какую-то здоровую штуковину выношу, хотя тогда Петренко дежурил, а у него не проскочишь! И память отменная — наверняка подметил бы, что пришел я безо всякой авоськи. Нет, даже не взглянул... Витя — тот мне сказал об авоське, да и забыл тут же. Мы до трамвайной остановки рядом шли, и больше он об этом не вспоминал. Задумался, наверно, о своих экспериментах...
Он на трамвай сел, а я решил пройтись и подумать — чего там идти-то, три остановки. Если через парк у стадиона срезать, так вообще рукой подать.
Ну, вот, шёл я, курил и думал о тех Витиных словах. О 'сказку сделать былью'. Что-то ведь он такое изобретал, и Полозков тоже, в одной группе ведь работали!
Только лампа-то тут с какого бока? Какие опыты с ней этот Полозков мог ставить?
А потом я вспомнил сказки, которые Танюхе читал. Самому-то мне в детстве не особенно много рассказывали, не до сказок было, так что я вроде дочке всякие книжки покупал, но и сам нос в них совал — интересно же. Ну вот, было там про всяких... исполнителей желаний. Что Хоттабыч (ты, может, и не слышал даже), что прочие джинны — кто из кувшина, кто из лампы. И чтоб этого джинна вызвать и загадать ему желание, лампу надо потереть. А я ведь как раз стекло-то протирал, когда думал — вот бы время вспять повернуть, — вот и...
Конечно, это у меня не сразу в голове сложилось. Пишу я гладко, а тогда не один день думал, курил, как паровоз, Надюша меня на кухню ночевать выгоняла, так от меня табачищем несло.
И вроде бы гладко получается, только и непонятного много. Почему Полозков, если Вите верить, с этой лампой возился, но ничего у него не вышло? Или вышло, но Витя об этом не знал? Не зря же Полозков тайком этим занимался, не хотел, наверно, чтобы кто-то раньше времени о его опытах узнал.
Откуда лампа взялась? Может, из тех ящиков? Я ее потом получше рассмотрел — не с наших заводов точно, у нас таких не делали. Но почему керосиновая-то? Немцы, может, до чего-то додумались и исхитрились джинна в нее пересадить из кувшина? А зачем?
Одни вопросы, а ответов нет. Я, помню, так измучился, что ночью взялся лампу тереть — думал, вдруг джинн вылезет, вот я у него и спрошу, что за дела такие творятся. Нет, не вылез. И гадай — то ли желание одно-единственное было (хотя вроде как обычно три полагается), то ли дело вовсе не в сказках. Может, этой истории какое-то научное объяснение имеется!
Лампы, кстати, так и не хватились. Даже Полозков ни о чем таком не вспоминал, хотя в подвал шастать продолжал, я нарочно внимание обратил. Оно, конечно, в ящиках и другие лампы быть могли, кто его знает... Но у нас же инвентаризация проходила, как полагается, и опять ничего, будто и не было никогда этой единицы хранения. Обычно, если чего не досчитаются (да хоть ведра), и то шум подымут, а тут — тишина. Впору поверить, что и впрямь волшебство виновато.
Так и осталась лампа при мне. Я, правда, опасался, как бы Надюша ее не выкинула — ворчала всё, мол, зачем эту рухлядь в дом притащил, и так развернуться негде... Но ничего, отыскал местечко, ящиком с инструментами задвинул, чтобы глаза не мозолила, и ладно.
Доставал я ее с тех пор дважды: один раз, когда переезжали, а второй... Тогда у невестки, бабушки твоей, рак нашли. Сказали, не выживет. Мы с Андрюхой и Танюхиным мужем всех на уши поставили, все связи подняли, к лучшим врачам пробивались — те только руками разводили.
Помню, сидели с ними на кухне, горькую пили, потому как больше ничего не оставалось. И меня, видно, с пьяных глаз, как под руку кто толкнул — пошел, достал лампу, в сортире заперся, вроде как покурить, да и зажег ее. Стекло совсем запылилось, я его протирал-протирал, а сам думал — двое детей ведь сиротами останутся. Мы все поможем, не бросим, ясное дело, но без мамки-то им каково придется? И Андрюхе — очень он свою Маринку любит...
Те же самые светила потом только руками разводили: случаются и в медицине чудеса, сила воли побеждает болезни, всё такое. Сам спроси ее или деда, как оно было. Я же думаю, что это я второе желание использовал.
А лампу я тебе оставлю. Мне уже ничего не нужно, а вдруг тебе пригодится, в наши-то времена? Говорят же в сказках, что когда такие лампы хозяина меняют, то он заново может желания загадывать? Ну вот. Может, это и неправда, и желание осталось только одно, так что ты уж не балуйся с лампой.
Верю, что ты поймешь, когда по-настоящему нужно будет фитиль поджечь. Керосин только проверь и стекло как следует протри. И не забывай прадеда.
Ильич
