Дождь как зарядил с утра, так и не переставал лить весь день. То разгонится, то почти затихнет, но его мерный стук по жестяной крыши ни умолкал ни на секунду.
— Дядь Борь, а Дядь Борь. А расскажи какую-нибудь историю, а то скучно, а? — канючил пацан лет 6, дёргая за рукав задремавшего у костра "старшего".
— Отстань, Леший, дай поспать, — вяло отмахнулся дикий, не открывая глаз.
— Так ты ж всё одно не спишь, Дядь Борь! — не унимался малой.
— Дядя Боля, ласскажи скаску, — пропищала из своего угла Малая.
Дикий нехотя приоткрыл один глаз и посмотрел на девочку: та, обхватив руками и ногами большого плюшевого медведя, невесть как попавшего в их схрон, не по-детски серьёзными глазами смотрела на старшего. Её голубые глаза, словно два фонаря в ночи, ярко контрастировали с чумазым лицом и спутавшимися русыми волосами.
Тяжело вздохнув, дикий выпрямился, поудобнее усаживаясь на хлипком ящике, служившим то стулом, то столом, а нередко — как пару минут назад — и кроватью. Поправил сбившийся топчан, пригладил волосы, провёл, словно умываясь, ладонью по лицу, сгоняя остатки сна. Мелочь, рассевшаяся у костра, вся превратилась в слух. Дюжина глаз уставилась на Дядьку, словно он был фокусником, что сейчас начнёт лицедействовать.
— Ну, сказку, не сказку, а историю одну расскажу, — Борис вытянул ноющую ногу в сторону костра, пусть погреется, окаянная, чтоб ей! Если бы не рана, был бы сейчас в рейде, а так — возись с малолетками. Достав газетку, оторвал полоску, вытряхнул из кисета горсть сушёного табака, не спеша скрутил самокрутку.
— Леший, дай огня.
Малой, обрадованный оказанной честью, подобрал какую-то щепку, метнулся к костру, сунул деревяшку в самое пекло, да так, что запахло палёными волосами. Но парень не обратил на обжигающее прикосновение пламени внимания, ведь сейчас будет РАССКАЗ! Унылый вечер заиграет новыми красками.
Борис раскурил самокрутку, кивнул пацану — "спасибо" — и задумчиво пробормотал:
— Чего бы вам такого рассказать...
— А ласскажи, почему тебя Болис Меценат зовут, — подала голос Малая.
— Так вы эту историю раз десять уже слышали! — усмехнулся дикий.
— Ещё, ещё хотим! — зашумела малышня.
— А ну цыц! — нахмурился Борис, и детвора смолкла. Правда, никто не испугался грозного вида старшего, все знали, что Дядька, в отличие от остальных, просто так бить не будет. За проступок — да, всыпет, куда ж без этого, это по понятиям, а вот за так — нет, не беспредельщик. — Ладно, слушайте, раз уж вам так нравится. Дело было давным давно. Лет пять назад...
Было это где-то через месяц после Катастрофы. В Таркове уже во всю банды сколачивались, ЧВК по улицам чего-то рыскали, отстреливая всех, кто им не нравился. С едой было туго — магазины давно все обнесли, у барыг же цены такие были, словно они не хавку, а героин продавали.
Я тогда с Костиком вдвоём ходил. Костя-Кашалот. Хлебальник был у него нормальный, но ел он за троих. Поэтому хавки нам постоянно не хватало — только где что добудем, вроде как на пару дней должно хватить — он всё за ночь сожрёт. То ли стресс у него был, то ли чего, но только мы вечно в поиске были из-за этого. Сперва по квартирам шарились, по гаражам — но там быстро всё без нас поделили и чистить начали, еле-еле ноги последний раз унесли. Даже побатрачили в одной бригаде неделю, все костяшки на руках сбили, разгребая хлам в хатах, да повезло — сбежали, когда охрана ночью напилась по случаю удачной находки. То ли сейф с золотом мы тогда нашли, то ли с оружием, не помню уже, да не суть.
В общем, сбежать-то мы сбежали, а жрать — охота. В городе стрёмно стало, надо или к кому-то прибиваться, или валить. А кому мы два таких удальца нужны, хавку на нас переводить? Ни ствола своего, ни кулаков пудовых. В лучшем случае поставят парашу выносить, в худшем — пристрелят без разговоров и всё. Ну мы и решили за город податься.
Костян вспомнил, что турбаза от Таркова была недалеко, "Лазурный" зовётся. И, мол, там всегда хавки много было, консервы всякие, сухпайки — база-то для туристов всяких сделана была, кто пешие прогулки по нашим лесам любил. Так что там и палатками разжиться можно, спальниками всякими, горелками. Ну, мы и пошли туда.
А погода, прямо как сейчас, дрянная придрянная, льёт как из ведра. Пока дошли до базы той, промокли до нитки. Зубы чечётку бьют, в ушах от дождя шумит так, самого себя не слышишь. День, а не видно ничерта дальше своего носа. Я уж думал всё, там и помру, от холода.
Ну, дошли каким-то чудом, нашли дырку в заборе — там словно танк проехал, целая секция завалена, прутья с мой палец толщиной — а в узел согнуты. Ясное дело, был кто-то тут уже до нас серьёзный. Ну, да делать нечего, не обратно же идти, да и сил уже нет. Лазурный-то на холме стоит, да холм тот — каменюка здоровая, чуть травой заросшая. Мы ж не по дороге к нему шли, а бочком-бочком, чтобы не встретить кого невзначай. Так пока вверх поднимались, по камням мокрым прыгали, все пятки отбили да ладони в кровь содрали. Если б меня тогда кто пристрелил, так я б только благодарен был — так себя паршиво чувствовал, что жить не хотелось. Тело ломит, кишки от голода завернуло, от холода всего трясёт. В голове только одна мысль — еда, еда, еда!!! Не человек, а зомби самый настоящий...
— Дядь Борь, а кто такой зомби?
— Леший, ещё раз перебьёшь, получишь Офицера, — отвесив малому подзатыльник, дикий, как пробку, повернул его голову в сторону висящего на стене старого советского ремня с бляхой.
Паренёк тут же притих — старших перебивать было нельзя, он это прекрасно знал, за такое даже добрый Дядька может всыпать. Бляхой, конечно, не оприходует, но и просто задубевшей кожей да по голой жопе разок-другой получить не хотелось. Если Бориса разозлить, то потом неделю сидеть будет неудобно, а оно ему надо?
— Прости, дядь Борь! — Леший сложил руки на груди и состроил самую жалостливую рожицу, на которую был способен.
— Смотри у меня, допрыгаешься, — погрозил дикий парню пальцем. — Так, о чём это я...
— О зомби, — подсказала Малая. Плюшевый медведь теперь служил ей подушкой, которую девочка подложила себе под подбородок, устроившись в своём гнезде поудобней, прямо на пузе.
— Да уж, о зомби...
В общем, доковыляли мы, кажись, до восточного корпуса. Ну, тогда-то я не знал, что он восточный или какой-то там ещё. Какое здание было ближе всего к дыре в заборе, к тому и пошли. Кашалот, правда, то ли перебдел, то ли чего, однако сразу лезть внутрь не захотел. Говорит — давай посидим в кустах, послушаем, посмотрим, чё к чему. А что ты там увидишь да услышишь, когда ливень льёт? Ну да он старший был, я перечить не стал.
Залегли мы в кусты — земля мокрая, холодная, только я того уже не чувствую, всё тело онемело. Даж зубы стучать перестали, сил нет. Если б Кашалот меня не дёргал каждые пару минут, ей Богу, там бы и уснул своим последним сном. Но не уснул, спасибо Костику.
Полежали мы так сколько-то, даже и не скажу, как долго. Может, час, а может, пять минут, я уже плохо соображал. Тут меня Костик толкает в бок — мол, пошли. Я встать пробую — а ноги не держат, судорогой свело и всё, ни в какую. Постучал кулаком по одной, по другой — вроде как что-то чувствую, но так, смутно. С горем пополам поднялся, сперва на четвереньки, потом — в рост, да поковылял. А Кашалот уже у здания, вдоль стены крадётся. И только я успел кое как дойти до корпуса, как наверху что-то громко об пол бухнуло. У меня сердце — в пятки, замер, что твой заяц, стою, трясусь весь. Думаю — приплыли, не холод с голодом, так ЧВК или бандюк какой сейчас меня тут и прикончат.
А Кашалот словно и не слышал ничего, вперёд прёт, к ступенькам. Двери-то нараспашку, заходи, кто хочет — вот он и пошёл. Думал крикнуть его, да побоялся — услышат, точно не сдобровать. Ну, постоял пару минут, послушал — тихо вроде. Побрёл за Кашалотом. Ноги вроде очухались, к дверям уже нормально подхожу. Заглядываю внутрь — и вижу, что Костян уже что-то жрёт. А вокруг тарелки, кастрюли, полки какие-то металлические, плиты — на кухню, значится, попали. Теперь понятно, почему он так бесстрашно буром пёр — хавка ж. Он как еду увидит, так сам не свой становится, танком не остановить, наверное. Ну, я зашёл, порыскал — тож кой чего пожрать нашёл. Тушёнка там, галеты — разбросано всё, ну да мы не бояре, не графья, и с пола поедим.
Подкрепились, набили сидоры хавкой — ништяк, живём! Дня на три взяли, даже с учётом аппетита Кашалота, мне б так на неделю вообще хватило. Я пару батончиков шоколадных за пазуху заныкал — не по братски, конечно, но этот же всё съест и мне ничего не оставит, а так хоть запас какой, НЗ, так сказать.
— Кашалот, — говорю я другану своему. — Давай сваливать. Я там сарай какой-то в лесу видел, с крышей вроде. Перекантуемся там до вечера, а после по темноте ещё ходку сделаем.
А он ни в какую. Пошёл по кладовкам рыскать. А там — чего только нет! Ящики с тушняком говяжьим, ящики с тушняком свиным, коробки с крекерами, пара упаковок сухпая армейского! Богато живут люди! Не кладовка, а сокровищница Али Бабы. Смотрю, у Кашалота глаза нехорошо так заблестели, руки затряслись, слюна потекла. Ну, думаю, приплыли! Это ж его краном отсюда не сдёрнешь теперь, столько хавки.
В общем, кореш мой предложил тут и остаться, мол, что ещё надо: тепло, сухо, хавка. Прошвырнёмся по базе, матрасы себе найдём, из одежды, может, что отыщется — можно жить. Я ему:
— Да ты умом тронулся, Кашалот, тут в любой момент гости могут появиться. И не пара оборвышей, как мы, а кто посерьёзней! Эта турбаза считай что мёд, на который со всей округи пчёлы слетятся скоро! Давай сваливать, пока не поздно!
А он ни в какую. Остаёмся и всё. Или, говорит, уносим всё с собой. И на хавку кивает. А там ящики — кило по тридцать, да десять штук. Куда нам их унести? Я свой сидор-то с пятой попытки на плечи закинул, какие там коробки таскать сейчас. Если только тележку какую найти, да где ж её тут искать, да и как потом по лесу с ней тащиться — тоже вопрос. По дороге-то не пойдёшь, там если не ЧВК засекут, так банда какая.
Кашалот уходить ни в какую не хочет. Смотрю, злой стоит, глазами сверкает, желваки ходят туда-сюда. Ещё чуть-чуть, и меня прибьёт, лишь бы только своей жратвы не лишатся. Ну, плюнул я на всё в сердцах, говорю — ладно, твоя взяла, сегодня тут ночуем. Но завтра на рассвете сваливаем. Или хочешь — один оставайся, я башкой за твой тушняк рисковать не буду.
Он вроде как успокоился, повеселел. Говорит — давай хоть поищем чего себе постелить, не на полу же спать. Да и шмотки сухие найти бы, огонь-то стрёмно разводить, видно издалека, дым опять же. Так что сушиться не получится, а по такой погоде заболеть — легче лёгкого.
Пошли мы по корпусу бродить. Всюду разруха, словно тут пожар был или что — двери в номера нараспашку, на коридоре какие-то чемоданы валяются, кресла перевёрнутые в холле, мусор под ногами, словно мы по улицам Ханоя идём. Я в одну комнату заглянул, в другую — ба, куртка, как раз мой размер! Добротная такая, туристическая, такой ни дождь, ни ветер не страшны. Правда, красная, зараза, за версту видать, зато сухая. Там же и штаны нашёл, и ботинки — повезло, что хозяин со мной одного размера, комплекции, так сказать, всё впору. Пока я переодевался, Кашалот где-то коньяк раздобыл и полбутылки уже вылакал. Смотрю, хорошо ему стало, прям зашибись прям. Смотрю, вдохнул мой кореш полной грудью, сейчас выдаст частушку какую похабную. Он, когда напьётся, вечно вспоминает, что в муз училище учился. Фигня, что выгнали в первый же год, всё одно считает, что петь умеет. Думаю — ну, приплыли. Сейчас не то что весь "Лазурный", в Таркове будут знать, что мы тут — он же тихо петь не умеет, воет, что твоя белуга.
И только он рот открыл, где-то сверху как бахнет автоматная очередь: тра-та-та-та! А потом вторая, словно трещётка какая или пила циркулярная — вжих-вжих-вжих! Я чуть штаны новые не изгадил, Кашалот весь белый стоит, ртом воздух хватает. Кабан кабаном, а внутри — та ещё баба.
А наверху война настоящая идёт, кто-то туда-сюда бегает, матом орёт, гранаты рвутся, пули свистят — не санаторий, а Вьетнам какой-то. Кашалот было дёрнулся бежать, еле успел ухватить за воротник его да в комнату обратно втянуть. Дверь закрыл, затолкал его под кровать, сам под соседнюю — лежим, не дышим.
И вдруг всё стихло. Кто-то жахнул на последок гранату — и как отрезало, только звон в ушах стоит. Минута, другая, пятая — тишина. Не ходят, не говорят. Кашалот, смотрю, мне из-под своей кровати машет.
— Чего тебе? — шепчу.
— Пойдём, посмотрим, что там.
— Да ты дебил, что ли? Жить надоело?
— Да ладно тебе. Вроде как все померли там. Не сидят же они там, как мыши. Перебили друг друга.
Пока я подбирал словцо покрепче, чтобы его тупость охарактеризовать, этот боров из-под кровати ужом-ужом и в коридор. Думаю — хер с тобой, я помирать не собираюсь. Вылез тоже, сидор закинул на плечи и на кухню. Вроде как сил чуть прибавилось, можно ещё хавки с собою взять — и на выход, ну его, "Лазурный" этот.
Упаковался, сижу, жду, что сейчас бахнут раз-другой наверху — и тогда всё, нет Кашалота, можно с чистой совестью сваливать. Пять минут прошло, десять — тишина. Ну, думаю, может, действительно прав был Костик, поубивали они там друг друга? Ай, была не была, пойду гляну!
Поднимаюсь на третий этаж, а мне в лицо фонариком светят и гаркают:
— Стоять, руки вверх!
Тут я второй раз чуть штаны новые не обгадил.
А Кашалот ржот, что твой конь, смешно ему, видите ли.
Он, оказывается, пока я на кухне его ждал, тут уже всё облазил и кучу трупов нашёл, с дюжину. По ходу, тройка "Медведей", ЧВК которые, нарвалась на банду диких, да друг друга и покрошили. Последний из вояк перед смертью успел чеку из гранаты выдернуть, когда его окружили, рвануло так, что в комнате, где он залёг, всё в фарш, и он, и братки. Прав был Кашалот, живых не осталось.
Обшмонали мы быстренько тела, нашли пару "Ксюх", пяток ружей и один "Витязь", пистолет-пулемёт. Красивый, зараза, чёрный весь такой. Ну, ружья брать не стали, а вот "Ксюхи" и "Витязь" прихватил, с патронами.
Я Кашалоту говорю — валить надо, тут такой карнавал был, что скоро со всей округи народ подтянется, посмотреть, что случилось. Да те же "Медведи" прискачут проверить, что с их парнями стало — выбираться надо да побыстрей. Костян, к моему удивлению, спорить не стал. Навьючились мы с ним и дали дёру, подальше от этого долбанного "Лазурного". Правда, Кашалот в своём репертуаре — мы сперва на кухню заглянули да хавку перепрятали, по разным шкафам-углам.
В общем, побежали мы в ту сторожку, что я сразу предлагал занять. Подходим — а там голоса внутри. Ну, мы с Кашалотом переглянулись — надо смотреть. Дождь продолжает лить, солнце уже село, темнеет, да и вообще, устали, а ничего более подходящего мы тут не знаем. До Таркова по темноте идти — чистой воды самоубийство, возвращаться в "Лазурный" — тем более. Так что остаётся одно, надеяться, что внутри не дикие какие или ЧВК там.
В общем, пошёл я первым, Кашалот, как всегда, чуть жареным запахло — белый весь, трясётся. Пристрелит ещё кого ненароком или сам от инфаркта помрёт, оно мне надо? Подхожу, стучу и громко так:
— Дамы и господа, пустите путников погреться!
Минуты не прошло, нам открыл мужик какой-то.
— Стволы на спину повесьте и можете заходить, — и тычет нам двустволкой. У нас, конечно, "Ксюхи", но мы и стрелять-то толком не умеем, так, если только запугать кого. Да и быковать не хотелось, в нас же не стреляют, матом не кроют, припахать не пытаются.
Внутри ещё баба оказалась, мелкая. Я её сперва вообще за девочку принял, молодая такая, чумазая. Впрочем, кто сейчас не чумазый? Нас даже покормили, пустили к горелке погреться. Кто они и откуда мы не спрашивали, они не представлялись, да и зачем оно нам было? Переночевали вроде спокойно, я, конечно, в полглаза дремал, как и мужик этот, а вот Кашалот и баба спали без задних ног.
Утром прощаться, а мужик и спрашивает меня — по чём "Ксюху" продам? Кашалот быка внезапно включил, мол, на кой хер сейчас кому-то бабки? И лучше, мол, с нами не связываться, скажите спасибо, что мы добрые и всё такое. Я смотрю, мужик напрягся, рука на ружьё легла. Получается, они нас обогреться пустили, накормили — а добрые мы. Я Кашалота попробовал заткнуть, так он и на меня вызверился, стволом в грудь тычет, слюна во все стороны летит. Жадноватый он всю жизнь был, вот ему башню, наверное, и сорвало, от одной мысли, что со стволом расстаться придётся. Хотя нам что три ствола, что два — один фиг, вот ей Богу. А людям лишним не будет, тем более, они нам реально помогли.
Я Кашалота на улицу вывел, говорю ему:
— Костян, ты вот сейчас конкретно не прав. Не порти карму свою. Люди тебе добро сделали — надо добром ответить. На кой хер нам три ствола? Нам и два за глаза, что ты, что я — те ещё стрелки. А если бы не ребята, мы б дубу ночью дали, что ты, что я, мокрые до нитки были, и в лесу ни одной сухой палки на сотню километров нет.
— Карма, шлярма, иди в дупу! Нихера я им менять не буду!
Ну, нет так нет, а я "Ксюху" сменял. На пару золотых цепочек и пачку рублей. На них тогда ещё купить то-сё было можно, правда, цены кусались, но всё же. Мужик сверху ещё горелку с баллоном подкинул, вообще вещь! Мы ж такую хотели в "Лазурном" найти, да не свезло, не успели. Так что расстались мы с той парочкой вполне хорошо, они — при стволе, я — при бабках и горелке. А то надоело холодное есть, да и согреться там, просушиться теперь не вопрос. Не обмен, а сказка, я считаю.
Мужик с бабой своей собрались и куда-то в сторону "Лазурного" ушли. И больше я их не видел.
Впрочем, как и Кашалота. Не успели ребята за деревьями скрыться, как этот урод саданул меня по башке чем-то, я и вырубился. Пришёл в себя уже под вечер, без куртки, без бабок и горелки. И сидор почти пустой, пачка галет только завалялась. В башке шумит, ноги слушаться не хотят, тошнит. Отлежался полчасика, галет пожевал. Во рту всё пересохло, пить адски хочется. Шишка на макушке такая, что шапка не налазит.
Побрёл я к "Лазурному" — вариантов-то других нет. Была бы хавка и еда, отлежался бы в этой сторожке, а так я не особо ходок был тогда, до Таркова точно не дотянул бы. Вот я и пошёл к турбазе. Там Мамку и встретил, она с Семьёй как раз там всё шмонали, искали еду, как мы за день до того. Она как меня увидела, так заквохтала, как наседка та, бинты притащила, мазь какую-то, начала над моей головой колдовать. Я ей рассказал, что тут вчера стрельба была и где хавку найти можно, да про парочку ту, да про Кашалота. Мамка как про карму услышала, так вся аж засияла.
— Правильный ты, — говорит, — человек. Всё верно сделал. От Вселенной хорошее получил — оружие, еду, кров — хорошее во Вселенную и верни. Настоящий меценат. А друг твой всё одно плохо кончит. Нельзя так жить, не по Карме это.
И вот что я вам скажу, ребята. Карма — она есть. Как я потом узнал, Кашалота в этот же день, когда он меня стукнул, патруль "Медведей" поймал. Они вооружённых не очень-то жаловали, а уж когда узнали "Витязь"... Кашалот потом ещё недели две висле, прибитый к щиту под мостом на въезде, с табличкой на груди "УВИДЕЛ ДИКОГО — УБЕЙ!"
Ну а меня с тех пор Меценатом и прозвали. Если б я "Ксюху" не сменял, пошёл бы дальше с Кашалотом. И рядом же с ним и болтался бы. Такие вот дела. Делайте добро — и Вселенная его вам обязательно вернёт.
