|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
19 апреля 1898 года
Я сплю удивительно спокойно. Без кошмаров, без призраков прошлого. Я попрощалась с Петенькой, отпустила Федю. Убрала его браслет в подвальный сейф поглубже, вместе с редкими нашими фотографиями. Самой-то мне нравятся его фотки из пятнадцатого года, но и они теперь в неприметном коробке.
Утро, слегка пасмурное, но я не зациклена на хорошей погоде. Успеваю даже понежиться несколько минут в постели, прежде чем внизу раздастся вопль сестры "Я дожила до этого дня!!!". И улыбаюсь.
— Ксюха, если хочешь сбежать — сейчас самое время. — полушутя шепчет сестра, укладывая волосы.
Конечно, это будет в моем стиле — запороть все на излете, но не сегодня. И так боюсь проснуться и понять, что все это лишь иллюзия, а реальность — на Тихвинской дорожке Большеохтинского кладбища.
Просторная полупустая церковь Всех Скорбящих Радостей, в которой еще не убрали праздничные украшения, улыбающиеся родственники, сосредоточенный и не в меру серьезный Тюхтяев. Только по подрагивающим кончикам пальцев понимаю, что волнуется, когда откидывает фату. Раньше думала, что вдовы не носят такое, но сейчас модные тенденции позволяют, главное, чтоб роскошнее девичьей. Он наконец видит меня — последние дни перед венчанием мы только обменивались записками, потому что он судорожно стремился высвободить несколько дней отдыха. В этот момент словно рвется вся эта паутина суеты, бестолковых разговоров, непонятных телодвижений и включается свет. Свет в его глазах. Свет только для меня.
Все происходит как-то очень быстро и вот мы уже супруги. Нас поздравляют, осыпают каким-то цветным рисом, а я в этот раз чувствую себя на месте. Мой любимый мужчина рядом, ребенок — внутри, близкие — живы, здоровы и сейчас уже на расстоянии вытянутой руки. Да, и со второй попытки нет Ротонды, голубей и лимузина, но к черту их.
Потом небольшой зал в приятном ресторанчике, поздравления, пожелания. С нами даже "покуда смерть не разлучит вас" звучит как шутка.
После ресторана мы едем в Петергоф на несколько дней. По-моему, это уже единственный способ побыть наедине. Деревья только распускают почки, воздух свежий и прозрачный, где-то рядом ходят живые члены императорской фамилии, но это все я увижу завтра, а сегодня есть только этот человек рядом, который наконец-то расслабляется, вытянувшись в кресле.
Этот домик оказался посимпатичнее блаженной памяти дачи на Каменном острове, но на интерьеры я особо не обращала внимание.
— Муж? — я избавилась от платья и кокетливо крутилась в корсете, чулках и трусиках своего времени, изумивших Тюхтяева.
— Да, милая моя. — он тревожно оглядывает меня, подозревая уже начавшиеся роды. Это просто животный страх перед моим состоянием.
— Не знаю, как Вы, Михаил Борисович, а я счастлива. — и размаху плюхаюсь на кровать. Кто же знал, что она украшена моими любимыми макарунами? Люськина идея, подозреваю. Это оказалось так трогательно и до того смешно, что вместо серьезных разговоров мы полчаса провели за объеданием меня, а этот процесс плавно перешел в другой, не менее приятный и волнительный, так что случился у меня пусть не медовый, но миндальный месяц.
— Я тоже. — тихо произносит он, когда я уже сплю.
Ресницы еще только подрагивают, я не открыла глаза, но уже улыбаюсь. Этим утром нам не нужно никуда спешить, и можно просто свернуться под его боком и не думать ни о чем.
— Вы проснулись? — раздается этот невероятный еще полгода назад голос.
— Вовсе нет. — я зарываюсь губами в паутину шрамов на ребрах. А вот этот чуть ниже, мой любимый — сама шила. Между прочим, тогда я впервые касалась его тела. И предлагал же граф поженить нас еще после того случая, а я, дурочка, не доверилась старшему родственнику.
— Ксения Александровна, может быть позавтракаем? — я слышу его улыбку и упиваюсь тем, что она только моя.
— Позже — обязательно.
Только сейчас поняла, насколько сильно была сжата эти полтора года, а теперь отпустило и можно просто дышать. Можно целовать и ласкать друг друга, наплевав на приличия и благопристойность, можно снова засыпать и просыпаясь видеть его рядом. И знать, что так же будет завтра, послезавтра и через месяц. Мое счастье можно резать на куски и хранить, как зимние сорта яблок, чтобы даже в февральскую стылую мокрядь вдыхать запах лета.
Мы гуляем по берегу залива и пахнет соснами — это поодаль от всей пафосной красоты. И так спокойно теперь... Я улыбаюсь и радуюсь вообще всему, причем не только на отдыхе, но и вернувшись в Петербург.
Даже мои родные оттаяли, видя это концентрированное блаженство.
На спокойных нервах я перестала жрать всякое непотребство и перешла на обычный рацион. Фигура не менялась, и беременность вообще не проявляла себя. На всякий случай прошла еще пару тестов — но результат оставался прежним. Да и всякие потрепанные заграничными приключениями сволочи также сгинули со столичного небосклона, что делало мою жизнь абсолютно, неисчерпаемо гармоничной.
Пользуясь всеобщей суматохой, исхитрилась провернуть одну диверсию.
— Николай Владимирович, я тут подумала на досуге... — аккуратно ковыряя носком туфли бесценный ковер я плела паутину, в которую родич влипнет с потрохами.
Он быстро отбросил смущение от той незабвенной вечеринки и теперь с опасливым весельем взирал на мое роскошное замужнее одеяние. Хоть в этот раз оторвалась на нарядах.
— И когда же успела? — ну вот это уже зря он так, зря.
— Давненько. — сухо осадила я родственника. — Я бы хотела издать Петины работы отдельным альбомом. Он был очень талантлив и будет жаль, если об этом ни единая душа не узнает.
Вот, вот ради этого только изумления стоило придумать подобный ход. В лице сменилось недоверие, горечь какая-то, даже грусть мелькнула.
— Ты этим сейчас собралась заняться? — переспросил он.
С этической стороны и впрямь с моим предложением не все гладко: счастливая новобрачная вознамерилась увековечить память покойного мужа, да еще и не ставя в известность о том нынешнего... Но тот сам виноват — мог бы и пооткровенничать.
— Да, летом у меня образовалось много свободного времени, а поездок я пока не планирую. — только если одну, но не по своей воле.
— И что ты от меня хочешь? Денег надо? — граф потянулся за пером.
— Нет-нет, мне бы в его старых бумагах посмотреть — вдруг что еще сохранилось. Он рассказывал, что в библиотеке что-то складывал. — врала я напропалую, наскоро перекрестившись тайком. Прости, Петенька, сам видишь, как жизнь повернула.
— В любое время можешь приходить, и что только вдруг решила разрешения-то спрашивать?! — облегченно взмахнул рукой papa и взгромоздившись над столом сам подошел и прикоснулся бакенбардами к моему темечку. — Умница моя, не забываешь...
Не забываю. Он меня как ангел-хранитель, и умей я хоть чуток вызывать призраков — сама бы его отправила все архивы добыть, но времени немного, да и конспирацию надо блюсти.
И так по утрам после укороченного моциона, столь полезного дамам в моем положении, я как-то сама догуливала до Моховой и забиралась в библиотеку. Ольга пару дней покрутилась было рядом, но пылью дышать не любила, да и чтение чего-то толще бульварных газет почитала мазохизмом, так что пару часов в одиночестве я вполне успевала провести.
Альбом пейзажей, конечно, издать в любом случае стоит. Бездарь во всех художественных промыслах, я искренне восхищалась чужим талантом, и считала глупостью держать акварели в папках. В музеи подлинники не отдам — смысл им пылиться в запасниках, а так хоть какое-то общественное признание. Дорого у нас все публиковать, но то полбеды — еще и хлопотно из-за цензурного комитета. На них я батюшку натравлю, а вот собственными дивидендами я любовалась дома, доставая из карманов нижней юбки пыльные и потертые трофеи — все обнаруженные бумаги Владимира Дмитриевича Татищева. Скудноватый улов, откровенно говоря. Их просматривала дома и оттаскивала обратно наутро, стараясь замаскировать свой нездоровый интерес.
Удалось установить, что почерк наш покойный дедушка имел почти что медицинский, неудобочитаемый, корреспонденцию предпочитал вести на французском, а пространностью мыслей и вовсе не страдал.
Матерясь сквозь зубы, со словарем наперевес я переводила его залоговые письма, векселя, прочие кредитные страдания — расточителен был покойник. Не в него сын уродился, Слава Господу, а то бы и мне наследовать нечего было. В личной переписке — и тут обнаружилась нездоровая педантичность — к каждому черновику отправленного письма кто-то заботливо прикрепил ответ — жаловался на здоровье или вскользь упоминал неурядицы, но чаще всего делился утопическими планами. В разные годы Татищев Погост (а это оказалось то легендарное семейное именье, о котором я так мало знаю) претерпевал то попытки построить мануфактуру по производству мебели, то эксперименты с сельским хозяйством — по англицкой или прусской методе. То граф загорался устроить конезавод, то павлинью ферму. И все эти гениальные прожекты вкупе с текущими тратами требовали инвестиций, коих привлечь не удавалось. Отчее гнездо закладывалось и перезакладывалось с небывалым упорством. В одна тысяча восемьсот пятьдесят втором так четырежды за год ухитрился.
Это не я — прирожденный бухгалтер, это неведомый архивариус чутко собрал все закладные и пришпилил их сюда же.
В столбик записаны суммы залога и выплаты. Как только удавалось покойнику не вылететь в трубу?
Нет ответа. Равно как и на мои вопросы, в частности о личной жизни покойника. Любовных писем он не оставил, либо же спрятал хорошенько, а в дружеской переписке впрямую о подвигах не сообщал, разве что эвфемизмами, мне неведомыми. Порой кое-какие намеки проскальзывали, особенно упоминания под инициалами — о путешествиях и возвращениях, ужинах и балах, так то может означать все, что угодно.
В разгар библиотечной эпопеи в дверях библиотеки нарисовалось пухлощекое голубоглазое личико.
— Алешенька, здравствуй, дорогой. — я крайне редко вступала в непротокольное общение с деверем, так что ему моя избыточная приветливость тоже в новинку. Ну да, в коронационной Москве играли от моей скуки, так я уверена, что та суматошная неделя уже давно истерлась из памяти столь юного существа. Сколько ему сейчас, семь, восемь лет?
— Bonjour, madame! — вслед за мордочкой в дверь протиснулся весь Алексей Николаевич, и вот уже законный наследник графского рода жадно следит за моими движениями.
Свидетелей своих подлинных изысканий оставлять не хотелось бы, но не убивать же малыша.
— Хочешь помочь мне? — лучше пусть ему надоест все побыстрее и сам захочет сбежать, чем запомнит мою таинственность.
Но родственника я недооценила. Невзирая на юность, он неутомимо сновал по помещению, собирая и сортируя Петины альбомы, тетрадки и прочие документы, мало-мальски связанные с покойным. А ведь немалый архив остался. Даже учитывая, что значительную часть запасов я в свое время предала очистительному огню. Прожил бы до старости — мемуары двенадцатитомником бы издавал. Ох, Петя, Петя.
— Il n'a pas appartenu à Pierre. C'est un croquis fait le grand-père. — поправили меня из-за спины.
Я вздрогнула и выронила карандашный набросок скалы у чего-то, отдаленно похожего на бурное море. Про художественный дар покойного графа тоже раньше речи не было. Но если знать, то кое-какие различия в манере есть — Петя был более экспрессивен, а наш бедовый предок старался добиться фотографического сходства в пейзажах и портретах. И если с первым хоть что-то удавалось, то изображения людей отчего-то вызывали в памяти зловещие фотографии мертвецов поздневикторианской эпохи. Талант и усердие все же не равны друг другу.
Любопытно. До сих пор я не смущаясь мела все, что хоть отдаленно могло иметь художественную ценность, благо Николай Владимирович к искусствам декоративным питали ярое отвращение и очень радовались избавлению от хлама. А сейчас становится понятным, что придется сортировать.
На четвертый день за нашими с Алешенькой заботами пришел надзирать еще один потенциальный источник информации.
— Ваше Сиятельство, прикажете вещи Петра Николаевича спустить? — пророкотал камердинер papa.
В феврале девяносто пятого нас всех постигла неприятная история с моей тогдашней компаньонкой (Царствие Небесное всем ее фрагментам), когда мы свели с ним более близкое знакомство, но по своей воле этот старик со мной не заговаривал. А тут вон, проникся.
Оказалось, что еще в девяносто четвертом, когда Петеньку отлучили от семейных финансов и грозились лишить "всех прав состояния" за весьма себе скандальный мезальянс, комнату его суровый родитель велел освободить, и пожитки сплавить на чердак. То-то я удивлялась скудости обстановки, отлеживаясь в апартаментах покойника после взрыва. Естественно, ни одного следа бывшего владельца не нашлось. А вот в этих трех коробах напротив, множество мелочей, окружавших юного графа. Я задумчиво перебирала в руках книги, безделушки, небольшой портрет свекрови — да, явно характером послабее мужа была, прочие мелочи. Дома разберемся.
Сокровища я тащила в секретную подвальную комнату. Не то чтобы моя паранойя дала предсказуемое обострение, но пока не докопаюсь до сути, с Тюхтяевым этот вопрос лучше не обсуждать, ибо тогда вето на мои художественные изыскания ляжет быстрее, чем дождь из вот этой как раз тучи, которая явно вознамерилась поселиться над нашим домом навечно.
Второго мая моему мужу исполнилось сорок девять. Всего сорок девять. С утра подготовила целый сценарий праздника, даже с картой для поиска подарков, но проснувшись увидела нежный взгляд.
— Я люблю тебя. — и больше ничего не нужно. Ни мне, ни ему.
Вечером я впервые собираю полуофициальный прием, с четой Татищевых, несколькими сотрудниками его непонятного учреждения и почти гладко прохожу этот экзамен. В прошлый раз гостей в таком формате я принимала в Самаре и была ли та беспокойная неуклюжая девочка мной? Сейчас я умею улыбаться, поддерживать непринужденную беседу, щебетать с гостями, демонстрировать почти искреннюю радость от их прихода и хоть чуть-чуть приглушать восторг от ухода.
Тюхтяев еще не в курсе, что на следующий вечер придет семья, так что тоже с облегчением вытягивается на кушетке.
Я еще не знаю, что главный подарок на этой неделе он уже получил от самого неожиданного человека.
Ф.Ф.
Так и получилось, что седьмицу святых жен-мироносиц встречал в Белозерске. Родители Апполинарии смотрели пытливо и строго, поэтому предложение получилось словно само собой.
В местном храме объявили о помолвке и грядущем венчании, Поленька смущенно сияла, господин Осетров был необычайно суров, супруга его горда — все же, несмотря на скандальные обстоятельства, полоумная дочь сделала отличную партию, став столичной дамой, и лишь Братолюбов смотрел побитым щенком. Что же, дорогой коллежский секретарь, привыкай. Я же привык — и ты сможешь.
Всеми хлопотами обещала заняться будущая теща, так что надворному советнику оставалось только подождать положенные полтора месяца.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
