Александр Матюхин
ЛОВЕЦ БОГОВ
роман
Шидд (игк.) — тот, кто занимается отловом, охотой
Жиел (игк.) — существо, пожирающее душу. Псевдобог
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Кто пришел и кто вернулся.
Глава 001.
1.
Меня освободили из тюрьмы досрочно.
Слыхали об амнистии, которую объявил Президент полтора месяца назад? Слоны долго ломались, писали кляузы вышестоящему начальству, мозоли себе натерли на пальцах, лбы поразбивали от усердия, бегали, бегали, словно тараканы по матрасу, но против Президента, как говорится, не попрешь. Топот слоновьих сапог по холодному кафелю за дверью был тогда для меня что сладкая музыка.
Я как раз подходил под статью, и это не могло не радовать. Был бы у меня взлом базы в Ниши с особо тяжкими, тогда бы гонять мне бельевых вшей по штанам до седых волос, еще и железку бы впаяли промеж бровей, чтоб никогда больше в w-нэт не лез.
А вот гляди, пронесло. Статейка-то хилая. Ну, перепаял пару скретчетов. Ну, залез по недосмотру куда не надо (поди еще докажи, что по досмотру и куда надо) — это ж в наше суровое время и не преступление вовсе, а так, мелкое хулиганство, вроде как в соседском саду груш нарвать.
В общем, Здоровяк Пух поддал мне в спину кулачищем, швырнул следом старенький, потертый мой рюкзачок, бряцающий ржавыми клепками и пустышками-скретчетами, которые выбросить жалко было, а так нацепил — и вроде украшение. Ворота захлопнулись, отрезая два года жизни, и остался я один на один с обретенной свободой.
Ветрище здесь — не рассказать. Пробирает до костей, холодный, колючий. Швырнул мне пыль в глаза, заставил вспомнить что да как в этом мире.
Поплевал я на руки, подхватил рюкзачок (а весил-то он килограмма три, не больше), и направился в ближайшую забегаловку. Вокруг тюрьмы, стоит заметить, ресторанов всяких и кафешек тьма! Или люди думают, что в этом экзотика какая-то есть, или еще что, ей богу, не понять!
Спросите меня, Пашку Аскелова, так я скажу, что при виде железных ворот и одного единственного козырька сторожевой башни, который с этого места виден, мне застрелиться хочется! Дайте мне эктоплазм, и вот хоть сейчас мозги себе вышибу! А людям, получается, нравится тюрьмой любоваться... Странные люди. Тянет их, будто мотыльков на свет, туда, где пахнет опасностью.
Первый же ресторан с интересным названием "Ночь с Каролиной" был забит до отказа. Ни одного свободного столика! И это если учесть, что до города километров семь, не меньше. Видно, многие проводили ночь с незнакомкой, и им нравилось. Обогнув "Каролину" я заглянул в кафе неподалеку , а затем в забегаловку совсем уж непристойного вида. В забегаловке места нашлись, и даже, судя по объявлению, были спальные корпуса на втором и третьем этажах, но — боже мой — откуда такая плесень на стенах и паутина на рекзаторе света?! Да у них тут не убирали тысячу лет! Не хватало еще клопов нахвататься! Вот хохма-то будет. Два года в тюрьме чистеньким ходил, а на свободе, в первую же ночь чесаться буду, как вшивый в бане.
В общем, побродил я по замороченной паутине заведений до самого вечера, а когда темнеть начало, уже без выбора сунулся в ближайший бар и спросил у бармена за стойкой, можно переночевать или как?
Кредиток, само собой, на руках не имелось. Те, что были, три сотни с хвостиком, еще при обыске из меня выпотрошили. Тот самый Здоровяк Пух купил на них себе новенький скретчет и, руку дам на отсечение, лазил в w-нэт по закрытым порнографическим сайтам.
Бармен оказался нашим человеком! Просек что да как, на одежду мою, потрепанную, посмотрел и поинтересовался, смогу ли я завтра расплатиться? А заодно какой-то минералки мне налил с краситетелем. Угощает, стало быть.
-О чем речь! — говорю, — дайте мне свободный виромат и я вам в один миг хоть сто кредиток выужу!
-А скретчеты твои? — спрашивает бармен и кивает на мою оплавленную железку, что из левого виска торчит.
А я и забыл.
-Тогда на счет, — говорю, — зайду. За три года, небось, не все сбережения уплыли.
-Сейчас ставка новая, — отвечает бармен услужливо, — пять процентов годовых, а если более трех лет счет не обновлялся, вообще закрывают. Государству только дай возможность, последнюю шкуру сдерет.
Я подхватил беседу, побранил государство, постучал указательным пальцем по стойке, чтоб знали, мол, а сам подсчитал в уме, и оказалось, что до полных трех лет заключения я не дотянул две недели. Взяли-то меня в середине апреля, а сейчас конец марта. Холоднее чуть-чуть, и мокрый снег то и дело срывается, а так почти та же самая погода, что и три года назад. Как сейчас помню — тащили меня через улицу, а вдоль дороги деревья стоят и листочки на них свежие-свежие, изумрудные, аж глаз радуется...
А бармен уже сошел с темы и принялся рассказывать, как ему здесь плохо и отвратно живется. Налоги повышают каждый квартал, рэкет местный задушил, клиентов нормальных днем с огнем как-то... и все такое прочее, что наболело, о чем поговорить можно только с людьми понимающими (вроде меня, стало быть). Я долго слушал, кивал, подливал себе самостоятельно минералки крашеной. Она хоть на вкус и поганая, но в любом случае в миллион раз лучше той бурды переваренной и перепроцеженной, какой меня в тюрьме поили. Потом я вежливо попросил у него ключи от номера и, заполучив их, поднялся по скрипучим ступенькам на второй этаж.
До тюрьмы меня в Такере Грозным звали, в честь какого-то царя русского, а после тюрьмы Бессмертным назовут, в честь персонажа сказочного, худющего и злого. Зато и кредиток у него не счесть было. У меня пока, правда, ничего нет, но в скором времени будут, уж это я обещаю.
В номере обнаружился диван, столик небольшой круглый с двумя табуреточками около, ивизор, микробиль и пульт дистанционного управления неизвестно от чего. Ивизор он, по крайней мере, не включал, а микробиль и без того пульсировал изумрудным пятнышком светопитания. Под потолком висели рекзаторы света, количеством три штуки, но горел только один, с переменным успехом. Хоть клопов нет, и то радует. На диване лежал свежий, запакованный комплект постельного белья. Из комнаты вела еще одна дверь, в ванную. В ванной меня встретил чистый унитазик и душ с барахлящим индикатором. Дураку понятно, что первым делом я сбросил одежду и ринулся под душ. Меня тот час легко ужалило током, а на индикаторе красным по белому высветилось, что пульс мой равняется девяносто ударам в минуту. Пришлось индикатор обесточить — прыгать от разрядов под прохладной водой лично мне удовольствия не доставляло. Шмякнусь еще головой о кафель, вот и была вся свобода...
Хорошенько помывшись, отдраив спину мочалкой, а голову дешевым шампунем с полочки, я расстелил на диване хрустящую простынь и как был голышом, так и рухнул головой в подушку.
Благодать! Ни тебе подъемов, ни отбоев, ни Пьянчужки с верхней койки, скрипящего по ночам своим пластиковым протезом! Спи — не хочу! И ни один Здоровяк Пух не врубит свет и не начнет орать пьяным голосом "Вставайте, сукины дети! Я вам покажу Первое Апреля и День Всех Влюбленных в одном лице!" А как хотелось врезать ему в приплюснутый черный нос, чтоб заткнулся! Как хотелось опрокинуть на пол, мордой в железную решетку, и долго, с наслаждением бить по почкам, да пусть и не армейским сапогом, а голой пяткой, главное, чтоб скулил он и орал, что больше не будет, что никакие мы не сукины дети, а заключенные, и что у нас тоже права есть, и сон нам положен восьмичасовой, а не какой придется, и что терпеть мы не можем, когда напившийся охранник выводит одного из нас и устраивает показательно-карательные процедуры при помощи своей "палочки-выручалочки" и ведерка с водой, настолько холодной, что кусочки льда о края бьются, от которой челюсть сводит и кожа синеет на глазах.
Помню, пару раз мне случай такой выпадал — чтобы расквитаться за все. Удача сама в руки шла. Как-то запоздал Здоровяк с включением тока, да и дверь еще толком закрыть не успел. Казалось — плечо подставь, и мечты твои сами в руки прыгнут. Но, видно, ангел мой хранитель одернул. Ударь я хоть раз Здоровяка, хоть попытку такую предприми, не спать мне сейчас на свежих простынях. Здоровяк бы не простил. И Слоны бы не простили, офицерюги проклятые (кличку свою получили от сокращения названия: СЛужба Охраны Ниши, значит). Ругаться, оно всегда пожалуйста. Заключенный без мата не заключенный. А руку хоть раз поднимешь — тяжелейшее преступление — тут твои годки отсидки, как на дрожжах расти начнут. Моргнуть не успеешь.
А я каким-то чудом сдержался. За два года ни одного нарушения режима. Ни одного проступка! Я, можно сказать, образцово-показательный у них был.
Почесал я металлические шрамы от скретчетов, и с удовольствием подумал о том, что один, маленький скретчет у меня все-таки остался. Я ведь тоже до ареста не голубей гонял, знал, что рано или поздно Слоны примутся за наш бизнес основательно. Вот и решил на всякий случай потайной скретчет установить. Распаял его, вживил в пять разных участков тела и замкнул цепочкой ДНК. Хорошо получилось, незаметно. Ни один индикатор не взял, ни один проверяющий не обнаружил. А если учесть, что по старой книжонке все делал, можно сказать по картинкам, так вообще есть повод гордиться. Поначалу, правда, в тюрьме от уколов у меня сыпь на коже появилась, аккурат в тех местах, где распаянки вживлены. Ну, думал, попался. А врач один, лысоголовый коротышка в контактных линзах с синими зрачками (модно, наверное, у них так ходить), мазь мне выписал, противолишайную. И где бы это я в двухместной камере пять на пять метров лишай подхватил? Но вылечил. Не мазь, конечно, помогла, а трава одна, которая на заднем тюремном дворе росла; Пьянчужка мне ее показал на прогулке и посоветовал, мол, разотри пальцами, слюной размочи и прикладывай на полночи к тем местам, где раздражение. Он хоть и алкаш со стажем, но, видишь, разбирается кое в чем.
А за окном темнело. По-настоящему, как положено. Накатывала серость, удлинялись тени, вспыхивали где-то неподалеку огоньки интермобилей. В тюрьме закат по расписанию — гасят свет, "намордники" на окнах задирают, так, что и не видно ничего — и кромешная тьма до само утра, когда вспыхивают лампы, режут глаза, раздирая сон на лоскуты.
С нижнего этажа доносилась развеселая музыка, на улице шумная молодежь запускала в небо огненные хлопушки. Лет пять назад около тюрьмы даже проезжать опасались, слухи ходили, что бродит поблизости призрак одного опасного маньяка, которого в тюрьме убили. Что маньяк этот вооружен какими-то невиданными огнестрельными пушками, что никакое оружие его не берет, что воет он по ночам замогильным голосом, и что если увидит кого, то вмиг перерубит напополам и закопает где-нибудь под тюремными стенами. Правда, ни одного трупа, ни под одной стеной так и не нашли, но и над вопросом как вообще призрак может перерубывать кого-то пополам никто не задумывался. Просто к тюрьме старались без веской причины не приближаться. А сейчас настроили баров, магазинов, домиков всевозможных (от убогих деревянных, до краснокирпичных с забором выше неба) и живут, веселятся вовсю, словно в центре города на празднике каком-нибудь. Ничего им не страшно, молодым. Все у них еще впереди. И тюрьма для них — это экзотика, невиданный мир, куда уж они-то точно никогда не попадут, и неприятностей с ними здесь никаких не приключится. Ну что вы, только не с ними! В шестнадцать лет я тоже так думал, и когда первый раз в Нишу влез, и когда впервые от патрульных сматывался, на ходу скретчеты сдирая. Об одном не думал, о том, как хрупок мир, который находиться внутри нас. Как легко ломаются стеклянные стены души от одного-единственного удара судьбы. А когда понимаешь, что ты совсем и не бессмертен, и что мир не крутится вокруг, а идет себе дальше и ему совершенно наплевать на еще одного маленького, сгорбленного, смятого человечка оставленного позади, вот тогда и задумаешься впервые: а действительно ли все так просто в жизни, как кажется? Действительно ли все упирается только в бесконечный праздник на улице, дискотеки и выпивку? В гулянки, танцы, секс в общагах? Действительно ли каждый день расцветет нескончаемой радостью от жизни, и не обратится в прах, сгорев под давлением настоящего?..
Вот так задумывался, бывало, и получал дубинкой по ногам, чтоб быстрее шевелился. Там, в тюрьме, времени на размышления не давали. А сейчас — сколько угодно. Благодать, право слово.
Дотянувшись до рюкзака, я вытряхнул содержимое на ковер. Джинсы и футболка, свернутые в комок, старая куртка и дырявые кроссовки, в которых меня по аллейке и вели — вот, собственно, и все, чему можно было уделить внимание. Бритвенный станок, который в бытность свою включался, стоило поднести его к подбородку, сейчас не реагировал ни на что. А в инструкции, помню, говорилось, что заряд на десять лет... одно вранье кругом... Еще лежал фонарик, невесть как доживший до моего освобождения и даже слабо подмигнувший тусклым светом, а еще полиэтиленовый пакет, в котором завернуты были немногие предметы моего тюремного быта.
За окном шумно хлопнуло, и в темнеющем небе расцвел яркий бутон разноцветных огней. Где-то внизу обрадовано засвистели и заулюлюкали. Празднуют чего-то...
Я лениво, растягивая удовольствие от того, что никто не подгоняет, оделся в сравнительно новое (если поставить рядом понятия "новое" и "не поношенное"), и спустился на первый этаж.
Бармен приветливо кивнул, когда я проходил мимо. Больше никто внимания не обратил. Собственно, никто и не должен обращать. Пора отвыкать уже. Все время коситься по сторонам тоже не стоит.
На улице я тотчас наткнулся на группу подростков, оживленно привязывающих очередной патрон с фейерверком к ближайшему столбу. Все пространство вокруг бара было утыкано интермобилями. Почти из каждого доносилась бодрая музыка, смешиваясь в однородный хаос, так что понять, кто и о чем поет, было весьма сложно. Подростки распивали спиртное и наперебой поздравляли жениха и невесту, которых поблизости, кстати, не наблюдалось.
Бабахнул патрон. В небо взмыла струя красного огня, под общий радостный вопль разлетелась разноцветными звездочками.
Подойдя к ближайшей группе празднующих, я поинтересовался, не знают ли они, случаем, где здесь поблизости есть ночные клубы вироматов? И чтобы круглосуточные.
Подростки оживленно и наперебой указали дорогу, напоследок одарив тремя банками пива. Я пообещал, что немедленно выпью за здравие жениха и невесты, и свернул в переулок, как показали.
За спиной вновь бабахнуло. В номер, судя по всему, можно будет возвратиться только под утро. Прислонившись спиной к холодной стене, я открыл одну банку, пустив пену между пальцев, и сделал несколько глубоких глотков. О, пиво! Вот уж чего действительно не хватает в тюрьме, так это пива. Тот же самый Пух, зараза, сядет, бывало, на стуле перед решетками, с упаковкой, и давай банку за банкой выдувать, а еще журнальчик читает, картинно так, черным глазом из-под черной же брови зыркает, наблюдают или нет? А мы наблюдали. Глотали вязкую слюну и наблюдали. И каждый корил себя — ну, зачем смотришь-то? Зачем распаляешь желание? А ведь не оторвать взгляда. Природа человеческая такая. И против природы, стало быть, не попрешь.
