Условно-досрочное бессмертие. Часть 1. Старуха

Аксюта

УСЛОВНО-ДОСРОЧНОЕ БЕССМЕРТИЕ

"Мне бы жизнь свою, как киноплёнку,

Прокрутить на десять лет назад..."

Владимир Маркин

слова из песни: "Я готов целовать песок..."

ЧАСТЬ 1. Старуха

ГЛАВА 1. В которой Ладияра становится переселенкой и получает некоторые необходимые знания о новой родине.

Месяц назад ей исполнилось сто шесть лет. Приезжали гости из городской администрации, очень официально поздравляли, улыбались на камеру, называли долгожительницей. Долгожительница! Надо же! Вроде бы вот только что успела поумнеть, как раз сейчас бы начать жить, а тут уже срок умирать пришел. И смерть уже близка, она чувствовала это: время от времени сердце сжимала мягкая лапа нежно-горячо-больно. Но отпускала. И Лада оставалась жить, от чего чувствовала и облегчение, и разочарование одновременно. И прекращать эту жизнь ей не хотелось, и немного страшила полная неизвестность, что будет там, за порогом, и в то же время, поддержание своего существования стало достаточно сложной задачей. Самое элементарное: встать, одеться, приготовить поесть, убрать за собой, то, что в молодости совершалось быстро, между делом, сейчас стало сложной задачей, требовавшей дополнительного обдумывания, как к ней подойти.

И благослови господь тех умных людей, что изобрели всю эту домашнюю технику, позволявшую ей сохранять самостоятельность и не виснуть камнем на шее у родных. Впрочем, внучка (вообще-то на самом деле правнучка, но они уже давно отказались от всех этих "пра") заходила к ней минимум два раза в неделю, да и внук, её отец, каждые выходные заезжал. Жаль мало их, родных, всего по одному на поколение приходится. Дочь, которая умерла, не дожив и до пятидесяти, внук и вот теперь уже вполне взрослая правнучка. В её бы возрасте правнуков десятками считать, но не сложилось.

Щёлкнул кнопкой вскипевший чайник и в чашку с заваркой полился крутой кипяток. Так, теперь блюдце, ложечку и вазочку с печеньем. Чая в чашку она теперь наливает только до половины. Как не прискорбно было это замечать, руки у неё с недавних пор начали трястись так, что существовала большая вероятность расплескать его, не донеся чашки до рта. Салфетка. Она всегда полностью сервировала себе даже самую пустяковую трапезу. И за внешним видом своим следила: домашние мягкие брюки, пушистый мохеровый джемпер и тапочки без задников, больше похожие на аккуратные туфельки — старость, не повод распускаться и позволять себе выглядеть неопрятно. Из украшений только один перстень. Массивный, мужской — янтарь в оправе из серебра. Впрочем, он — не столько украшение, сколько память о муже, которую она стала постоянно носить, когда поймала себя на том, что стала забывать не только как он выглядел, но даже как это было, когда он еще был жив. Там, почти под самой оправой и нужно было знать, куда смотреть, чтобы увидеть, застыло какое-то совсем мелкое насекомое, от которого хорошо были видны только большие, по сравнению с остальным крохотным тельцем, крылья. Муха в янтаре.

Лада тяжело и медленно встала — в последнее время для совершения даже самых простых действий ей приходилось прикладывать неимоверные усилия. И путь в гостиную занял непозволительно много времени, а большое кресло, обитое мягчайшим плюшем чуть повытершимся на сгибах, не то что приняло её в свои объятия — буквально засосало, как в пучину. Устала. Лада закрыла глаза, казалось, что на мгновение, а оказалось что навсегда, потому что мгновенная острая боль, милосердного быстро прошедшая, пронзила её грудь, потом ощущение падения, казавшегося бесконечным, а за ним только тьма и далекая точка света впереди к которой её повлекло с неодолимой силой. То ли потому, что про свет в конце тоннеля не слышал разве что совсем глупый и не любопытный, то ли от того, что мир действительно устроен именно так.

А потом её, как пылесосом засосало в какой-то боковой отвилок, еще раз прокрутило и выплюнуло в иную, странную реальность, которая реальной быть никак не могла. Во-первых, у неё теперь опять было тело — странно лёгкое, невесомое и в то же время инертное. Ненастоящее. Во-вторых, и реальность, окружавшая её, была какой-то неправильной, текучей, изменчивой и в то же время слишком упорядоченной. Геометрической, иного сравнения Лада просто не смогла подобрать, хотя при жизни обладала немалым словарным запасом. Единственное, что выглядело настоящим, это тропа под её ногами: из плотного жёлтого песка с встречающимися изредка некрупными камешками. Лада даже подумали было подобрать один, в качестве доказательства её подлинности, но решила, что это глупо. Если это такой изощрённой предсмертный бред, то почудиться ей может вообще все, что угодно, а если таково её посмертие ... то всё равно, всё что угодно. Вместо этого она принялась пристально вглядываться в окружающую не-реальность, хотя было это зверски утомительно. Правильные, математически выверенные формы, закономерно переходящие одна в одну, цвета, также вступающие во взаимодействие друг с другом, скорее химическое, чем подобное тому как смешиваются краски на мольберте художника, пропорции которым соответствовали смутно припоминаемые математические правила ещё из той, прежней жизни. Запахи появились только когда она задумалась об их существовании и то, какие-то невнятные, полустёртые.

А что, если таким образом и выглядит процесс умирания, когда постепенно распадающийся разум транслирует совершенно фантастические картины, а всё, что по этому поводу рассказывают разнообразные деятели, не более чем их фантазии? Свидетелей-то нет.

В порядке эксперимента она попробовала отломить от разветвленной конструкции "ветку", и та с мертвым хрустом очень легко отделилась от своего основания. Зачем она это сделала? Какое-то совсем бессмысленное вредительство получилось. Выбросить обломок у Лады не поднялась рука — пришлось взять его с собой. И брести дальше, напряжённо и внимательно наблюдая за метаморфозами этой не-реальности, хотя это и было довольно утомительно. Очень утомительно. Слишком утомительно, просто невыносимо, до полного помутнения и отвала сознания.

Пока в репликаторе отстраивалась материальная оболочка нового жителя этого мира, Осе Лайно Барр наблюдал за этим процессом и тихо завидовал. И даже не выпавшему шансу ещё раз начать все заново, а тем знаниям, какие будущий житель этого мира усваивает прямо сейчас и с потрясающей лёгкостью. Когда-то эта технология обещала устроить прорыв в обучении, на радость всем лентяям, но оказалось, что применить её можно только когда человек не совсем материален или, как минимум, находится между жизнью и смертью. По крайней мере, сам Лайно составил соответствующее распоряжение, что если случится с ним какая беда, которая приведёт его на грань существования, пусть медики перед реанимационными процедурами подключат его к курсу, освоить который в реале у него мозгов не хватило. На тот момент это показалось ему удачной идеей и возможностью в трагедию заронить зерно великой удачи. Да и сейчас, если честно, кажется. Особенно в тот момент, когда становятся внятны для понимания очертания тела нового переселенца и то во что это тело одето, а разум проходит невиданные и чудесные трансформации. Невидимые, что конечно же жаль, но о которых до некоторой степени можно судить по показаниям приборов, на основании чего можно будет выдать какие-то направления и рекомендации по дальнейшему обустройству. Собственно, сама машина и выдаст, его задачей, как оператора было вмешательство в случае какого форс-мажора, ну и, разумеется, встреча и приветствие нового жителя этого мира — это никакой машине не поручишь.

Не так уж часто оживали оставленные на попечение Лайно механизмы, чтобы ему надоело наблюдать за одним и тем же в своей основе, но весьма разнящимся в значимых частностях процессом. Как постепенно, в туманной мути репликатора становятся доступными для непосредственного восприятия общие антропоморфные очертания и тут же покрываются пеленой из одежд — почему-то все люди из всех миров, сколько их есть, в представления о собственном теле включают кучу привычных, сопровождавших их в течение жизни вещей, не только облачения, но и украшения, хронометры, прочие мелочи. И это не стало исключением. Просветлела, а потом и исчезла туманная дымка, оставив в репликационной зоне только поручень — не все сразу начинают ориентироваться в новом, окружившим их плотном мире, многим требуется некоторая поддержка. А новосозданный человек и вовсе чуть было не свалился с ног — настолько сильно пошатнулся.

Взглянув на нового жителя этого мира, Лайно ощутил мгновенный укол разочарования. И вот это — то, ради чего создавали наисложнейший механизм гениальные конструкторы прошлого?! Существо было убогим. Тонкое, скрюченное тельце, редкий белый пух на голове, кожа обвисла, а кое-где, местами, была покрыта неровными тёмными пятнами. Проще говоря существо выглядело совершенно нежизнеспособным, но природное скопидомство (очень жаль было собственных затраченных усилий) не позволило Осе Лайно Барру сразу спустить его в утиль. Женщина. Это он определил не по каким-то внешним признакам, которые были совершенно неинтерпретируемы, это природная чувствительность понять помогла. Он смерил её тусклым взглядом, но речь, стандартную, уже не раз произносившуюся и которую не раз еще будут произносить, всё же начал:

— Это не смерть — ты жива, и жить будешь в ином мире, совсем не похожем на тот, в котором ты обитала раньше. Жить долго, так долго, как сама захочешь — для нас не определён конечный срок бытия. На пороге, где смерть встречается с жизнью, ты получила кое-какие знания, которые позволят тебе выжить в нашем мире и что-то от тебя ушло, а что-то осталось. Позднее подумаешь что именно, это может оказаться важным. Вопросы есть?

Бледные тонкие сиреневые губы дрогнули, вытолкнув единственное слово:

— Зачем?

— Нам так надо было, — сказал он, по сути ничего не ответив и продолжил, торопясь сказать всё важное, пока у новосозданной не закончился период предельной внимательности. — Вот эти бумаги — это твои документы, смотри не потеряй. Да, и не вздумай распространяться о своей прошлой жизни, если жить тебе не надоело — развоплотишься на раз. По легенде ты эмигрантка из Баргалии, места очень далёкого и это должно снять большинство вопросов по твоей неосведомлённости. По выходе направишься к зданию с самым высоким шпилем, там тебе скажут, что делать дальше. Теперь действительно всё. Иди! — проговорил он с силой и Лада шагнула в белую дверь в белой стене в которой, кажется, за мгновение до того ничего не было.

Вышла и сразу же чуть не угодила в эпицентр драки. Жестокой, это сразу же было заметно, хотя ни холодного, ни, тем более, огнестрельного оружия видно не было. А вот пострадавшие уже имелись: один, держась за живот, сидел провалившись к стене в паре шагов от неё, другой неопрятной кучей валялся на обочине дороги. Лада сразу же, не раздумывая, отступила к стене, в которой никакой двери не было уже и в помине, прижалась к ней спиной и начала потихоньку отступать в сторону. Когда ты очень хрупкая старая дама, подобные зрелища любопытства не вызывают, а помощи с тебя всё равно никакой нет.

Страшное место, эта новая реальность, в которую её закинуло.

Страшное, но по-своему притягательное, это она вынуждена была признать. Пока медленно, порядком изношенные тело иного не позволяет, бредешь по улицам незнакомого города есть время поглазеть по сторонам. И что бы она там себе не думала поначалу, это явно не тот свет, каким его представляют себе люди её далёкой родины. Слишком уж чуждый и в тоже время реальный. Небо низкое, словно бы состоящее из бледных, перламутрово светящиеся пятен. Широкие лопасти медленно вращающихся ветряков, поднятые ввысь массивными башнями, словно бы цепляются за него. Под ногами неровные булыжники мостовой, сама улица течёт, плавно изгибаясь, узкие листья деревьев длинны и столь бледны, что почти не имеют цвета. А на том месте, где в нормальном городе находились бы газоны, здесь располагались мелкие пруды с кристально-чистой водой, в которых живут рыбы, внимательно следившие за прохожими прозрачными, внимательными и очень умными глазами. Так, по крайней мере, показалось Ладе.

Прохожие? Прохожие были, их высокие силуэты в долгополых одеяниях то и дело попадали в поле её зрения, но их было немного и все они предпочитали обходить её по широкой дуге. Опасение? Отвращение? Пока рано судить. Но Лада привыкла: и дома многие отводили от неё взгляд, неприятно людям видеть чужую немощь.

Куда она шла? Поначалу просто пыталась убраться подальше от опасного места, потом подняла глаза от неровных плиток мостовой и упёрлась взглядом в высокий белый шпиль, словно бы воткнувшийся в небо. И тут же вспомнила, что именно туда ей и надо, так говорил тот странный человек, встретивший её в не менее странном месте. Ещё и документы какие-то всучил, буквально впихнул ей в руки, удивительно, что она их до сих пор их нигде не посеяла, а дисциплинированно тянет за собой. Что ж, в качестве конечной цели это направление ничуть не хуже любого другого. Всё равно никаких иных вариантов у неё нет, кроме как разве что лечь и прямо не сходя с места умереть, но это Лада сегодня уже пробовала и получилось у неё это дело настолько криво, что повторять нет никакой охоты. А вот тощую стопку малоформатных листков желтоватой рыхлой бумаги, следовало осмотреть поподробней.

Лада остановилась прямо посреди тротуара и потёрла левую сторону груди. Сердце, словно бы опомнившись, опять начало тихо и нудно ныть. Ну да бог с ним, если не обращать внимания получается вполне терпимо.

Ветка, обломанная во время посмертного путешествия, которую она так же продолжала тащить за собой, мешала. Лада ещё подумала, что, может, бросить её, но та выглядела такой вопиюще живой, что рука не поднялась, пришлось зажать её подмышкой и начать перебирать бумажки неловкими, скрюченными артритом пальцами. Так, ну это явные документы, причем, что довольно забавно, на том месте, где должно значиться ее имя — пустое место, видимо, предполагается, что позднее она впишет его сама. Следующая бумажка — направление на работу. Какие, однако, предусмотрительные у нее похитители, позаботились о том, чтобы она имела возможность получить средства к существованию. И, если верить этой писанине, служить она будет при местном муниципалитете в качестве... Кого-кого?! Лада прочитала еще раз и убедилась, что зрение ее не обманывает, там действительно написано: "Специалист по инженерно-теологическим изысканиям и контролю качества построений". Губы сами собой расползлись в иронической ухмылке. Это хорошо. Если она до сих пор способна смеяться над абсурдностью ситуации, значит, точно жива.

Ближе к центру города прохожих стало намного больше, а вот желающие шарахаться от чудаковатый старухи практически исчезли. Что здорово затруднило её передвижение, ибо никаким подобием деликатность местные жители не обладали. Толкали, пихали и задевали её как нечто неодушевлённое и, не извинившись, бежали дальше. Лада пару раз даже чуть было не упала — буквально чудом удержалась на ногах. Здания с самым высоким белым шпилем она всё-таки достигла, но не смогла ощутить по этому поводу не то что радости, но даже удовлетворения — слишком устала. А на улице, как назло, ни одной лавочки, да Лада бы даже на мостовую присела, не тот у неё возраст, чтобы по мелочам смущаться, если бы не опасение, что потом не сможет встать, и если бы не было так людно. Затопчут ещё.