Стадо
Туман густел на глазах, словно кто-то накладывал и накладывал его сверху, разравнивал, уминая слои.
— Саш, а завтра с утра на речку!
— Сырым все будет...
— Ну мы ж не с рассветом! А роса быстро сохнет. Говорят, тут отмель песчаная, в воду хорошо заходить, а то я ила боюсь.
— Ладно, посмотрим... обустроиться бы сперва, осмотреться, что тут за люди. Тебя ведь часами из воды не вытащить, а все-таки в доме вещи останутся.
— Местным больше делать нечего, у отдыхающих воровать, которым сами жилье сдают... Ой, Саш, коровы идут.
— Городское дитя... Анка! Стол не переверни, скакать.
— Нет, ну правда, по нашей улочке! Мычат, и бубенчик — слышишь, звякает? Жаль, из-за забора не видно. "У моей коровушки рыжая головушка". Я в детстве мечтала — будто бы у меня в деревне бабушка, а у нее корова, живая, теплая, молоком пахнет...
— Бодается...
— Отстань! Ай, не щекотись ты! Дудочку слышишь, тоооненько? Или мне уже чудится... Не видно почти ничего... как же он их находит, в сумерки да по туману? Пастух.
— А чего их искать, сами домой бегут.
— Нет, правда, а если какая-то отобьется?
Днем все высохло быстрее, чем надеялись, можно было и на речку, и в лесок за летними опятами, и куда угодно. Деревня лежала в низинке, утопала в отцветающем шиповнике — белом, розовом, красном — благодать. И домик им достался уютный, хоть и старенький — зато большой двор и сад, полудикий, заросший буйным кустарником. Самое то после городского асфальта.
Только туманы здесь третьи сутки уже начинались в сумерках и наливались молочным, густели всю ночь. Не то с реки шли — да какая там река, почти ручеек — не то ухитрялись добраться с дальних болот, до которых топать и топать.
А в остальном, в остальном... договорились и о молокеЈ и даже о хлебе — соседка, пожилой шарик баба Маня, пекла такие караваи, что о городских булках, видимо, думать не захочется долго.
— Может хлебопечку купить, когда вернемся? Я бы могла заняться; конечно, не каждый день...
В сумерках жалобно и одиноко звякал бубенчик. Сырой воздух словно в горсти сжимал звук, не давал далеко разноситься.
— Слышишь? Так близко...
— Это не Ягодное, это какой-то Туманный Дол. Тут постоянно такие туманы, или нам повезло? Я вообще-то хотел вечерами гулять. Ты чего там застряла?
— Саш... смотри, на дорожке корова. Почти под окном, даже так видно.
— Ешкин кот... кто-то забыл калитку закрыть! Щас все перетопчет. Ты чего?
— Нет, не ходи. Мне не по себе как-то. Она на окно глядит.
— Да ладно, это ж деревенская буренка, не бык для корриды. Да отцепись ты!
— Стой... слышишь дудочку? Снова...
— Ничего я не слышу... пусти уже! О, а она ушла наконец. Ну хоть калитку закрою.
А вот по утрам здесь было бесспорно хорошо, и даже голосистый на диво соседский петух не мешал. Да и просыпались почти с рассветом, раз ложиться приходилось раньше полуночи. В городе от такого режима взвоешь, а тут радостно. Выскочить на крыльцо, потянуться, чтоб хрустнули косточки, и к умывальнику звонкому, жестяному, с ледяной, пахнущей металлом водой...
— Анкин, ты чего застрял? Иди умывайся!
— Саш... у нас на дорожке следов нет, и за воротами нет. Корова...
— Туман же не дождь, это воздух сырой, не земля.
— Все равно глина влажная, а копыта же острые. Я тут еще думала... ведь стадо по широкой дороге обычно гоняют. А у нас не улочка, а одно название.
— И?
— Так они ходят. Здесь. Мы видели...
— Ну прошли мимо несколько буренок, подумаешь, может им тут удобней.
— Но следов-то все равно нет. Нигде возле нас. И это... лепешек. И поздновато ходят, надо же подоить. Мы ж вечернее молоко берем! Как бы хозяйка успела?
— Может это вторая партия. Коровы-совы. А что, есть такие птицы, называются "рогатая сова"...
— Баб Мань, а у вас корова ученая? Сама с пастбища домой доберется?
— Куда она денется, умная, не хуже собаки... Только чего бы самой-то? Василий у нас ни одной скотины не потерял, лет десять уже трудится.
— А их только по центральной гоняют?
— Так удобней же, там и дорога плотная, не раскисает в дожди. Широко, опять же, ничьих кустов не поломать. По проулкам они уже потом сами расходятся.
— А только одно стало есть?
— Конечно одно, кому надо возиться, да и коров в деревне не шибко много.
Анка со стуком захлопнула дверь, обрезав лезущие в дом студенистые, стылые пальцы тумана, еще неуверенные, не как в темноте.
— Баба Маня говорит, был здесь пастух, да сгинул, пошел в таком вот киселе отбившихся коров искать. Давно...
— Тебе тут сейчас нарасскажут.
— Да нет, по слову тянуть приходилось. Но дудочку я ведь сама слышала.
— Мало ли кто играет.
— А они в туман не выходят из дома... нельзя, говорят.
— Ну разумно вообще-то. Это же молоко настоящее, вокруг столба заблудиться можно. И будут тебе и сказки, и что угодно.
— Она говорит, в этом году началось раньше прежнего, но летом почти всегда так стало, пересидеть надо.
— Ну зашибись вообще. Ничего, что мы тут всего на два месяца?
— Ну днем-то нормально все. Они уже сами привыкли, предупредить не подумали. Но ведь мы не уедем?
— Куда уж теперь... Кстати, когда вчера выходил закрывать калитку, продрог как бобик. Ничего себе июньская ночь... странно, что в доме топить не приходится, спасибо хоть здесь тепло. О, вот и у меня глюки. Как он их этой простите музыкой собирает? Я думал, надо что-то ритмичное, бодрое. Ты что, плачешь? Анка, ты чего?
— Да как-то... дудочка жалобная такая. Вспомнилось, как я в детском саду, и маму жду, всех забрали уже, а меня никак, по стеклу капли ползут, темно, и я думаю, бросили...
— Так забрали же в итоге!
— Да, но... чего-то обидно так... А еще у меня бусики были, красные, и подружка однажды как дернет...
— Ну не реви, хватит, хватит... У кого-то красный нооос... А теперь давай улыбнись.
Бесконечно, бесплотно тянулась где-то песенка дудочки — пара нот, одиночество последнего человека последней зимой. Навязчивая, порой едва различимая, и не отвяжешься — так ночью над ухом гудит комар.
— Он возле нас что ли кружит? Там же дома соседние, как?
— Не знаю... Саш, я бабу Маню спросила, что это за коровы, она вообще не хотела, но говорит "ничьи", а потом...
— Ни хрена себе!
— Саш, ты чего? Ты куда?
— Да у нас целое стало по участку прется! Забор что ли свалили.
— Стой, не ходи!
— Пастуху я сейчас... О, слышишь, близко играет? Он там, с ними.
— Сашка! Да стой ты! Вместе пойдем.
— Ты ж местных буренок боишься.
— Ну... оставаться не хочется. Только давай за руку, не выдергивай только.
Пахло сыростью, горькими болотными травами и парной сладостью молока, словно наклонились над ведром со свежим удоем. Печальный жестяной бубенчик ронял звуки, как умывальник капли. То справа, то слева.
— Да вообще ничего не вижу. Это одна что ли корова осталась, остальные свалили? Ты что, опять ревешь? Нашла время.
— Не... Больше не буду. Послушай... стой... Холодно как, прямо осень. Слышишь, справа? А, нет, левее... Их кажется все же несколько...
— А звук один. Странно, какие-то очень тихие твари, от нас шума больше. Эти только мычат и звякают...
— Говорят, в такую погоду многие звуки глушит.
— Чертов туман... Ыть!
— Эй?
— Да я чуть ногу не сломал. Это мы к поленнице забрели. Вообще не туда идем. Эти скотины все еще у нас на участке.
— Ага... Слышишь? Дудочка там, и мычат.
— Там вообще вроде дом. Был, или я нихрена уже не понимаю. Держись крепче, еще и ты грохнешься. А, вон кажется и корова. А там человек вроде? Эй! Ты, там, кто есть! Слышишь?! Стой, чтоб тебя... Ну вот чего ты на мне снова повисла? Ладно, никуда я не денусь. Пошли к дому, осторожнее только.
— Саш... я не знаю, но мне кажется, они нас окружают.
— Кто?
— Коровы. Вон еще пятно темное, и сзади, и там... Пошли лучше обратно к поленнице... они не залезут, а мы пересидим.
— Дом в двух шагах, какая поленница, мы там замерзнем в полный нафиг. Смотри... ешкин кот, трава в инее. Обалдеть нынче лето. Что встала-то?
— Теленочек от стада отбился.
— Какой еще теленочек?!
— Маленький, с красной ленточкой... Жалко... Я его сейчас приведу. Ему грустно, он маму зовет!
— Какую маму?! Ты обалдела? Стой сейчас же, я говорю!
— Ан... ка? Ты где? Да блин, сама же просила не отпускать! Эй, ты где? Ты меня слышишь? Ау? Анка? Черт, прям болотом пахнет. Ко... ровы, вы чего? А ну, пошли прочь! Вас тут сколько? Стой, буренка, кис-кис, умница, так и стой, я сейчас мимо... Коро...
— "У моей коровушки рыжая головушка, теплый, влажный, мягкий нос... я ей травушку принес "... Да что ж так холодно-то... Ау... А... я где? Я куда зашла? Эй, это ты? Ты там? Сааш... Саш...
