10

Архивные изыскания захватили меня с головой. Как это все, оказывается увлекательно. Раньше могла бы найти себе столь благородное хобби — заодно бы и с людьми нужными знакомства свела, эрудицию поднакачала... Да что теперь, после драки-то.

Письма, наброски, счета, рисунки. Писем маловато, так после меня и столько не найдется — я свято блюду основы конспирации и сжигаю почти все, а уж черновики и вовсе не имею привычки оставлять. Хотя, если запланировать жизнь долгую и примечательную во всех смыслах, можно было бы и написать честные мемуары с завещанием опубликовать лет через тридцать после смерти. Весело будет наследникам, не отнять. Но пока ехидство стоит поумерить, и серьезнее отнестись к реалиям уже прожитой чужой судьбы.

Какие интересные выводы напрашиваются... Благодаря Петиной безалаберности, да Алешенькиной подсказке, теперь у меня есть нечто большее, чем дневник, я почти что инстаграм покойного графа Татищева имею на руках. Знать бы как им воспользоваться.

Множество зарисовок с Крымской войны стоит сразу отложить — те события юная вобла встречал уже в родовой усадьбе, а вот сами наброски усадьбы можно и повнимательнее изучить.

Красивое здание, покруче Вичуги. И колонны, и пафос, и пруд. Беседки вообще по монументальности Капитолию фору дадут. Дети резвятся у пруда. Четверо детей носятся вокруг чопорной матери — а выживет лишь только старший. На обороте подписи — Nicolas, Sophie, Annette, Pierre. Вот, значит, отчего моего покойного мужа так назвали. А ведь не зря советуют осторожнее с приметами быть. Хотя не мне бы об этом заикаться — ради благосклонности papa целую многоходовую комбинацию задумала. Ничего, будем считать, что собственного сына в честь великого царя называю, а что совпадение такое — так на то и Святцы, чтобы особо народ не разбегался с фантазией.

А вот еще одна зарисовочка. И здесь темная фигурка стоит у деревьев чуть поодаль. На обороте привычный перечень обогатился упоминанием le jeune Alexandre. Вот откуда наши комплексы, не любили тебя родственники, которым такую обузу навязали. Надеюсь неведомая мне бабушка Татищева изрядно крови попила своему мужу за адюльтер.

Итак, некоторые работы графа Владимира Дмитриевича с большей или меньшей уверенностью можно отнести к сороковым годам уходящего столетия. И тут стоит упираться в пейзажи. Лошади, дороги, силуэты — они универсальны для любой страны, хотя порой архитектура отчаянно намекала на западное местоположение.

Наброски солдат, офицеров, дам. И ведь не хватило совести хоть что-то подписывать. Не подумал вовсе о будущих поколениях. Хотя кое-какие портреты с инициалами. Вот над этим явно трудился — Le duc Constantin Frédéric Pierre d"Oldenbourg с неожиданным участием взирает с очередного листа.

Очередной альбом, рассыпается уже от времени и вот-вот... В общем, возвращать уже и нечего — тисненый кожаный переплет рассохся, треснул и отпустил на волю все прошитые листки. А внутри обложки еще листочки. Немного, но это уже поинтереснее — явно предок хранил их не для посторонних глаз.

Вообще потрясающее сокровище — при педантичном прагматизме и нарочитой скрупулезности в деталях, Владимира Дмитриевича вдруг потянуло на средневековую романтику и на фоне романской версии Нотр-дам де Пари изобразил повергнутого рыцаря в доспехах российского гвардейца в парадном мундире. Рыцарский оранжевый плюмаж извалян в грязи, а соотечественник наш потрясает саблей... Что же это у него в голове тогда было? 1843 год.

Явно чужой рукой — небрежно, но невероятно живо изображен мак. "Давай любить друг друга, пока есть время". Без подписи, без адреса. Зато на толстой дорогой бумаге. Вот страсти-то у них бушевали, а?

Ладони даже взмокли от волнения — я трогаю переписку двоих уже умерших, скорее всего, людей. Их тайну, которую прятали столь далеко и глубоко... Пусть и до сушеной сволочи это происходило, то волнительно-то как!

И вот еще одна зарисовочка той самой церкви, на сей раз увитая цветами. Ландышами, что само по себе забавно. В стародавние времена, когда не в меру деятельная лавочница в одном провинциальном городке только запускала коготки в богатого наследника, случилось мне ознакомиться с тайным языком цветов. И вот ландыш — это просто парадоксально. "Ты сделала мою жизнь полной" и здесь же невинность. Неужто наш предок втрескался в знатную девственницу? При наличии колыбельки с наследником дома, определенно, некрасиво вышло.

А вот явно того же периода работа — уж больно примечательная бумага — с неровными краями, одинаково надорванными чуть правее середины. И здесь уже совсем странный пейзаж — неестественной длины дворец, словно вырастающий из озера. Прямо классический голландский сюжет, только вот домик уж совсем небедный. И венок плывет по этому озеру. Интересный себе веночек, говорящий прямо. Жасмин (ах, какой проказник был наш предок), магнолия, розовая гвоздика, мак. Значит все удалось, но жестокий рок, вкупе с суровым российским брачным законодательством недвусмысленно намекают на необходимость возвращения домой. Сорок шестой год. Выходит, все же не простой адюльтер.

Нужно найти что-то связанное с тем периодом... Или просто в лоб спросить у особы, много и часто путешествующей... У меня такое знакомство одно, но обращаться туда — это авантюра, для которой я уже слишком стара.

Тогда начнем с логики. Здание небедное, и явно непростое. Ни одного флага, ни одной таблички мемориальной, но тут их еще и не ставили.

Что ж, самое время повиниться.

За ужином, я старательно улыбаюсь, заискивающе заглядываю ему в глаза...

— Что-то случилось? — с интересной смесью тревоги и усталости интересуется муж.

— Ничего-ничего. — я когда-нибудь научусь ровно держаться рядом с ним, а? — Мне тут подумалось, что раз у меня образовалось столько свободного времени, то можно заняться чем-то, что знатным дамам положено.

Он скептически покосился в мою сторону. Да, салоны оказались слишком скучны, в рукоделии косорукость чересчур заметна...

— Сейчас же модно увлекаться искусствами всякими, благотворительностью... — я перебираю кончиками пальцев столовое серебро. — Вот и было бы очень хорошо заняться изданием работ всяких малоизвестных художников. То есть это сейчас они малоизвестные, да еще и мрут зачастую в нищете, а потом станут ого-го! Я бы предложила съездить в Париж, там сейчас бедствует множество творцов, чьи работы лет через сорок будут стоить дороже нашего дома. А сейчас за еду пишут! Прекрасный бизнес-план, Михаил Борисович, да?

И впрямь шикарная идея. За бесценок скупить раннее творчество всех этих модернистов и импрессионистов, а дети озолотятся же. Да что дети, это и для себя вполне таки достойный пенсионный план. И чем же я раньше думала?

— В Париж? — сухо повторил муж.

— Да! Нам в школе столько о Монмартре рассказывали! — я постаралась напустить во взор наивности, да только явно переборщила.

— Не в Вашем положении по заграницам разъезжать. — обрубили мне все фантазии.

Ну ничего, я не до скончания веков беременная буду, оклемаюсь чуток и рвану. Малышу — няню, а сама галеристкой заделаюсь. И буду вся такая гламурная, с парчовым слингом наперевес. В мое время это как раз самое то, но сейчас явно чересчур, если верить прищуренному взгляду супруга.

— И популяризация бедствующих художников имеет мало общего с публикацией работ Вашего покойного супруга. — добил меня действующий муж.

Да он же ревнует, осенило меня вдруг. К покойнику. Вот это да!!! Интересно, за что меня ждет худшая расплата — за Петеньку или генеалогию сушеного гада?

— Надо же с чего-то начинать. — быстро собралась я, стараясь унять дрожь в пальцах. — Если я начну вдруг вытягивать недооцененных из числа тех, которые сто лет спустя станут событием на Christie"s и Sotheby's, то это будет несколько подозрительно. А вот плавно проникать в этот круг, начиная с амплуа ностальгирующей экзальтированной дамы — самое то.

Ведь самое то, точно?

Тюхтяев сердито покосился в мою сторону, но в глаза не смотрел.

— Отчего-то раньше Вы искусством не интересовались. — сухо обронил он поверх тарелки.

— Зря Вы так, очень даже интересовалась. Даже портретов вон, два завела. — ну улыбнись, прошу. Но нет этой улыбки, а жаль.

Медовый месяц закончился. Это было не так чтобы трудно или досадно — просто я застряла в тихих семейных буднях: Тюхтяев был главной жизненной целью столь долго, что сбывшаяся мечта меня несколько опустошила. То есть все, конечно, было прекрасно, и в отрезке от позднего вечера до раннего утра я тактильно и зрительно наслаждалась счастьем, но в остальные часы проснулось давно забытое шило в неприспособленном для этого месте. Не в последнюю очередь этому поспособствовал один неугомонный граф, разбередивший мое болото... И да, я помню о беременности, но чопорная матрона как-то из недр пока не вылупляется. Мы ждем. Терпеливо ждем, а покуда...

— А если Вам художественные изыскания не по вкусу, то вспомните, Михаил Борисович, Вы приглашали меня послужить Отечеству в секретной службе? — спросила я, стремясь увести разговор от неприятной темы хоть куда.

— Смутно. — вздрогнул он.

— Как же, в Москве, после той бомбы. — контузия все же у него, мог и запамятовать.

— Не было ничего подобного. — он с увлечением рассматривает содержимое тарелки.

— Разве? — я чуточку сузила глаза и получила в ответ совершенно неожиданную слегка испуганную улыбку.

— Я именно так запомнил. — это уже твердо.

Но мне бы сейчас не помешала официальная служебная надобность, а то вчера букетик получила весьма оригинального свойства. И записочку с указанием места и времени встречи. Что-то не так с записочкой, но об этом надо подумать наедине, и не когда ум взрывается от догадок. Надо было сразу признаваться милому во всем этом, но что уж теперь-то кулаками махать.

— А кто меня окучивал для авантюрных подвигов?

Жалеет, небось, сейчас. Вон и губы сжал плотно.

— Мне скучно. Помните, когда мы Вас лечили, то на стенку же лезли, покуда не начали работать. — если надавить на жалость, то дрогнет, я точно знаю.

— Так. — он отложил приборы и посмотрел на меня так, что захотелось съежиться и мышонком вдоль стеночки свалить в норку. — Я многое могу понять и принять, но Ваши самоубийственные выходки закончились. Вот прямо в церкви и закончились, когда Вы пообещали меня слушаться и подчиняться во всем.

Он что, серьезно, что ли? По-моему, да. Как же я теперь?

— Совсем-совсем? — пискнула я.

— Совсем. — спокойно, холодно и спорить как-то боязно.

Ох, а ведь крут же мужик, когда захочет. Когда мы с ним только встретились впервые я еще думала, что он куда жестче любого известного мне человека, а потом расслабилась. Вздохнула и пошла к себе. Молчала весь день, вечер, ночь, следующее утро. Глаз не поднимала и излучала покорность. Что ж еще-то излучать, когда сверила почерк на записке от господина Шпренгтпортена и кассовых подсчётах. Небось тоже копал, и нарыл всяко больше. Мне-то от семейного архива только огрызки достались... Зато вот картиночками не разжился, что внушает определенный оптимизм. Глядишь, и смогу обменять кое-что мое на кое-что тоже мое.

— Не стоит обижаться, это единственное разумное решение. — спокойно обронил суровый муж за обедом. — Вы же не планируете сочетать материнство и отсидки по подвалам?

Вздохнула. Теперь я считаю себя более опытной и в подвал-то меня не заманить, но от мысли, что эта беременность запрет меня дома навеки впадаю в ярость.

— Но торговлей-то я могу заниматься? — ладно, избыточную творческую активность можно и другим путем реализовать, хотя с Тюхтяевым вместе было бы интереснее. Безопаснее, спокойнее и пользы бы больше... Опять же, вращаясь в правильных кругах можно было бы что-то полезное узнать о враге. Но любимый еще может и передумать, а пока...

— С господином Калачевым? — уточнил он. — С ним можно.

Рынок потребительских товаров Российской Империи ждут тектонические потрясения.

Первым делом мы подготовили тампоны, которые должны выстрелить ближе к зимним праздникам, когда начнутся балы и прочие мероприятия. Параллельно нашли маленькую мастерскую, где начали штамповать перьевые ручки — это добро хорошо пойдет с начала осени.

Для настоящего бизнеса я выбрала развлекательное направление. Сейчас страна переживает, да и еще долго будет переживать подъем, шальные деньги жмут карманы их владельцам, так что товарищество "Калачев и Ко" вполне сможет на этом заработать. Откроем мы для начала боулинг. Частные кегельбаны редко, но открываются в домах особо знатных и богатых людей, кое-где полутемные залы устраивают при гостиницах, а мы превратим это дело в индустрию развлечений. Я уже соскучилась по некоторым любимым формам досуга. Да и есть еще парочка идей, с этим связанных, но их я буду реализовывать попозже. В основном, конечно, касаются они того, за что муж голову с плеч снимет — именно в развлекательном секторе я планирую отмывать деньги, которые смогу нажить в иных сферах. И господин Шпренгтпортен сможет идти самым дремучим лесом, когда полезет в бухгалтерию. Уж в такой-то, далекой от компьютеризации учетной вольнице можно слона упрятать. Так что не рассчитываю, что стану владельцем уникального бизнеса, но зато объяснить в случае чего появление неучтенных доходов будет проще.

— Фрол Матвеевич, нам нужен большой склад простой прямоугольной формы. Если не найдем что-нибудь подходящее по дешевке, то построим. — воодушевленно вещала я, сидя с любезным другом в ресторане.

Мой партнер не сразу понял, что именно от него хотят, а поняв, еще больше изумился.

— И Вы, Ксения Александровна, думаете, что это разумно?

Не думаю, а точно знаю. Если вдруг не оценят аристократы, то подсадим купечество, но расходы отобьём точно. Не спортом же единым жив человек, и пьяные чемпионаты еще смогут стать гвоздем сезона.

Подходящий каменный амбар нашли быстро и тут я снова возникла на пороге конторы господина Гроссе. Вызывать его домой было чревато — до поры я оберегала мужа от лишней информации. Вообще, секретов развелось под нашей крышей — больше желаемого.

Светило архитектуры чуть побледнел при встрече, но лицо сдержал.

— Рад встрече, Ксения Александровна.

— И я, дорогой мой Василий Иванович!

Долгий взаимный обмен любезностями, поздравления с моей свадьбой, с рождением долгожданного первенца у четы Гроссе, признания в том, что и я тоже скоро... Прекрасно пообщались.

— Василий Иванович, мы с моим деловым партнером решили построить одно увеселительное сооружение, и нуждаемся в декораторской помощи.

По глазам вижу, что не очень горит энтузиазмом. Но беременным отказывать нельзя.

— И еще один момент, Василий Иванович. — я небрежно уронила оправленный в паспарту рисунок на пол среди прочих бумаг. — О, точно! Как думаете, можно было бы фасад в таком стиле оформить?

Господин Шене поднял творение покойного графа, повертел в руках.

— Ridderzaal? — постучал пальцами по столу. — Это неоправданно дорого. Стилизацию, конечно, можно сделать, но для кегельбана это не очень гармонично...