|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
После первых часов бешеной скачки самому последнему конюху стало ясно, что наше путешествие скорее похоже на безудержное бегство, чем на мирное паломничество. Мы закладывали изрядные крюки, объезжая крупные селения, пробирались заросшими лесными дорогами, а не наезженными, коней меняли в ночи у неведомых откуда взявшихся людей, а не на ямских дворах.
Но, похоже, всего этого оказалось недостаточным, чтобы окончательно запутать следы. Уже через пару часов, после того как мы остановились на ночлег в нескольких верстах от Ярославля, к нашему лагерю подъехали трое монастырских служек и стали умолять доехать до Спасского монастыря, где по их словам нас уже ожидали.
Ждан стал усиленно делать хорошую мину при плохой игре, возмущаясь тем, что званное посольство такое непредставительное.
-Послал нас владыка Ермоген князя Углицкого звать,— склонив голову, тихо отвечал на упрёки моего дядьки молодой чернец.— Смирите гордыню, явитесь на зов. Ить ныне с Углича в великом гневе идёт митрополит Казанский к своей епархии.
-С Углича? — удивился я такой новости.— Как же мы разминулись?
-На всё Божья воля,— смиренно ответил монашек. — Токмо владыка мнит, что вы нарочно его объехали, дабы за то премерзкое, что в удельном граде учинено, ответ не держать.
-Ты чего мелешь?— взъярился Тучков.
-Что слышал, то и говорю,— не стушевался служка.— Бают, в Угличе митрополит Ермоген немало колдунов и христоборцев похватал. Ныне их в цепях волокут в Казань на его суд.
-Самовольство старец учинил, Углич не его епархия,— возмутился Ждан.— Мы на сие патриарху жаловаться станем.
-Вот и владыка також речёт, — согласился чернец.— Дескать, в Москву писать надо, пусть глава Русской Церкви слово своё скажет.
-Что делать станем, княже? — дядька выглядел растерянным.— Старец Ермоген норовом груб, языком дерзок, может обидные речи тебе сказать, достоинство твоё замарать. А ежели не поехать — так вовсе озлится может. А ну как велит в схваченных угличан в воду посадить? Те хоть нехристи, а всё нашего посада люди, жаль если их по злобе сгубят.
-Как это в воду посадит?— не понял я смысла речей своего воспитателя.
-Да уж известно, как владыка свой суд правит. Коли приведут к нему инородца, он тому велит вину свою святым крещением избыть. А ежели отказ слышит, то так речёт: не хочешь трижды окунаться, то с тебя и одного раза довольно будет. Тут митрополичьи слуги басурманина вяжут и в реку мечут. Суров на казни старец Ермоген.
-Праведно владыка судит,— возразил услышавший нашу беседу чернец. — Единого магометанина казнит, а у десятерых нехристей, сие видящих, сердца касается благостная искра святого Духа и желают они принять нашу истинную веру и стать христианами.
-Вели собираться, едем,— принять решение мне не составило труда.— Углицких инородцев в беде не бросим.
По дороге к Ярославлю Ждан переговорил с монахами и узнал от них о причинах негодования главы казанской митрополии.
-Владыка Гермоген приехал нетленные мощи благоверного князя Романа осмотреть. Разузнать, верно ли, что чудеса при них творятся, народ исцеляется. Ну, вот пока он в граде-то был, ему и нашептали разное. Вроде как нашёл митрополит лютерские кумирни на посаде, да с зельевой избы умельца твоего велел в железа ковать, яко злого колдуна,— сообщил мне дядька.
-Вот, чёрт,— невольно сорвалось с моих губ кощунственное в этих местах ругательство.
Похоже, мне удалось самому себе в очередной раз устроить серьёзные неприятности. Ведь именно я надоумил Баженку, сына воспитателя, отправлять всех его пациентов в Преображенскую церковь на молитву. В своё время эта мысль виделась нам очень удачной, по крайней мере, доверие больных к своему лечащему врачу изрядно повышалось. К тому же казалось нелишним напоминать горожанам о моём предместнике на Углицком княжении, до сих пор весьма чтимом в народе. По крайней мере, фраза — " сё бывало и при благоверном князе Романе Владимировиче, да ныне позабылось", унимала ропот по поводу многих нововведений.
— Митрополит казанский яр, да отходчив. К ласковому слову отзывчив, — продолжал инструктировать Тучков.— Только ты с ним при народе не заговаривай, незачем простому люду видеть, как мужик на царёва брата голос возвышает.
-Из простых казаков владыка, к вежеству не привычен. Может и бранным словом обозвать,— пояснил дядька в ответ на мой недоумённый взгляд. — Ну, уж коли хотим миром дело решить, надо стерпеть обиду. Ибо, как люди молвят — назвался груздем, полезай в кузовок.
Проехав через город по московской дороге, мы приблизились к мощной каменной крепости, по совместительству являвшейся священной обителью. Через посад мы проехали неузнанными, к тому же не тратя время на помпезную церемонность. Однако в Спасо-Ярославовом монастыре торжественной встречи избежать не удалось. Во двор вышел даже владыка Гермоген, который с некоторой любезностью дал руку для целования, а после вполне милостиво благословил. Правда, по позднему времени стол нам накрывать не стали, но предоставили удобнейшие кельи, убранные с изрядной роскошью.
— В добром духе митрополит,— радостно нашёптывал мне перед сном Тучков.— Яз разузнал, после нашего отъезда, при встрече на реке, к нему на ладью молодой Битяговский перешёл. Вроде как расстарался Данилка, умолил его преосвященство не карать строго новокрещённых. Так что княже, не кручинься, спи покойно.
Успокоенный добрыми вестями, уснул я мгновенно. Сны ко мне пришли светлые, с яркими красочными образами. Однако под утро нежная пастораль ночных грёз сменилась довольно насыщенными эротическими картинками. Проснувшись с рассветом, обнаружил на ночной рубахе вполне материальные последствия своих сновидений.
-Вот ведь засада, проснулись молодые гормоны,— промелькнула в голове первая мысль.
Да и остальные помыслы шли на ту же тему:
-Да уж, ведь уже поверил, что в новой жизни довелось мне стать бесполым. Забывать ведь стал, что есть на свете плотские радости. Вот до чего лебяжья перина довести может, на походной кошме такого сроду не приснится.
Скинув запачканную рубаху, я принялся искать ночной горшок. Услышав мою возню, в комнату ввалились ночной караульщик и молодой монастырский прислужник. Увидел княжича голышом, они остолбенели и замерли у входа с открытыми ртами.
-Да пойдите же прочь, дайте нужду справить, — пришлось мне гаркнуть на них.
Не дожидаясь реакции слуг, я повернулся к ним спиной. Через миг прислужника с моим грязным бельём уж след простыл, а на кровати лежала чистая одежда.
-Хоть с одеванием не докучают, свыклись с моими привычками, — мысль доставила явное удовольствие.
С облачениями и раздеваниями с помощью сонма слуг мне смириться так и не удалось. По этому и многим другим подобным поводам мной велась многолетняя борьба с собственным двором, и видимо моё упрямство, наконец, переломило старые традиции.
По выходу из кельи меня окружила свита и торжественно провела на богослужение в Спасо-Преображенский собор. Литургию совершал митрополит Гермоген. Пока длилась служба я прикидывал, как построить с ним беседу, одновременно механически выполняя ритуалы. Из раздумий меня вырвал голос здоровенного протодьякона, ревевшего прямо в лицо:
— Изыдите, оглашённые!!
Мне показалось, что митрополичий дьякон обращается прямо ко мне. Но поскольку грешником я себя не считал, то и с места не сдвинулся. После часа разноголосого пения из алтаря вынесли Святую Чашу. Ноги сами понесли меня исполнять привычный обряд. Однако митрополит совершенно неожиданно не дал мне Святых Даров, протянув их стоявшему рядом Бакшееву. Я остолбенел, за спиной поднялся ропот моих придворных.
-Не раскаявшемуся грешнику Тела Христова не принять, — твёрдо заявил владыка.
По его лицу было ясно видно, что Дары у него можно отнять только с боем. Но судя по нарастающему среди моих спутников шуму, кощунственная драка могла начаться в любой момент.
Словно по наитию свыше, я упал на колени и склонил голову, одновременно произнося подобающие грешнику речи:
— Отче, прости мя. Без числа согрешил во всём. И не имею от кого получить избавления от грехов моих, разве от Бога моего и от святой церкви, к ней же прибегаю и к тебе, владыка. Прости мя и благослови. Согрешил, каюся, прости меня грешного и благослови, несть бо того греха, коего яз, окаянный, не совершил! Каюся, прости мя, отче!
-Вижу, истинно хочешь покаяться, — голос митрополита Гермогена изрядно потеплел,— Да не отрину я кающегося о согрешениях! Жди меня в Рождественской церкви.
Провожая меня к Трапезной палате, Ждан пытался намёками объяснить, что детально расписывать свои прегрешения всё же не стоит.
-Поди, за вожение с еретиками так на тебя владыка озлился,— строил дядька свои предположения.— Ты далее так же держись, грешен, мол, безмерно. А уж каким обычаем и в чём согрешил — отговаривайся, что не помнишь. Переусердствовать в уничижении перед митрополитом не страшись, кашу маслом не испортишь, да и видоков при том не будет.
Опасения Тучкова мне были понятны. Тайна исповеди конечно священна, но твёрдо полагаться на это никак нельзя. К некоторому моему удивлению, стыда за то, что мне приходиться изображать раскаяние я совершенно не испытывал. Кем-то из французских королей сказанная фраза о том, что Париж стоит мессы, вполне подходила к нынешней ситуации. Правда, в моём случае на карте стояла судьба доверившихся мне людей. Ради их спасения я вполне готов был взять все чужие прегрешения на себя, благо худшее, что мне грозило — это простоять пару часов на коленях, твердя псалмы.
Ждать мне долго не пришлось, казанский владыка вошёл в небольшой храм быстрой походкой, громко стуча своим посохом. Подойдя к алтарю, он внимательно оглядел меня суровым взглядом из-под бровей и, внезапно уткнув в меня указующий перст, спросил:
— Христианской ли ты веры?
-Крещён яз, — немного растерянно ответил я на вопрос старца и в подтверждение своих слов даже вытащил на свет нательный крестик.
-Крест носишь,— покачал головой суровый митрополит. — А в Господа нашего Иисуса Христа веруешь?
-Верую.
-А почто мерзкие дела против Его слов творишь?
-Ничего я не делал, — слова вырвались из меня непроизвольно, на чистом рефлексе.
-Лжу речёшь!— яростно вскрикнул владыка.— А уж сам её измысливаешь или бес её твоими устами произносит — то мы быстро узнаем.
-Какой бес?
-Коего ты внутрь себя пустил, а яз изничтожу, — голос Гермогена грохотал в небольшом храме, словно раскаты грома.
После таких слов церковного иерарха меня прошиб холодный пот, противные липкие струйки побежали по лбу и по спине.
-Как он мог узнать, — в голове бился единственный вопрос. За ним стрелой пролетели панические мысли:
-Что делать? Признаться и покаяться — так могут и в срубе сжечь. Всё отрицать — так по местной традиции запрут в каменном мешке далёкого монастыря и не выпустят без решения верховных иерархов.
Обмануть этого свирепого священника я уже совершенно не надеялся. Митрополит на мои терзания взирал молча, не отводя от моего лица пронзительного взгляда.
Когда он, наконец, заговорил, мне уже казалось, что моя здешняя судьба закончена.
— То, что гнева Господа страшишься — сие отрадно. Да и падучей на тебя не приключилось, может и не успел нечистый в тебя пролезть, — уже спокойным голосом произнёс владыка. — Пойди пред алтарём преклони колени, да молитву прочти.
После того как были пропеты положенные по случаю псалмы, Гермоген поднял меня с колен и возложив руки на мои плечи тихо произнёс:
— Ныне, чадо, назвал меня себе отцом и хочешь исповедоваться в своей худости. И да не утаи срама от меня и яви все свои согрешения. Веруй Богу, сказавшему — "Если исповедуешь свои грехи, то будешь прощён!". И не моги, чадо, утаить не единого греха меня усрамившись, не то лишён будешь царства небесного и будешь предан вечной муке. Но всё исповедуй мне, не погубляясь срамом.
-Како, чадо, впервые растлил девство своё и чистоту телесную осквернил — блудом или скаредьем, ибо блуд бывает всякий? — начал задавать вопросы владыка.
Раньше мне на исповеди таких вопросов не задавали, мой угличский духовник быстро проговаривал стандартный набор вопросов и, удовлетворившись моими кивками, отпускал грехи.
-Да, как-то ещё и не..,— договорить я не успел.
-Не опоганивайся ложью в божьем храме,— прервал меня суровый иерарх.
-Блудил ли с чужыми жёнами? Со сколькими блудил, или с отроками содомски, или над собою был грех содомский, или с жёною, или сзади, или на себя пущал?
Из всех подозрений митрополита до меня дошел смысл лишь одного, а именно в пристрастии к однополой любви.
-Да какие содом..,— договорить мне опять не дали.
-Тихо! — рявкнул Гермоген, и продолжил задумчиво.— Бес что ль в тебе буянит? Ну, от святотатца коей дозволяет себе воду пущать на восток, всякого ждать можно.
Тут мне захотелось треснуть себя по лбу. Точно, я ж с утра, спросонья, справил малую нужду в горшок, стоящий прям под образами. Помочиться на восход солнца считалось таким же тяжким грехом, как извести нерождённого ребенка зельем. Суровость и подозрительность владыки, известного своим крайним благочестием и приверженностью к старым канонам, стали понятны.
-Противу праздника блудил ли, или с дитятем, или в руку, или с черницею, или с попадьёй, или с дьяконицей, или со скотиною, которую едят, или со вдовою, или над пьяным кем, или над сонным? — опрашивал въедливый старик.— Да не стой столбом, коли узнаешь свой грех, молви — грешен. И сколько раз согрешил.
-Не было ничего такого,— затряс я головой.
— Можа целовал кого с похотью, по-татарски? Или давал своё срамное место лобызати? С блудницами лежал? Или рабу понял? Или с иноверкой какой пался?
Не дождавшись от меня реакции, Гермоген продолжил:
-Не случалось ли у тебя истечения в нощи и мокроты какой?
И об этом, похоже, донесли. Понурив голову, ответил:
-Было, грешен.
-Видел ли жёнку во сне?— не отставал владыка.
-Видел.
-Чуял ли холод какой при том?
Какой ответ будет верным, я не представлял и наугад брякнул:
-Чувствовал.
-То сатана соблазнил тебя сонного!— опять распалился Гермоген.— С нечистым совокуплялся и теперь служишь ему! И отрекаться не желаешь!
Обвинение было столь нелепо и неожиданно, что до меня не сразу дошло, что сам митрополит подсказывает мне правильные ответы. После минутного замешательства, нужные слова сами нашлись:
-Отрекаюсь от сатаны, плюю на него.
Ну-ка, — с некоторым интересом промолвил владыка.— Изведаем, оставил ли тебя нечистый, иль изгнать его придётся.
Проведя несколько обрядов, Гермоген признал меня свободным от бесов и продолжил исповедь.
Дальше дело пошло легче и за следующий час я признался в сребролюбии, в лакомстве и пьянстве, в злопамятстве и гневливости, в том, что смотрел на девиц с похотью, в том, что спал без пояса и ел вместе с иноверцами.
Завершилось моё уничижение падением ниц перед святым алтарём и мольбой перед Господом о прощении. Удовлетворившись этим действом, владыка отпустил мне грехи, и, подумав, назначил епитимью:
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
