обновление от 29.10

Время в пути от Суздаля к Владимиру прошло, словно в полусне. Всю недолгую дорогу Ждан пытался мне что-то растолковать, но задумываться над его словами у меня не было сил. Для Афанасия произошедшее у монастыря событие, похоже, не осталось тайной, он тоже ехал молча, лишь изредка покусывая свой ус. Если раньше я пребывал в некоторой надежде, что всё устроится само собой, без моего активного участия во властных разборках, то в нынешней ситуации рассчитывать на такое развитие событий уже не приходилось. Поскольку просто плыть по течению становилось невозможным, оставалось сделать выбор — вступать в интригу против Бориса Годунова или во всём следовать его воле. Ситуация складывалась как в поговорке — куда ни кинь всюду клин. Если бы вопрос стоял только во мне, то я бы, скорее всего, отступил, и далее покорно играл роль марионетки царского шурина и не сильно переживал бы по этому поводу. Материальная сторона вопроса меня совершенно не заботила, при всей роскоши даже царской жизни, по комфорту и количеству доступных благ она во многом не дотягивала до уровня материального состояния мало-мальски обеспеченного человека двадцать первого века. Патологическим властолюбием я тоже никогда не страдал, к возможной перспективе добиться практически неограниченной власти относился спокойно. Но меня окружали верящие в меня люди, поставившие на мою карту свои судьбы. Поскольку я никак не мог принять решение, подозвал к себе Бакшеева, одновременно отправив подальше с каким-то мелким поручением Ждана.

-Что скажешь, Афанасий? — мнение старого воина мне стоило узнать в первую очередь.

— Об чём? — попытался прикинуться пнём ветеран феодальных войн.

— Нет времени балясы особо точить, говори прямо, что думаешь.

— Мне, холопу, о княжьих делах невместно мыслить,— продолжал гнуть свою линию рязанский упрямец.

— Афанасий, коли не ты, кто скажет то?

-Правда твоя,— согласился Бакшеев.— Яз душой кривить не стану. По нраву ли мне тот путь, на который тебя родня материна Жданкиными руками вытолкнула? Нет, не по нраву. Пойду ли по твоему слову, куда велишь? Пойду, поздно мне господина менять.

— Почему поздно?

— Ты, княже, всю дорогу свои думы думал, а я свои,— хмыкнул Афанасий.— Приметил, что с утра нас выехало на двоих людишек меньше, чем вчера на ночёвку встало. Может, конечно, молодцы в Суздале загуляли, да что-то в сие не верится. Мню, мчат они уже с доносом на крамольные речи.

— Откуда знаешь про речи?

— Да по лицу твоему, на нём всё словно на белом листе всё написано, — вздохнул рязанец.— Смутил тебя Жданка, ради своей бездельной корысти!

— Дядька тут совсем не причём, — вырвался из моей груди вздох.

— Княже, сам помысли, как не причём?— начал мне зло выговаривать мой верный спутник. — Покуда жив и здоров наш великий государь Фёдор Иванович тебе от распри с первым боярином не жарко не холодно. Отчий престол тебя рано или поздно дождётся. Вдовьи царства на Руси хоть случались, да долго не держались. Вот Жданка то раскумекал, чего теряет, коли ты с царёвым шурином сладишь. Борис Фёдорович в ближние к тебе чужих не пустит, своими людишками окружит. Ведь дядька твой також к тебе во дворню всё своих сродственников да кумов тащит, чужих отодвигает. Вот коли ты завраждуешь с Годуновыми, Ждан у тебя останется первым слугой. Есть у твоего воспитателя заветная мечта — род свой до боярства довести. Он не токмо чужими, своей головой рискнёт, только бы потомки его в боярской думе сидели.

— Тучков мою благодарность давно заслужил, к тому же Годунов тоже не вечный. Так что рано или поздно получит его род свою награду, надо успокоить его,— такое у меня сложилось мнение о стремлениях Ждана.

— Вот поздно ему в тягость, ему рано охота, — хмыкнул Афанасий. — Вот от того тащит нас в распрю не подумав. Выждать надо бы, сил поднакопить.

— Нас? То есть ты тоже за заговор? — позиция удельного военноначальника меня озадачила.

— Борис Фёдорович не агнец небесный, особого добра от него ждать не следует,— разговорился Бакшеев.— Покуда ты в палатах пировал, яз ведь не токмо с тобой, но и в людских палатах сиживал. Послушал, чего Борискины холопы спьяну мелят. Сам знаешь, что у пьяного на языке, у тверёзого на уме. Много чего балакали его людишки, злыми делами бахвалились без стыда. При таком тестюшке долгие лета тебе будут, только ежели займёшься забавами пустыми. Коли, скажем, станешь ты Бога молить целыми днями напролёт, как наш великий государь, али даже пить-гулять с рассвета до первых петухов, иль с охот звериных или из опочивален бабьих не станешь вылезать — вот тогда ты Годунову станешь люб и приятен. Но коли ты самодержавно править станешь, то , мню, скоренько изведёт тебя тесть твой высокомудрый. Ведь он до правления жаден, словно пьяница до вина, и ревнив к власти, словно старец к молодой жене.

— Думаешь, он рискнёт венчаного царя погубить и престолом овладеть? Не столь он опрометчив, — не поверил я Афанасию.

— Расскажу тебе житейскую сказку, кою своим очами видел и ушами слышал, — продолжил свою речь старый воин. — Проживал в моём уезде сын боярский, поместьем его наделили по первой статье. Парень был удалой, женился на девушке-красавице. Жить бы им да добра наживать, но на полевой службе, в первый же год после свадьбы, поймал служивый стрелу татарскую. Вроде ранило легонько, но по приезду домой слёг и от огневицы помер. Детей им мужеска пола Бог не дал, поместье у вдовы отобрали. Ей нарезали землицы чуток, да и та нежилая. Пошла горемычная на дальнее богомолье, а вернулась с младенчиком. Возрастом тот ребеночек вроде прямой сын своего отца. Вдовица начала тяжбу за поместье, его ведь за сыновьями служивых оставляют. Пока челобитные шли, пока приказные думали, а государь указал — слух прошёл, дескать, помер болезнью младенчик тот принесённый. Поехали отписывать сызнова поместье, глядь — там мальчонка здоровенький бегает. Тока ранее вроде мастью был белявый, а нынче потемнел волосом, прежде казался крепышом — ныне словно тростиночка. Стали дознаваться у матери, говорит, болезнь так ребёнка поменяла. Где правда, где ложь — только Богу ведомо. Вот так осталась вдова помещицей. Такие то чудеса на Руси случились из-за двух сотен десятин, да десятка семей крестьянских. Чего из-за целого царства может статься, того даже мне на ум не придёт.

— Значит, мнишь, я сразу после свадьбы могу на свете не зажиться?

— Яз того не говорил,— усмехнулся пожилой дворянин. — Ты сам промолвил. Вот ответь на вопрос, почему я ныне рядом с тобой еду, а не в холодной землице лежу?

— Не знаю, Бог хранил, — ответ мой звучал вполне традиционно для здешних ушей.

— На Господа надейся, а сам не плошай,— Бакшеев наставительно поднял указательный палец. — Оттого, что меня ещё родитель мой покойный учил, дескать, когда собираешься в лес на оленя, не забудь и рогатину от медведя.

— Понятно, значит надейся на лучшее, готовься к худшему, — что ж, тут не находилось темы для спора, эта истина звучала непреложно во все времена.

— Вот-вот. Ты, княже, первого на Руси боярина за Агафона не держи, — Афанасий оглянулся по сторонам и понизил голос. — Мню, ныне он в такой силе, что и царь поперёк него слов не скажет. И ведь Борис Фёдорович эдакую силищу забрал не щучьим велением, а своим хотением. Так что, не обдумав сперва, сразу ввязывать с ним во прю, тоже самое, что угодить как кур во щи.

Решившись, я пересказал Бакшееву все события прошлой ночи. Практически дословно передав разговор со старухой, мне показалось уместным умолчать лишь о её высказываниях про моё происхождение. Желание выговориться оказалось настолько сильным, что я не захотел утаивать даже о гибели следившего за нами паренька.

— Вот дела,— протянул Афанасий, сдвигая на лоб шапку и почёсывая затылок. — Заварил Жданка кашу, лихоманка его забери. Теперь, волею али неволею, а все мы, твоя челядь, одним миром мазаны. Э-эх, негоже о сём горевать, но жаль, что второго соглядатая подручник твоей сродственницы, бабки Яги, упустил. Ладно. Чему быть, тому не миновать, надо нам с дядькой твоим наперёд уговориться.

— О чём уговориться? — куда клонит удельный воевода, я не понимал совершенно.

— О том, что сказывать станем, когда нас в Разбойном приказе в очи в очи ставить учнут, — буркнул Бакшеев.

Что ж, действительно, умудрённый опытом рязанец начинал готовиться к самому худшему. Непротиворечивость показаний имела в это время огромное значение. Практика пытать всех проходящих по одному делу подследственных до тех пор, пока их свидетельства не станут единогласными, приносила свои плоды.

— Мне наверно тоже стоит с вами обсудить, что рассказывать, — промямлил я растерянно.

В прошлой жизни, у меня, к сожалению, имелся опыт участия в следственных мероприятиях, причём далеко не в качестве потерпевшего. Да и к худшему развитию событий я себя вполне морально подготовил, хотя предчувствие ожидавших меня лютых методов допроса заставляло замирать сердце.

— Зачем? — искренне удивился Афанасий. — Ты чего скис, княжич? Али мнишь, что тебя с нами заедино к пытке приведут? Кто ж явно-то царскую кровь мучить решится? Сроду о таком не слыхивали на Руси. Все твои грехи на нас взыщутся. Тебе тайного злодейства беречься следует.

Именно этот короткий монолог старого служивого заставил меня принять решение. Какой именно из возможных вариантов развития событий подарит моей стране и населяющим её людям процветание, я не мог ни угадать, ни просчитать. Но то, что путь полного согласия с Борисом Годуновым сулит неприятности моим близким людям, мне удалось осознать вполне ясно. А именно они, мои удельные сподвижники, стали здесь для меня истинной семьёй. За прошедшие в новом мире четыре года я свыкся с ними, стал воспринимать их как неотъемлемую часть своего бытия. С кем я мог бы вести себя настолько искренне, как со Жданом и Афанасием? С новым окружением мне опять пришлось бы таиться, лицемерить и возвращаться в уже давно отброшенный образ несмышлёного ребёнка. К тому же, окружавшие меня ближайшие помощники оказались вполне готовы ради моих, пусть и не совсем ими правильно понятых, интересов рискнуть не только своими жизнями, но и судьбами своих детей и родных. Пусть даже мотивация их поступков не являлась полностью альтруистичной. Ждан грезил о возвышении своего рода, что ж такая мечта наверняка овладела бы большинством современных ему дворян, доведись им волею случая оказаться приближенными к наследнику престола. Афанасий не страдал частнособственническими желаниями, но он без всякого зазрения совести лоббировал интересы всей служилой корпорации, возможно даже, не отдавая себя в этом отчёт. В любом случае, их верность много для меня значила. Поэтому интриговать, пусть даже самым неблаговидным способом, против облечённого властью правителя для меня с моральной точки зрения казалось достойнее, чем предать интересы ставших близкими людей.

Нашу беседу прервал возвратившийся Ждан. Направив свою лошадь между нами, он попытался таким нехитрым манёвром оттереть от меня Афанасия. Оскорблённый таким неуважением Бакшеев потянулся за нагайкой. Я попытался остановить намечавшуюся свару, приказав им двигаться по разные стороны от себя.

— Моё место у твоей десницы, Афонька должен слева ехать, у шуйцы твоей, — начал отстаивать свои, якобы ущемлённые, права Тучков.

— Ты, стяжатель, — аж задохнулся от возмущения старый воин. — Променял нашу судьбу на звон гнутой полушки, так ещё и особого почёта требуешь?

— Чего мелешь, пень трухлявый? Совсем из ума выжил? — вступил в перепалку дядька. — Яз при царевиче служил, когда он ещё в зыбке лежал. А вот из какого болота ты вылез мне не ведомо. Живёшь только милостью нашей, а кормящую руку кусаешь, пёс!

— Сейчас яз тебя за энти речи сабелькой то попотчую,— заорал Бакшеев и стал заворачивать коня.

— Разъехались в стороны! — закричать мне пришлось во всю силу своих молодых лёгких, иначе вполне могло случиться кровопролитие.

На мой крик к нам, пришпорив своих скакунов, подлетели дворяне удельного конвоя. После небольшой сумятицы порядок восстановился, и мы продолжили путь. Занявший своё законное место справа Тучков светился улыбкой как начищенный самовар.

— Погляжу яз на тебя, как ты на дыбе радоваться станешь, — процедил сквозь зубы не отошедший от ссоры Бакшеев.

— Говори да не заговаривайся,— огрызнулся мой воспитатель. Не прекратишь лжу свою извергать, так стану царевичу челом бить, чтоб головой тебя за обиду мою выдал.

— Бесстыдная твоя рожа,— не успокоился Афанасий. — Яз сроду душой не кривил, а ты вообще прямо жить не умеешь. Чего хорохоришься? Всё мне князь Дмитрий поведал, про все твои козни рассказал.

— Неужто, правда, государь? — Ждан потрясённо смотрел на меня. — Никак обольстил тебя этот аспид? Пригрели на груди змеюку подколодную, ябеду зловредную. На серебряники годуновские польстился, Иуда?

— Не предатель он, дядька, — прервал я обличающую речь воспитателя. — Афанасий с нами заодно, в верности его нет сомнений.

— С чего бы? Потому что он такое про себя молвил? — упёрся Тучков.

— Ты, Жданка, за меня людей не суди. Судить моё право по отечеству, или ты стал выше государя себя мнить?

Я сознательно обратился к своему воспитателю уничижительным именем. Хотя Ждан испытывал ко мне явно отеческие чувства, но делегировать ему право говорить от моего имени и принимать за меня решения, не было у меня и в мыслях.

— Помилуй меня, господин мой, за вину мою, — произнёс традиционную фразу Тучков. — Корю себя, дурня неотёсанного, за то, что дерзнул перечить тебе.

Выражение лица, однако, у дядьки оставалось весьма обиженным. Говоря вполголоса, я успокоил своего воспитателя, и заверил его, что всегда буду нуждаться в его советах. За произошедшей перепалкой чуть не позабылось самое главное.

— Что делать станем, когда извет на нас подадут? — вопрос этот явно стоило задать уже давно.

— Какой извет? — встрепенулся Ждан.

— Ты что ж, только деньги считать умеешь? — съязвил Бакшеев. — Один конюх от нас отъехал невесть куда. Про второго, Митьку, уже знаю, упокоили.

— Кто сбежал? — растерялся дядька.

Пробежав глазами по нашему невеликому отряду, он шумно выдохнул. — Так Сёмку яз сам вперёд послал сеунчем, дабы известить царственную инокиню Марфу, мать твою.

— Твою мать, — слова эти я повторил одними губами, без звука, но кажется, мои спутники всё и так поняли.

Чтобы удержать в себе простонародные доходчивые слова, мне пришлось несколько раз медленно вздохнуть и выдохнуть. Не став дожидаться пока их князь переведёт дух, мои приближённые опять затеяли спор.

Нет, для них выяснение кто тут старше, кто должен командовать и кто перед кем отчитываться явно являлось вопросом первостепенной важности. Но мне стало очевидно, что с таким подходом мы каши не сварим. С такой организацией дела не то, что заговор, рыбалка на пруду окажется проваленной.

Частично своими словами, местами прозой, я пересказал своим спутникам басню "Лебедь, рак и щука".

— Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт. И выйдет из него не дело, только мука, — повторил за мной Бакшеев, и, обращаясь к Тучкову, добавил. — Мотай на ус, казначей. Истинно ведь, коли станешь мне перечить, доведёшь нас с тобой до пытошных застенков.