Малиновская Елена
Бд-6: Тени
Они пришли под утро. Как в прошлый раз. Как и сотни раз до этого. В час, когда сон особенно сладок.
Серые тени. Скользят в предрассветной мгле. С легким шелестом, будто трется об опавшие листья сухая шкурка змеи.
Мелькают неясные силуэты во мраке. Вот остановились у одного из домов. И сразу же он запылал ярким рыжим костром, весело плюясь разноцветными искрами в небо. Быстро занялся. Неудивительно — после стольких недель засухи. Огонь легко перекинулся на соседскую кровлю, а там уж загорелся весь край деревни. А тени исчезли. Будто и не было их.
Где-то рядом громко, навзрыд, закричал ребенок. Замолк. Может, и к лучшему. Недолго мучался.
После нескольких тягостных минут оцепенения раздались испуганные голоса. Ожила деревня. Забегали, засуетились полуголые люди. Появились и ведра с водой. Только не помочь уже обреченным. Никто и не старается. Свой бы дом отстоять у огненной стихии.
Марьяне повезло. Она проснулась незадолго до нашествия. С вечера вяленой рыбы переела и колодезной студеной воды обпилась. Природа свое и взяла. Накинула на плечи вязаный пуховый платок и побежала по нужде. А тут они и явились. Марьин дом крайним у околицы стоял со стороны леса — первым и заполыхал. Женщина охнула. Бросилась к порогу. Да разве открыть, если дверь намертво заклинило чужой волей. Только слышен внутри тягостный вой домового, не уберегшего свой кров. И тоненький-тоненький плач детей. Попробовала соседа какого поймать. Но куда там. Не до чужого горя сейчас.
Метнулась женщина и с отчаянием поленом по слюдяному окошку грохнула. Разбила. Только узенький проем — не пролезть внутрь. Марьяна чурбан подставила. Люлька-то с младшеньким рядышком должна стоять. Встала на цыпочки, сунула руку в едкую пелену, глаза выедающую, нащупала что-то мягенькое и теплое и рванула со всех сил на себя. Прижала Марьяна драгоценную добычу к груди и бежать бросилась. Только за плетень и успела выскочить. Страшно застонал, заскрежетал дом. Словно живое существо предсмертный стон издало. И ухнула крыша внутрь, погребя под собой семью марьянину — троих ребятишек да мужа любимого. Смотрит на это несчастная и плакать нет сил. Лишь в голове стучит навязчиво: "Хоть одного, но спасла".
— Одни мы с тобой остались, — прошептала, осторожно разворачивая сверток, и осеклась. Глупо таращит нарисованные угольком глаза соломенная кукла. Сынка ее всегда рядом держал, без нее заснуть не мог.
Отстояли в тот раз деревню. Наутро лишь легкий дымок вился промеж обгоревших скелетов бывших жилищ. Разбрелись люди, у кого еще силы остались, а большинство — прямо у пепелищ и заснули, обессиленные, рядом с пустыми ведрами. Только Марьяне идти некуда. Сидит она около плетня, куклу к себе прижимает и колыбельную напевает. Сухи ее глаза — ни слезинки не скатилось из них. Только такое безысходное горе веет от женской фигуры, что подойти никто не может. Да и как утешишь мать, которую сердце обмануло. Пустую обманку Марьяна вытащила вместо дитя своего.
Покатилась жизнь дальше по привычной колее. Погорельцы — кто из огня выскочить успел — потихоньку новым хозяйством обзавелись. Всей деревней им помогали. Разве можно иначе? Ведь неизвестно, с какой стороны в следующий раз беда подкрадется. И Марьяну староста деревенский в дом взял. Даже сватать за старшего сына пытался. Тот тоже рано овдовел, с целой ватагой ребятишек один остался. А что? Женщина работящая, молодая еще, хозяйственная. Вдвоем-то легче в лицо судьбе смотреть.
Только пустыми его хлопоты оказались. Марьяна будто обезумела после той ночи. Целыми днями на полу сидела, кукле соломенной песни пела. Староста кругами походил-походил, и плюнул. Никаких слов женщина не понимала. Ты ее убеждаешь, а она смотрит куда-то вдаль и улыбается виновато.
Выгнал староста Марьяну к зиме. Прока от нее все равно никакого не было. По дому не помогала, от детей шарахалась. Никто его не осудил. Кому охота лишний рот кормить?
Марьяна и не расстроилась вроде. Сплела себе подобие шалаша из веток ломких за околицей. Травы свежей нарвала, пол земляной застелила. Кормиться ходила на старый огород. Все сырым и ела. Выкопает что-нибудь, грязь рукавом оботрет и с урчанием жадным набросится. А иногда пожалеет кто-нибудь — краюху хлеба подаст. Так и жила. Исхудала страшно. Раньше не ходила — летала. Улыбалась постоянно. Для каждого доброе слово находила. А теперь. Не человек — так, недоразумение сплошное. Идет старуха, паклями седыми от людей загораживается. От горя и голода постоянного усохла, вроде, даже ростом уменьшилась.
Людям интересно было — как же она зиму переживет. Или кто сжалится, со скотиной домашней пустит кров делить? Не селить же ее с людьми, в самом деле. Чуть-чуть морозов не дождались. Страшное случилось.
Дети Марьяну сначала несильно задирали. Жалко было. Никто и не помнит, кто их подговорил на такую шалость. Женщина раз по улице шла и куклу свою неразлучную следом тащила. И надо же было вслед ей бросить: "Ведьма идет!" А ведь и правда, похожа. Волосы длинные, нечесаные, глаза огнем безумным горят, и под нос что-то постоянно нашептывает. Подойдет к мальчугану какому-нибудь. Встанет поодаль и всматривается. Будто что знакомое в лице стремится найти. Кому это понравится? Сначала терпели, потом надсмехаться начали. Да не при всех. Пару раз от родителей нагоняй получили и исподтишка стремились уколоть. А потом...
Вроде, это Тишка первый крикнул. Он всегда задиристым был. Остальные лишь подхватили. После того случая Марьяне совсем житья не стало. Стоило ей на улице появиться — все детвора местная слеталась. Взрослые сначала урезонить пытались. Потом лишь молча усмехались. Подумаешь, семью потеряла. Горе — еще не повод так убиваться. Или она себя избранной считает? Не она первая, не она последняя. Вон, у Трифона прошлый год первенец в колодце утоп. Тот поначалу зверем рычал, над собой чуть суд не учинил. Потом ничего, отошел. И она, нашла бы себе мужа, еще бы нарожала. Ан нет. Неужто, брезгует остальными?
Так и пошло. Потом — хлеще. Чья-то меткая рука из-за угла увесистым камнем метнула. Прямо несчастной в голову какой-то умелец попал. Женщина пошатнулась, за плетень схватилась, чтобы не упасть. Дети притихли, испуганные, поняв, что перешли грань дозволенного. Но Марьяна ничего не сказала. Лишь кровь из разбитой брови ладонью утерла и дальше поковыляла.
Через неделю шалаш у Марьяны сгорел. Та еле успела из огня выбежать. Долго потом у пепелища сидела, что-то невнятное мычала и куклу свою проклятущую укачивала. Эта кукла и толкнула шалунов на новую забаву.
Тишка брата своего меньшого подговорил. Пусть тот у Марьяны игрушку отберет. А старший подсобит — сутолоку вокруг ведьмы создаст. То-то веселья будет. Интересно, как Марьяна кричать начнет. Не смолчит же, в самом деле.
На том и порешили. Женщина вечером по улице шла, съестное выспрашивала. Тут ее мальчишки и окружили. Щипали, толкали, обидные слова кричали. Ладно бы никого рядом не было. Взрослые на шум выбежали, но лишь плечами пожали. Пусть ребятня веселится. И к своим делам вернулись. А брат Тишкин исхитрился и куклу на себя рванул, как и было уговорено. Марьяна на колени бухнулась. Нет, не умоляла. Просто молча смотрела, как ее отраду на клочки разрывают. Потом встала, подол отряхнула и ушла. Всю шалость испортила. Мальчишки подурачились немного и разошлись. Только тягостно как-то на сердце у них стало. Неуютно в глаза друг другу смотреть, словно что-то постыдное сделали. Лишь Тишка своей бравадой бахвалился, пока от бати подзатыльник не получил. На том и успокоился.
А Марьяна сгинула с той поры. Долго на месте порушенного шалаша поклоны неведомому отбивала и в лес уковыляла. Там и пропала. Ни весточки с той поры от нее не было.
Только что за напасть. Года не прошло, как опять тени в деревню нагрянули. Серым туманом деревню окружили. И не таились даже в ночном мраке — открыто на закате пришли. Нет, никого не тронули тот раз. С легким шорохом по улицам прокатились. В окна стучались, дверьми хлопали. Но разве кто морок в дом пустит? Заперлись крепко-накрепко, детей к себе прижали и глаза зажмурили, чтобы жуть не разглядеть.
Пустословы брехали, правда, что и не тени это вовсе были. А кто-то даже заикнулся, что человеческие голоса слышал, которые что-то еле внятное бормотали. Вруны, одним словом.
Одна тень долго вокруг Тишкиного дома кружила. Будто искала что-то. Батька сына за порог вытолкнул, откупиться хотел. Тот со страху обмочился прямо в штаны. Стоял — ни жив, ни мертв. Тень подлетела, долго в мальчонка всматривалась. Хотя... Глаз-то, поди, у них нет. А потом ушла. Странно. Зачем приходила, чего хотела.
Жалко Тишку. Вот ужаса-то натерпелся.
