Глава 1
Я мыл рыбную фабрику. Каустик, щетки, жидкое мыло да две руки — это и весь мой боевой арсенал. Старший рыбмастер придирчив и строг. Мы, кстати, зовем его просто: "рыбкин" или технолог. Так вот, этот рыбкин сует свой прыщавый нос в каждый заплеванный угол. Прошлый раз проверил платком чистоту транспортерной ленты.
— Что за дела, Антон? Договаривались без халявы.
Пришлось уже в третий раз повторять пройденное.
Если честно, таких чистых фабрик никто еще ни разу не видел. Не бывала она такой даже с постройки судна. Я драю ее третий день и знаю что говорю. Обычно пять человек выполняют эту работу за пару часов. И над ними не стоит технолог с платком — запросто могут послать. А я не могу. Карточный долг — это долг чести. Буду пахать обществу на потеху пока не придем в порт. Рыбкин найдет повод. Зол он на меня. Ох, как зол!
Все знают, что они с "дедом" всегда играют "на лапу". То боцмана заставят выпарить бочки из-под соляры, то повара — перекладывать картонную тару, то рефмашиниста — ремонтировать для них автоклав. В общем, привыкли жить хорошо за чужой счет.
Особенно жалко рефа. Обмануть Виктора Аполлоновича — все равно, что обидеть ребенка. Такой это человек. Под личиной бывалого моряка, в нем уживаются природная хитрость, наивность и житейская несостоятельность. Подшутил я как-то над ним. До сих пор стыдно.
Постирал как-то Аполлоныч рыбацкий свитер. Повесил его в сушилке, а сам на подвахту пошел. Четыре камеры выбил, упаковал, ящики в трюм опустил. Я смотрю: подсыхает кольчужка. И черт меня дернул: сходил в прачечную, набрал банку воды, увлажнил постирушку.
После двенадцати, возвращается реф с фабрики. Пошатывается с устатку, но в прачечную по пути завернул.
Голосок у Виктора Апполоновича бабий, визгливый. За километр слышно:
— Да что ж это за дела? Когда же ты, падла, высохнешь?!
Мужики со скамеек попадали, а мне интересно стало: с какого же раза до человека дойдет?
Отобедал рефмашинист, спать завалился. Работа на судне расписана по часам: восемь часов вахты, восемь — подвахты. Не нужно быть Ностардамусом, чтоб предсказать, когда человек покинет каюту.
К пробуждению Аполлоныча, я повторил водные процедуры. Он опять не заметил подвоха. Вопреки ожиданиям, даже не матюкался, а снял с веревки свой свитер, и повесил его сушиться над капом машинного отделения. В потоке горячего воздуха там все высыхает за пять минут.
Ладно, — думаю, — объясним подоступнее: набрал в мойку воды и замочил "кольчужку" ровно на четыре часа.
В назначенный срок, вышел Аполлонович из рефотделения: отмантулил свое на вахте, отнянчил компрессора. Шагает по коридору, открывает машинный кап, а со свитера вода льется ручьями. Он аж остолбенел. А крику, крику-то было! Весь арсенал нехороших слов, что выучил реф за долгую жизнь, он выстрелил в пять минут. А жаловаться на судьбу, пришел почему-то ко мне:
— Вот, не любят меня в экипаже. Не уважают, смеются...
Тут я опять дал маху. Сказал, не подумавши:
— Да ты что, дядя Витя? Как тебя можно не уважать? — просто завидуют. Вот и творят мелкие пакости.
Аполлоныч взглянул на жизнь с другой стороны. Повеселел, но кое-что захотел уточнить:
— Что ж мне завидовать, чай не больше других заколачиваю?
— Умный ты, дядя Витя. Оттого и завидуют. Глупого человека артельщиком разве поставят?
На лице дяди Вити развеялись тучи. Он ушел, раздавшись в плечах, широко шагая по жизни. Через час вернулся обратно:
— Я тут в артелку джинсы американские получил. Хотел для себя оставить, да немного великоваты. В общем, не надо?
И так меня заканудило! Но самое неприятное то, что мои "откровения" Аполлоныч воспринял за божий глас: стал говорить весомо, тоном, приближенным к менторскому. Даже в части азартных игр посчитал себя истиной в последней инстанции. Пару раз попенял деду: дескать, кто ж так мизер играет?! В общем, попал в сети, расставленные самим же собой:
— Ну, покажи как надо!
Присутствовал и я на том избиении. Играют, к примеру, "не брать валетов". Рыбкин ходит под рефа с маленькой карты, а старший механик сидит в засаде. Казалось бы, что тут думать, если ты на второй руке, какой идиот из-под валета с "шелестопера" зайдет?
Один Аполлонович так не считает. Он долго смотрит в глаза технолога: мол, знаю я вас, и кроет тузом — хрясь! Естественно, "получи приз". И пошли причитания:
— Это же надо! Будто бы в карты смотрят! Нахватался, как сучка блох!
Ну, и дальше в таком же плане, а "кинг" это ж не "сека"? Короче, попал Аполлонович: сделали его, как хотели, и пришлось ему работать на дядю в счет личного сна. Я тогда еще затаил справедливое чувство мести.
Время расплаты пришло, когда старший механик ушел в отпуск. — Я "обул" Рыбкина в расписного "кинга" на цифру с двумя нулями. Хотел, подлеца, заставить физически потрудиться: ну, там: покрасить радиорубку или убрать в помещении агрегатной. А потом подумал, подумал... делов там на один чих.
— Давай, — говорю, — Вова, до захода в Кольский залив будешь завтрак мне в постель приносить.
Вот там было кино! Мужики после вахты спать не ложились, чтобы взглянуть на его рожу. Аполлоныч для этого дела даже где-то поднос раздобыл.
Так что счет все равно: один — ноль в мою пользу. Зрителей у меня на порядок меньше. Сильно не досаждают. Некоторые даже сочувствуют. Проиграл-то я глупо: бросил карты на стол и сказал:
— Все мое!
— С чего это ты решил?
— Здесь десять теоретических взяток.
— Ах, теоретических? А вдруг ты с семерки пойдешь?
— Нашел дурака: не пойду!
— Откуда я знаю? — ты уже карты бросил!
Разве этих волков переспоришь? Записали мой выигрыш в минус. А уж как они препирались, на какой ниве меня использовать! В итоге сошлись на фабрике: она, мол, самая грязная.
Первые три часа там было не протолкнуться; даже повар пришел засвидетельствовать почтение. Ну, как ни сказать что-нибудь типа "не умеешь работать головой — работай руками"?! Не каждый, небось, день радист выполняет работу матроса, будучи не на подвахте? Насчет "головы и рук" я слышал не менее пятнадцати раз.
К концу дня интерес ослабел. Смотреть было нечего потому, что работал я с удовольствием, на шутки не реагировал — научили добрые люди.
"Если работа скучна и рутинна, попробуй ее полюбить, говорил Юрий Дмитриевич Жуков — самый первый мой капитан, — в самом никчемном деле можно найти свою прелесть".
Отвоевывая у грязи новые квадратные метры, я все больше склонялся к мысли: мудрые люди плохого не посоветуют. Они, как проблесковый огонь в тумане: всегда будет повод вспомнить их добрым словом, и сказать "спасибо" судьбе.
Юрий Дмитриевич давно на пенсии. Свой век по морям он отходил за двоих. Когда я, сопливым щенком, впервые поднялся на борт "Рузы", было ему шестьдесят пять. Когда я это узнал, глазам не поверил: клетчатая рубашка, добротные джинсы, тонкие щегольские усики, черные волосы зачесаны на пробор, и в них только легкие искорки седины.
Да ему не более сорока, — всегда говорили те, кто видел его впервые. А ведь о Жукове — легендарном капитане "Юшара", участнике военных конвоев "PQ" еще Паустовский писал!
При Юрии Дмитриевиче морские традиции соблюдались и чтились неукоснительно. Если на завтрак кофе и сыр — значит, пришло воскресенье, на обед будет куриная ножка с рисом. Медь на судне всегда блестела, на белоснежной надстройке — ни намека на ржавчину. И как-то так получалось, в экипаже всегда приживались только хорошие люди.
Поднимется Жуков из-за стола:
— Всем внимание! В течение этой недели капитаном на судне будет Федечка Митенев.
Три года назад начинал Митенев матросом-уборщиком. Как бы сложилась его судьба, не попади он на "Рузу"? Присмотрел Жуков толкового паренька, заставил учиться. И стал Федечка третьим штурманом, имеет диплом ШДП. Датскими проливами без лоцмана ходит. Годика через два наберет нужный плавценз, и быть ему капитаном.
Спасибо тебе, Юрий Дмитриевич! До сих пор добром вспоминаю этого человека. И не только его. По большому счету, судьба меня баловала, посылала в попутчики много хороших людей...
Стоп! Все, перекур. Что-то в последнее время я начинаю жить прошлым. Перебираю как четки годы, месяцы, дни. А что там ищу: успокоения, совета или защиты? Нехорошо это. Не к добру.
— Антон, да ты что, оглох?
Я вздрогнул и обернулся.
Рыбкин стоял в дверях и притоптывал ногами от нетерпения.
— Дело есть. Иди, капитан вызывает.
— Я эту работу еще не закончил.
— Матросы придут — доделают. Будем считать, что с долгом ты уже рассчитался.
— Ты, Вова, не заболел? — справился я.
— Ладно, хорош зубоскалить! Нужно подготовить и отпечатать бланки таможенных деклараций "На ввоз в СССР транспортных средств".
Ах, вот оно что! В порту Окюрейри, Вова купил подержанный "Мерседес". Он теперь лично заинтересован.
Это хорошо! Мой черед нервы мотать.
— И много их нужно, не знаешь?
— Ты что, разучился считать? — Рыбкин заметно занервничал.
— Мы сколько купили тачек? Вместе с твоей — семнадцать. Значит, и бланков столько же надо. Ну, сделай еще пяток. На случай, если кто-то запорет.
— Не, Вова, — сказал я как можно ласковей, — не запорет. Испортить бланк — это значит, лишиться еще одной баночки пива. И потом, это что за словесные выпады: "вместе с твоей"? Она что, хуже других? Или это ты намекаешь, что за свою я пива не получу?
— Антон, ты все еще здесь? Я же просил!
За сутулой спиной технолога объявился капитан Сергей Мачитадзе. Он тоже имеет свой интерес, так как купил почти новую "Мицубиси".
— Да вот, Сергей Павлович, выясняю: какие они, эти бланки? Я их и в глаза никогда не видел. Рыбмастер говорит, что тоже не знает...
— Кому ты очки втираешь? — заголосил рыбкин — Ходил тут вокруг да около. На банку пива раскручивал!
— Да ты что?! — изумился Сергей. По его сокрушенному виду я понял, что он играет на моей стороне.
— Я бы на его месте две запросил.
Он знает не хуже меня, что Вова мужик прижимистый.
Мы вышли на палубу. Было солнечно и тепло. Судно шло полным ходом. За срезом кормы все еще высились вулканы и сопки Исландии. На грузовой палубе плотно стояли машины: "Тойота", "Ауди", "Полонез", польский "Фиат", "Мазда". На их утонченном фоне очень топорно смотрелись советские "Жигули", ухваченные по случаю нашим поваром Валькой Ковшиковым. Моя голубая "Субару" была пришпандорена выше. На полубаке. Среди грузовых стрел, брашпилей и лебедок.
— Рисковый ты парень, Антон, — хмыкнул рыбмастер. — А если хороший шторм? Хлебнет твоя тачка соленой водички и попрешь ты ее на свалку.
— Ничего, — усмехнулся я. — Железо гниет долго. Покататься успею. А это самое главное.
— Значит так, — сказал капитан, как о чем-то давно решенном, — как только покинем пятнадцатимильную зону, свяжешься с "Тилигулом". Возьмешь у них образец бланка. Чтобы к завтрашнему утру все было готово. Что касается пива, то этот вопрос я беру под личный контроль. Не пролетишь.
Я кивнул и поплелся в каюту.
— Да приведи себя в божеский вид, — крикнул Серега. — Знаю тебя. Через надстройку прямо как есть и попрешься. Там, между прочим, люди уборку делают!
Угу, а я, значит, не "люди". Ладно! Будет пиво — сочтемся!
Пришлось идти вкруговую. Сначала наверх. Потом вдоль рыбодела на промысловую палубу. Там тоже стояли тачки. Боцман красил судовую трубу, стараясь не забрызгать свою. Ну, как не отдать старый должок?
— Не можешь головой — работай руками! — сказал я, поднимаясь по трапу.
Он промолчал. Тоже, наверное, ждет не дождется бланка.
В каюте я переоделся. Хотел было бежать в радиорубку, да что-то остановило. Я сел на кровать. Открыл баночку слабоалкогольного исландского пива и закурил. Как будто почувствовал, что эти минуты покоя — последние. Что они поделили мою жизнь на "до" и "после".
* * *
Атомная подводная лодка медленно поднималась из глубины. Чуткие щупальца сонара осторожно процеживали поверхность, заполняя динамик привычными звуками: посвистами касаток, скрежетом мойвеных стай и приглушенным стуком далекого норвежского берега.
— Тихо? — почему-то шепотом осведомился командир.
— Тихо, — так же шепотом отозвался акустик.
— Стабилизация сто метров... поехали!
Из приоткрывшегося контейнера, к далекому солнышку, радостно рванулся пластиковый шарик, цвета бутылочного стекла, увлекая за собой тонкий стекловолоконный кабель.
Приснувшая на зябкой волне гагара, с шумом рванулась в сторону от, невесть откуда появившегося, странного предмета.
Через долю секунды сработала система самоуничтожения. Радиобуй лопнул гулким пузырем, а лишенный плавучести кабель бережно втянулся на глубину.
Очередной сеанс связи прошел удачно. Любой командир БЧ-4, "отбарабанивший" свое с траверза Нордкапа, где все радиоволны сходят с ума, испытывает законное чувство гордости. Надежная все-таки штука — "Акула-2ДП"!
Вслед за сигналом подтверждения, из радиоприемного устройства "Каштан", как карта из рукава шулера, с треском вылетела серая лента с прожженной посредине, черной неровной линией. Ее тот час же подхватил шифровальщик и скрылся в своей "конуре".
— И слова доброго не сказал, паскудник, — лениво обиделся "бычок", — ну, что ж! Примерно с таким настроением, и мы подпишем этому грубияну акт на списание этилового спирта.
Никто из них пока не догадывался, что лодке приказано поменять курс и, что окончание "автономки" откладывается на неопределенный срок.
* * *
Точно такая же серая лента "всплыла на поверхность" и в Главном штабе Северного флота. Ровно через двенадцать секунд, что гораздо быстрей норматива, информация легла на стол командующего в виде уже расшифрованной депеши. Тот, не читая, пододвинул ее ближе к собеседнику и даже прихлопнул ладонью, как бы подчеркивая весомость последних слов:
— Я понимаю, Виктор Игнатьевич, что ваша просьба равносильна приказу. Звонок из Москвы был. Не станем также принимать во внимание ряд объективных причин: износ механизмов, усталость людей... Это старые песни, и я вынужден их исполнять в силу занимаемой должности. Мы с вами люди военные и правильно понимаем значение слова надо. Но все-таки... скажите мне просто, как человек человеку: не слишком ли это, как бы помягче выразиться... несоизмеримо? — нейтрализация атомным подводным ракетоносцем какого-то долбанного СРТ?! Неужели в вашей Конторе не найдется других вариантов?
Высокий гость удовлетворенно кивнул и в очередной раз закурил без разрешения.
— Варианты, адмирал, удел математиков, а мы — практики с творческим складом ума. Больше скажу, открою вам, так сказать, небольшую тайну. Речь идет не о каком-то, как вы изволили, выразиться, "долбанном СРТ", а о конкретном человеке, который должен быть под нашим полным контролем прежде, чем сможет оказаться на берегу. И нет у меня на сегодняшний день задачи важней.
Тоже мне, Штирлиц! — мысленно усмехнулся хозяин просторного кабинета, — с начала визита ни разу не удостоился назвать меня по имени-отчеству. Забыл, наверное. Интересно, как же он дальше будет выкручиваться? А вслух произнес:
— Он настолько опасен?
— Опасен? — как эхо переспросил человек в штатском, как будто об этом никогда не задумывался, и сам же ответил на этот вопрос, — несомненно, опасен. Хуже того, он еще и непредсказуем. Информация, адмирал, не для широкой огласки. Я посвящаю вас в суть вопроса исключительно для того, чтобы вы тоже прониклись важностью предстоящей работы...
Виктор Игнатьевич помедлил, испытывающе посмотрел в глаза своему визави:
— Представьте себе человека, который знает принцип действия "летающей тарелки", три способа лечения рака и вообще... много чего знает. Подозреваю, что все. Представили?
— Представил. Маленький рост, большие, раскосые глаза, лысый череп, никогда не знавший растительности, телепат... Ну, что там еще? — "истина где-то рядом"?
— А вот и нет, товарищ командующий, Это не инопланетянин, не посланник из будущего. Уникум, о котором я говорю, рожден самой обычной, земной женщиной. Если верить анкетам и метрикам — от самого что ни на есть усредненного советского гражданина, чуть ли ни алкоголика. Он пеласг, лукумон, а если еще точнее — Последний Хранитель Сокровенного Звездного Знания — так он когда-то письменно сформулировал свою данность на этой Земле. Сам до конца не знаю смысла этих понятий, и что они означают: звание, титул, национальность? Но я в это верю. Если отбросить все сверхъестественное, наш подопечный смог бы достичь вершин в любой, избранной им, сфере человеческой деятельности. Но вынужден скрывать от окружающих свой нечеловеческий интеллект.
— Он что, нарушил Закон?
— Обошлось, слава Богу, без уголовщины. Но сам факт его бытия — это полное отрицание всех существующих в мире законов, в том числе, и физических. Вот почему я здесь. План утвержден наверху, эксперты считают, что сбоев быть не должно, а мне так не кажется. Как ни цинично это звучит, но я б предпочел, чтобы этот самый хранитель был похоронен на дне Норвежского моря. Пусть даже вместе с тем самым "долбанным СРТ" и его ни в чем не повинным, экипажем. Да, товарищ командующий, есть у меня полномочия отдавать и такие приказы. Но что-то заставляет уйти от столь радикальных мер. Что-то, или кто-то...
Чокнулся, — подумал вдруг адмирал, — точно чокнулся! Меньше всего он был готов к разговору на столь скользкую тему и совершенно не представлял, как вести себя дальше.
— Можно вопрос? — произнес он после некоторых размышлений, — если не положено, можете не отвечать...
— Почему же? — улыбнулся человек в штатском. Он, видимо, хорошо представлял, что творится в смятенной душе адмирала. — Вам, — и еще раз подчеркнул, — вам я постараюсь ответить.
— Вы сами... встречали его когда-нибудь, так сказать, лично?
— Мы не просто встречались, а долгое время сотрудничали. Наши дороги плотно пересеклись на одном из торговых судов. Он был тогда практикантом, подрабатывал матросом-уборщиком, а я... наша "фирма" предпочла морской способ доставки людей для выполнения одной деликатной работы за рубежом. Честно признаюсь, он нас тогда очень и очень выручил. А мне, лично, вылечил радикулит. Похоже, навсегда вылечил... тьфу, тьфу, тьфу! — московский гость трижды постучал по столу костяшками пальцев и для чего-то добавил, — его, кстати, зовут Антон.
— Расскажите! — в глазах командующего наконец-то прорезался искренний интерес.
Виктор Игнатьевич достал очередную сигарету, с удовольствием прикурил ее от фирменной зажигалки "Зиппо", откинулся на спинку мягкого кресла и взял в руки пепельницу, выполненную в виде диковинной рыбы, раскрывшей огромную зубастую пасть.
— Насколько я понимаю, адмирал, — начал он после некоторой паузы, необходимей для выполнения всех вышеуказанных манипуляций, — симптомы этой поганой болезни, вам хорошо известны. Так вот, приступ был одним из самых жестоких, случавшихся со мной за все прожитые годы. Я лежал пластом в корабельной каюте, как говорится, в полной апатии. Тело мое, даже в бессознательном состоянии, никак не могло избрать для себя положения, при котором боль не так ощутима. Его попросту не было. По малой нужде, стыдно признаться, "ходить" приходилось в раковину умывальника. И то, ценою невыносимых страданий. Умывальник, кстати, был в полуметре от койки.
Похожий на воробья судовой эскулап едва успевал пожимать плечами. Его "гремучие" мази, уколы риоперина, мешочки с горячей солью и прочее колдовство не только не действовали — мне, наоборот, становилось еще хуже. Старший группы уже поставил вопрос о моей эвакуации самолетом из ближайшего порта, чем сильно озадачил Москву.
По "судовой роли" — официально заверенным спискам экипажа — я числился мотористом-газоэлектросварщиком, и уборка моей каюты не входила в обязанности матроса-уборщика. Но, учитывая мое беспомощное состояние, Антон пришел сам. С пылесосом, ведром и тряпкой.
— Ваша каюта буквально кричит от боли, — заявил он с порога, — а я знаю одно очень старинное народное средство. Такое, что через час будете прыгать. Если хотите, можно попробовать.
Я вышел из коматозного состояния только лишь для того, чтобы взглянуть на эдакого нахала. С виду обычный парень. Как у нас говорят, "без особых примет". С такими внешними данными без проблем допускают к экзаменам в разведшколу. Ну, может быть, лоб чуточку высоковат, да глаза слишком умны.
— Ну что ж, попытайся, — сказал я без всякой надежды в голосе, — глядишь, у тебя что-нибудь и получится...
— В чем я, лично, сильно сомневаюсь! — закончил он за меня и весело рассмеялся.
Без особых усилий он поднял меня, как ребенка и бережно поставил на ноги в самом центре каюты, где, как он пояснил, "проходит силовой кабель электропитания грузовых механизмов". Потом опоясал куском медного провода, "в качестве заземления" и отступил к двери.
Я оказался лицом к иллюминатору и не мог проследить за его манипуляциями. Помню только, что хрюкнул от смеха, представив себе, как это делалось "в старину": мужиков в армяках с самодельной динамо-машиной, медные пояски вместо армяков... и вдруг! Вообразите мое состояние: вдруг я почувствовал, как теплые сухие ладони, минуя мою черепную коробку, мягко обняли полушария мозга! Мне даже показалось, что я начинаю сходить от боли с ума.
— Успокойтесь, — сказал он тихо и буднично, — ничего страшного не произошло. Сейчас я аккуратно обойду мозжечок и вплотную займусь вашими болячками. Для начала уберем соляные наросты с шейных позвонков. Вы слышите, как они осыпаются?
Я все отчетливо слышал. Слышал, как чуждые руки хозяйничают в недрах моего тела. Это намного круче, чем стоять под ножом. Потрясение было столь велико, что боль отошла на второй план.
Это ж надо, — сказал я себе, — сопливый мальчишка, играючи проникает в тренированный мозг разведчика! А есть ли гарантия, что он не прочтет в нем то, что скрывается даже от себя самого?
Он был наивен, очень наивен. И еще не постиг главного: нельзя в этом мире жить и делать добро, не нажив по пути сотню-другую лютых врагов. Но ему было только лишь девятнадцать...
— Сейчас будет очень больно, — заранее предупредил мой "народный целитель", — я буду высвобождать нерв, ущемленный между двумя позвонками.
И действительно: боль вспыхнула в голове огненным шаром, и тут же лопнула, как радужный мыльный пузырь.
— Вот и все! — констатировал он не без гордости, — эта операция называется "разрез", и я до сих пор не слышал, чтобы кто-либо после нее произносил вслух слово "радикулит".
— Спасибо тебе, парень! Как ты все это делаешь? — психологически контратаковал я.
Он заметно смутился, пробормотал под нос что-то нечленораздельное, типа "на вахту пора" и вышел вон, позабыв про ведро, тряпку и пылесос.
— Вот, вкратце, и все, — Виктор Игнатьевич ввинтил в пепельницу окурок, дотлевший до самого фильтра, и глянул в глаза собеседника, — впечатляет?
— Не то слово! Вот бы задействовать этого... экстрасенса еще на один сеанс!
— А что, товарищ командующий? — это мысль! В случае успеха протекцию гарантирую. Только бы исполнители не возомнили себя стратегами! Как говорил товарищ Андропов, "дурак это еще не беда; беда — коль дурак с инициативой".
В чем, в чем, а вот, в отсутствии инициативы тебе не откажешь! — мысленно отпарировал адмирал.
"Рыцарь плаща и кинжала", целым рядом направленных телодвижений, показал, что собирается уходить.
— Если вопросов нет, будем прощаться, — вслух подтвердил он свои намерения. — С головой окунаюсь в рутину, которую на языке рапортов принято называть "дополнительным обеспечением запасных вариантов". Вам также рекомендую все прочие дела оставить на потом. А на досуге, если на таковой останется время, вот, ознакомьтесь.
На стол легла тонкая стопка соединенных скрепкой листов, которую с самого начала беседы старый разведчик так и не выпустил из рук. Как ружье, что в конце первого акта не может не выстрелить.
— Эти бумаги изъяты при тщательном обыске одной из московских квартир, — пояснил он уже на ходу, предвосхищая запоздалые вопросы командующего. — Там наш объект чаще всего останавливался, приезжая в столицу. Это, разумеется, копии. И, к сожалению, только то, что удалось восстановить нашим специалистам. Судя по содержанию, на момент написания, он сам еще до конца не постиг всех возможностей своего феномена. Но сколь далеко шагнул к настоящему времени? Об этом можно только догадываться.
Дурдом какой-то, — думал адмирал, провожая посетителя до двери. — Перестройка, гласность... теперь вот, экстрасенсы, ведьмаки, колдуны... Пропадает страна!
Он проводил незваного гостя до порога приемной, сдал, как положено, с рук на руки сопровождавшим того серым личностям, облегченно козырнул на прощание. Попутно успел удивиться предрасположенности человека к мимикрии. Можно, оказывается, быть совершенно невидимым, если, даже, со всех сторон, ты окружен флотскими офицерами в парадной форме, выдержанной в черных и желтых тонах.
— Под паласом они сидели, что ли? — вслух удивился командующий, когда гости вышли на улицу.
Вернувшись в свой кабинет, он долго сидел за рабочим столом, обхватив руками седую голову.
— Черт бы побрал этих гэбэшников! — выпалил он в сердцах, — Беседовали не более часа, а устал так, будто вагон кирпичей разгрузил! И, главное, не поймешь, то ли Ваньку валяет, то ли, в самом деле, что-то серьезное...
Перевалив все, что связано с этим делом, на широкие плечи начальника особого отдела, командующий, наконец, остался один. Рука сама потянулась к рукописи, оставленной гостем на краешке рабочего стола. Через мгновение он уже скользил внимательным взглядом по волнам легкого, убегающего почерка.
