Волосы цвета луны

Волосы цвета луны.

“Три девицы под окном пряли...

— Стекловолокно!”

(с) Сказка о Царе-Салтане. Ремикс.

— Хлопотный был денек?

— Грудой дел, суматохой стремлений день отошел, постепенно стемнев...

— А это из кого? — янтарные глаза не отрывались от чайника, чтобы не пропустить правильное время заваривания. Но уши над белыми прямыми волосами поворачивались на звук вполне свободно. Что ни говори, в некоторых делах оборотнем быть удобно.

— Это... Долго рассказывать.

— Ну вот, — уши обиженно повисли, — зачем тогда начинал, если на середине бросать?

— Извини, не со зла, — вошедший повесил на колышек серый дождевик, отряхнул ежик волос. — Припомнил стихотворение... Из прошлой жизни.

— Руки мыть и за стол!

Вскипел чайник, по комнатке поплыл аромат молотого улуна. Девушка принялась заваривать правильный чай. Описывать это занятие бесполезно, ибо каждому, сведущему в приготовлении не обычной коричневой бурды, но чая истинно верного, известен собственный к этому путь. Говорят же масоны: “дорога к Храму с Запада пролегает иначе, нежели с Востока”. Черт их знает во всем прочем, но в некоторых вещах адепты циркуля с угольником правы. Как те часы капитана Врунгеля, что показывали абсолютно точное время дважды в сутки: в полдень и полночь.

— Кстати, полночь скоро, — как бы случайно уронил парень. Он уже избавился и от плаща-дождевика и от сапог, переобулся в соломенные тапочки, звенел рукомойником.

Девушка поместила на поднос чайник, поставила две чашки. Подумала. Прибавила третью. Еще подумала — прибавила четвертую.

— Жаль, на дворе ливень. Полнолуние сегодня, можно было бы полюбоваться...

— Не знаю, — девушка повела носом совершенно по-звериному, — как-то грустно здесь.

— И отчего же? — умывшийся собеседник вошел в небольшую гостиную, отбил от небольшого табуна крайнее плетеное креслице, парой мягких пинков двинул его в точно вычисленную позицию между столиком и камином, где и уселся, блаженно вытянув ноги. У огня просторные штаны, мокрые от ливня, сразу же запарили — но кислый шерстяной дух не в силах был перебить запах настоящего улуна, заваренного правильным способом.

— Вот смотри, — девушка бросила взгляд на цепочку огоньков, убедилась, что там ни одного красного нет, и поставила поднос на стол:

— Квадрат в пятьсот шагов. Обнесен стеной — по местному обычаю, глинобитная высокая глухая стена. Даже с черепичной крышей. Внутри квадрата полтора десятка... Пожалуй, двадцать наберется, если те домики у пруда сосчитать... Двадцать строений. Одноэтажные, правда. Но красивые. Уж я-то понимаю! Вот. Огромный кусок земли, двадцать зданий. Переходы, беседки, резные столбы и карнизы, узорчатые свесы крыш, драконы на коньках и выгнутых углах. Красная черепица и золоченые оклады дверных проемов. Дерево... Не знаю, как называется. У нас камфарное, тут — не скажу...

— Усадьба. Обычная усадьба достаточно богатого рода.

— Ну да, — девушка подобрала длинный синий подол и тоже поместилась на креслице, решительно набулькав себе чаю. — Ты, кстати, пей. Остынет же.

Во что превращается остывший чай, собеседник отлично знал — налил и себе тоже. Беседа прервалась на некоторое время. Девушка отметила, что белые рубашки у обоих полностью одинаковые — и тут же хихикнула. Еще бы, рубашки-то форменные, со склада компании.

Допив чай, собеседники, не сговариваясь, подняли глаза к огонькам на стене. Средние сменили цвет на желтый — как и полагалось.

— А ты когда-нибудь на правильной чайной церемонии был?

Парень кивнул, резко помрачнев:

— Был. Однажды занесло на ту самую, где Господин Обезъяна собственноручно подавал чай.

— И как? — беловолосая развернулась с интересом, но собеседник отрезал:

— Если не знать, что было до, и что после — то, конечно, красиво... Опа! Снова в перегруз! Ноги ему оторвать, чертову сыну!

Индикатор третьего сменил цвет на регламентный синий — а индикатор парного к нему четвертого покраснел. Девушка вздохнула, привычным жестом вытянула из шкафа большой войлочный колпак и накрыла стол. Парень за эти полминуты успел влезть в носки с ботинками, застегнуть мифрильную кирасу — наспех, без подстежки — и обернуть вокруг талии оружейный пояс.

— Держи дверь.

— Р-рррау! — серая волчица ростом чуть не до потолка улеглась лицом ко входу. Парень же мягкой походкой скрылся во внутренностях дома, откуда через малое время послышалась вполне ожидаемая ругань, буханье упавшего тела — но, к облегчению насторожившейся волчицы, не было ни лязга клинков, ни сухого щелканья выстрелов.

Зато волчице почудился странный шум — не то на чердаке, над потолком с остатками росписи, не то на галечной дорожке вокруг дома... Или все-таки ливень бьет? Шуму этому не соответствовал никакой новый или старый запах, а ведь будь причиной шума живое существо, чем-нибудь бы оно пахло. Не своим потом, так мазью или присыпкой, скрывающей аромат... Послушав еще немного, волчица решила вернуться к загадке чуть позже.

Из глубины дома войной не пахло. Все индикаторы снова поменяли цвет на успокаивающий зеленый — так что к приходу гостей волчица успела оборотиться и одеться. Только хвост наспех не заправила в многослойные здешние юбки — это делается либо долго, либо со служанкой. Впрочем, чужих к этому чаепитию не ожидалось — пусть и хвост воздухом подышит.

Наконец, дверь в комнаты распахнулась, и в столовую ввалились гости. Третьим каналом пришел Крысолов — спокойный, надежный, даже несколько скучный этой своей постоянной уверенностью. Одевался он всегда строго по моде целевого мира, и его шкаф с костюмами занимал больше всего места. Вот и сейчас был он в ярко-синем камзоле, расшитом золотом где только возможно; в распахнутом вороте камзола белейшая шелковая рубашка с вышивкой. Широкие штаны с двумя рядами дорогих серебрянных пуговиц, заблестевших перед камином, заправлены были в сапоги с вырезными отворотами и острыми шпорами; ножны со шпагой поставил Крысолов привычно в угол, и поздоровался обычным кивком. И привычно же вытянул из кармана гребень, провел по темным волосам, завитым, как следовало, по черной курчавой бороде в половину брюха. Тотчас же поплыл запах мяты и вербены. Все так же молча Крысолов уселся в креслице и вытянул ноги — аккурат, как перед этим сидел здесь хозяин.

А четвертым каналом прибыла...

— Мама!

— Ну, Мия, не маленькая уже! Брось лизаться!

— Мама! Я тебя укушу! Ты опять с перегрузом!

— Но не бросать же было девчонку! Ее бы там попросту сожрали!

Мать с дочкой расцепили объятия, и всем присутствующим сделалось видным их фамильное сходство. Только у прибывшей мамы волосы были русые, а уши и хвост красно-кирпичного цвета. Ну и фигурой она была самую чуточку повесомее. У дочки уши и хвост были серебристые, фигура совсем тоненькая, подростковая. Глаза же у обеих были родовые, переливающиеся от багрового к янтарному. Ну и одевалась мама поверху в сине-серое, а понизу в плотную коричневую юбку — опять же, из-за хвоста. Оборотень — это не только чуткий слух и острейший нюх, но и три! А то и четыре! Великих Инквизитора, доведенных до бесславной гибели в зубах громадной красной волчицы... Правда, все равно потом убегать приходится. Как говорили Великие Древние, “Против глупости сами боги сражаться бессильны”. Дешевле уж спрятать хвост.

Оказавшись в кругу своих, мама хвост решительно выпростала. А то, получается, мелкая будет хвостом перед мужчинами красоваться — а она нет? Разве справедливо? У нее-то хвост покрасивее будет!

— Дочка, представь мне своего парня.

Мия вполне ожидаемо покраснела до ушей:

— Он вообще не...

— Не парень?! И сюда дошла эта зараза?

Крысолов обозначил улыбку.

— Не мой!!! Мама!!! Сколько можно!!

— Столько, сколько нужно.

— Нужно полотенце, — сказал обсуждаемый парень, — а еще теплая вода.

Девочку, которую старшая не захотела бросать, парень внес в медицинскую боковушку, с горем пополам разместил на кушетке и уже успел включить сканер.

— Мам, ты же по-ихнему понимаешь? Успокой ее.

— Да, пожалуй, — старшая втиснулась в комнатку и принялась объяснять спасенной, что медицинский сканер не причинит ей никакого вреда. А лоботряс в кирасе тут вообще для важности.

Лоботряс в кирасе принял от Мии тазик и полотенце, подвинул их к спасенной: дескать, умывайся — и с облегчением выскользнул, оставив старшую волчицу разбираться. Дверь в боковушку он закрыл, вернулся в столовую и озадачился, увидев Крысолова на своем кресле. Впрочем, он тут же вычислил симметричную позицию, откуда можно было и дотянуться рукой до столика, и греть бок у камина. В камин парень закинул очередное полено, вздохнул и уселся напротив Крысолова, зеркально ему вытянув ноги.

— Ты бы снял кирасу.

— Лениво.

— Да-а? — Крысолов поднялся, сходил за отставленной было в угол шпагой, вернулся к огню, сел — а ножны теперь поставил между колен.

— Не поняла?

— Ему не лениво, — сказал Крысолов. — Он чует... Неладное. Просто сформулировать не может.

Из боковушки вернулась старшая волчица, сказала:

— Уснула. Сканер пишет зеленым, но я этого читать не умею. Молодой человек... Раз дочка упорно не желает нас представлять — я Хоро Мудрая. Богиня урожая, между прочим!

— Мама!

— Дочка! Ты не дала мне расслышать имя молодого человека!

— Потому что я его пока не называл.

— Шикарно! А поутру они проснулись, — Хоро выбрала кресло, по-хозяйски стянула войлочный колпак, приглашающим жестом повела над столом, — и девушка спрашивает: а как тебя зовут?

Мать с дочкой захихикали, Крысолов обозначил улыбку. Парень хмыкнул. Не сговариваясь, все налили чай в четыре маленькие чашечки — как предполагалось изначально — и принялись мелкими глотками вкушать спокойствие, приправленное горячим улуном.

Тут догорела высокая белая свеча на каминной полке — довольно яркая, несмотря на сравнительно малый размер. Остались прыгающие в камине языки пламени да цепочка индикаторов на стене. Третий с четвертым светились белым, докладывая о начавшейся зарядке накопителей, прочие все ровным зеленым. В скачущих бликах уже нельзя было различить роспись на бумажных обоях — когда-то ярких и дорогих, а теперь поблекших и кое-где вздувшихся.

— Богатая усадьба... Была, — допив, Хоро поставила чашечку на поднос.

— Теперь всего три человека живет. Почему, думаете, мы именно тут устроились. — Дочка явно гордилась местом для промежуточной базы. — Мама, но где ты на этот раз вляпалась?

— Ремнант, — проворчала Хоро.

— И что там есть?

— Прах.

Мужчины недоумевающе переглянулись. Миа подтолкнула:

— Что это?

— Субстанция...

— Дающая сверхспособности?

— Ну да. И еще там зверолюди. Фавны, кажется, их местные называют.

— Хм... Корни античные, греко-римский мир.

— Все лучше, чем греко-римская война, — фыркнул так и остающийся безымянным лоботряс в кирасе. — Был, видел.

— Ну да, — покачал бородой Крысолов, — тебя же все на подвиги тянет. Как там у Вальтера Скотта... “То и другое соответствует нашим возрастам”.

Мия развернула на всю стену большую схему: облачка с названиями Вселенных, синие исходящие стрелки — что предлагают; красные входящие — в чем нуждаются. Увы, модель экономики, пригодная в масштабах планеты, на несколько миров не растягивалась. Каждый мир худо-бедно управлялся и сам.

— Экспорт сверхгероев... Гендальф на подряде... Как-то глуповато, не находите?

— Не нахожу, — отозвался Крысолов, щелкая ногтем по завитой гарде, будто стряхивая с нее красные отблески каминного пламени, — потому что знаю исторические аналоги. Материки нашей родной планеты тоже худо-бедно справлялись. Но именно что худо-бедно. Вместе лучше и выгоднее, это правило работает как для торговли между континентами, так и для обмена между континуумами. Если можно экспортировать Кортеса в Мексику, почему нельзя Боромира в...

— Потому что при конечном числе миров задача поддается решению. А при бесконечном... Какой смысл вообще что-либо планировать?

Через решетчатые створки окна в комнату пролился белый, холодный свет полной луны. Перед его силой поблекли рыжие языки догорающих поленьев, и даже индикаторная панель словно бы уменьшилась: огоньки сделались маленькими глазками, зелеными камушками на заколках.

— Пойдемте на террасу! Наконец-то ливень стих! — Мия взяла поднос, а мужчины стол и креслица. Хоро нахмурилась:

— А нас не услышат? Хозяева усадьбы?

Мия крутнула головой, веером полетели белые прямые волосы:

— Я же говорила, тут обитают всего три человека. Они живут в главном строении усадьбы, его и не видно за домами.

Расставив чашки заново, компания налила по второй — теперь пили лунный свет со вкусом и запахом чая. На террасе пахло куда богаче, нежели в доме; и снова Мия поймала себя на желании перекинуться в форму зверя, чтобы внимательно исследовать их здание по досочке, обойти дозором ближние галечные дорожки. Снова она заметила, что Крысолов без обиняков держит шпагу за эфес — только ножны стряхнуть, а второй мужчина не снимает руки с кобуры на поясе. Пахло мокрым деревом. Одуряюще-сладко благоухали здоровенные цветы шагах в десяти — белые-белые в лунном серебре; шлепались в недалекий пруд лягушки, ровным фоном звенели комары. Потоками неслись обрывки грозовых облаков — словно бы по уговору, минуя ровный диск Луны, яркий до того, что хоть иголки собирай.

— Мне кажется, Командор был прав, запрещая однополюсный нуль-Т, — допив чай, Крысолов свободной рукой поставил чашку на столик. Девушка машинально переставила ее на поднос, на место в сервизе. Крысолов же продолжил:

— Вещи от разных миров плохо сопрягаются. Охота за скальпами либо истребление бизонов ужасны даже в пределах единственного мира. Создана “машина, чтобы только брать” — но мы не в силах отказаться от соблазна. И мы ею пользуемся. Хотя и стараемся уменьшить последствия, сколько возможно.

На светлой бумажной обшивке решетчатой стены дома двигались четкие тени всей компании. Хоро потянулась налить себе очередную чашку, и сделала это столь изящно, что налили себе и все прочие — исчерпав, наконец-то, чайник.

— Я не согласна с высокомудрыми, — Хоро подняла чашечку и следила за тенью пара, восходящего над горячим чаем. — А пуще того не согласна с ними девчонка, которую местные демоны зажали на обрыве. Бежать ей было некуда; если бы не аморальная и эгоистичная “машина, чтобы только брать” — лежать бы обглоданным костям под обрывом. Да ведь и ты, Крысолов, за что получил свое прозвище?

Крысолов допил чай. На молчаливый вопрос Мии отвечать пришлось парню:

— Он детей полсотни вывел из голодной местности. А они, как увидали наши демонские машины, да колдовские игрушки, да иное всякое — то возжелали сравняться с нами. Пошли учиться, кто на техника, кто на медика, кто и вовсе на физика-ядерщика. Домой возвращались было — а их там не признают, за призраков держат, святой водой гонят. И чистоты-де они нелюдской, и красоты, якобы, нечеловеческой: в сорок лет как в двадцать пять, слыханое ли дело! Бюргеры есть бюргеры, хоть в Гаммельне, хоть в Бременхафене... Мы тут о философии, а там оно все конкретно. Вот человек, окруженный врагами. Оставь его и пройди мимо, а для себя оправдывайся высокими материями... Пройдешь? Ты, Крысолов, пройдешь?