Глава 15
Умение "обрубать хвосты", в пять минут уходить от "наружки" — фамильный почерк Устиновых, возведенный в степень искусства. Жорка не стал бестолково мотаться по городу и "дергаться" как карась на кукане. В машине "с чужого плеча", скорее всего, под завязку напичканной электроникой, делать такие ошибки очень непродуктивно. Убивать его, либо задерживать, пока никому не имеет смысла. А вот проследить за дальнейшими действиями, хотелось бы многим. И первый вопрос: скольким многим?
Прежде всего, тем, кто его, якобы, отпустил — теневым руководителям Центра. О том, что они существуют, он раньше только догадывался по мельчайшим косвенным признакам. Контора редко кому доверяет, а они, надо думать, еще реже. Как он сказал, этот неизвестный товарищ? Распущу на мелкие атомы?
Устинов еще раз проанализировал только что законченный разговор и понял, каким он был дураком! Не зря говорят, "русский мужик задним умом крепок". Он искренне и глубоко заблуждался, считая себя победителем в неком психологическом противостоянии. А ему никто и не противостоял, его, как щенка, натаскивали на след.
Из головы не шла ключевая фраза: "То, что ты черкнул напоследок Мушкетову — это правда?" Они говорили так, как будто могли что-то там прочитать. Но ведь не могли и он это знает. И они знают, что он знает. А значит? Значит, ему давали понять, что кабинет Мушкетова ими прослушивался, но не хотели говорить об этом, открыто даже по секретному, защищенному каналу связи. Почему? Да потому, что машину, в которой он сейчас разъезжает, готовили к операции люди Момоновца, или он сам. Выходит, начальство считает, что Мушкетов и был... крот?
— Берегись! — говорили ему, чуть ли ни открытым текстом, — каждый твой шаг, каждое неосторожное слово под жестким контролем. Расскажи нам все, что ты знаешь о них — пусть услышат. Дай понять, что ты серьезно настроен, и готов действовать. Пусть занервничают, раскроются. Пусть сыграют на опережение, а мы уж не оплошаем!
Так значит, его ведут и те, и другие. Передают с маяка на маяк, как носителя информации, ценной для всех. Одни надеются захватить, выпотрошить все, что ему известно, а потом ликвидировать. (Тайна останется тайной, если больше о ней никому не известно). Другие — наоборот — стараются выловить первых. На живца, на него, Устинова Жорку. А при случае, уничтожить его же руками.
Может, стоит включиться в игру? — трудно быть беспристрастным, когда ты ежесекундно распят в перекрестье радаров, если мерцающая зеленая точка, обозначающая твою машину, одновременно проходит сразу по нескольким схемам оперативных карт. Но в том и беда, что от машины ему избавляться пока рановато. Она — единственная ниточка, связывающая его с теми, кто намерен и в силах помочь.
Подождем ка еще с полчасика, — решил для себя Устинов. — Если руководители Центра о себе не напомнят, будем действовать самостоятельно.
Ну вот, Жорка, теперь ты герой! — думал Устинов, кружа по Черемушкам, — Еще бы! Даванул самого Крота. Герой-то герой, не на свою ли бедовую голову?
Запуская часовой механизм, он меньше всего думал о "чистке рядов" и прочей там чепухе. Он освобождал для себя очередную ступеньку служебной лестницы и всего лишь воспользовался моментом.
На площади "Трех вокзалов" он оставил свою машину. С центрального входа вошел в билетную кассу, разменял там последние пять тысяч и вернулся назад по подземному переходу. Вплотную к его машине стоял японский микроавтобус. Похожий на тот, что недавно еще вел его по дороге. За рулем сидел жилистый худощавый мужчина в синем комбинезоне. На кончике длинного носа чудом держались дымчатые очки. Из-под клетчатой матерчатой кепки с козырьком, отодвинутым на затылок, топорщился "ежик" волос. На плохо выбритой правой щеке красовался огромный флюс.
Почти не раздумывая, Устинов открыл переднюю дверь и сел на сиденье рядом с водителем.
Легко узнаваемый голос с легким прибалтийским акцентом донесся из-за спины, из глубины салона:
— Даже если ваша одежда нашпигована микрофонами, здесь вы можете говорить. Никто посторонний нас не услышит. Еще раз здравствуйте, Георгий Романович, в чем вы сейчас больше всего нуждаетесь?
— Одежда, оружие, деньги, машина, — коротко перечислил Устинов. — Еще бы хотелось узнать ближайшие перспективы.
Водитель плавно нажал газ, покачал головой, усмехнулся:
— И этот туда же! Ты, товарищ майор, перебирался бы подальше в салон. Не стоит тебе сейчас на переднем сиденье маячить.
Сказал и болезненно сморщился. Наверное, ему было очень больно.
Внутренняя начинка микроавтобуса напоминала передвижную лабораторию, оснащенную по последнему слову техники.
— Что, Олег, еще не совсем чисто? — понял водителя человек в летнем полевом камуфляже без знаков различия. — Пройдись-ка еще разок по контрольному кругу. Пусть ребята более основательно подотрут нашу задницу.
Потом он достал из-за мощной спины стандартный чемодан для спецкомандировок и обратился напрямую к Устинову:
— Переодевайтесь, Георгий Романович. Снимайте с себя все, вплоть до трусов и ботинок и тщательно расчешите волосы... в общем, везде. Мы, конечно, потом еще раз все хорошенько проверим... на вшивость.
— Опять за кордон? — уточнил Устинов, привычно облачаясь в черный элегантный костюм.
Он не спеша рассовал по карманам деньги, чистые документы, несколько сберегательных книжек на предъявителя и солидную пачку долларов, вложенную в загранпаспорт. Ответа все не было.
— Без легенды? — снова спросил Жорка и осекся, наткнувшись на долгий взгляд внимательных глаз.
— За границу сейчас не советую. В первую очередь, вас будут ждать в международном аэропорту. Свободу не ограничиваю, но на всякий случай предупреждаю: Москва, Мурманск и Ленинград тоже для вас заказаны. Искать будут ненавязчиво, но настойчиво и очень внимательно. Вы ведь куда-то туда собирались?
Устинов пожал плечами.
— А вы попробуйте на Украину, в братскую Белоруссию, или куда-нибудь на российский юг. Устои там кондовы и патриархальны. Деньги чиновники любят, как при царе-батюшке — больше, чем они того стоят. Вот оттуда — чем черт не шутит? — можно попробовать махнуть за бугор.
— Я вас не совсем понял? Мы что, опять нелегалы?
— Получается так, — собеседник протяжно вздохнул и прикурил сигарету. — Вы, Георгий Романович, что-то там говорили о перспективах. Так они у нас, как у той крепостной девицы на выданье — пока никаких. Полная неопределенность. Ваша главная перспектива на ближайшие десять лет — уцелеть в беспределе и смуте, сохранить себя для организации. Пока в нас только стреляют, выбрасывают из окон, отрезают головы, а завтра порвут на части руками разъяренной толпы. У демократии много традиций, но толпа депутатов ничем не отличается от толпы водопроводчиков. Потому что и те, и другие попадают под законы толпы. Армейские офицеры, как вы, наверное, знаете, уже давно не выходят на улицу в военной форме. Толпа срывает погоны — и в морду. Что поделаешь? — гласность, соответствующая подготовка произведена...
Устинов тряхнул головой и сжал кулаки: — Я до сегодняшнего дня не верил агентам и их донесениям. Думал, бредятина. Сегодня, мол, ночью ожидается погром в здании КГБ на Лубянке. Будут, сносить памятник Дзержинскому и потрошить секретные архивы КГБ.
— Они и будут сносить, — ваши секретные агенты, такие, как эта Виктория Новодумская. Они и будут копаться в архивах, чтобы сжечь платежные ведомости со своими фамилиями. Вы не замечали? У нее даже улыбка напоминает испражнение лица. Если честно, до сегодняшнего дня мы мало вам доверяли. Массонский орден, его влияние на умы, ваше в нем положение. Все это играло против вас.
Устинов внимательно слушал. Картина, развернутая перед ним, отдавала черною безнадегой. Это был анализ настоящего и минувшего.
Организаторы путча рассчитали все безупречно. Главком сухопутных войск Вареников в самый нужный момент оказался в командировке в Белоруссии. И не он один. По тем или иным "случайным" причинам от оперативного управления Армией были искусственно отстранены все деятельные и верные Присяге высшие командиры. А в заместителях у них, уж так получилось, оказались или предатели, или тупые исполнители, или безынициативные солдафоны. То есть, те, кому никогда не поверит озлобленное и униженное офицерство.
Человек без знаков различия говорил очень спокойно. Ненадолго задумывался, тщательно подбирая слова. Вел себя, как настоящий эстонец.
Когда, вслед за последними тактами "Лебединого озера" отошли в прошлое "гонки на лафетах", пришел в страну молодой энергичный вождь. С амбициями, но без денег. Деньги успели разворовать до него. Пришлось ехать с протянутой рукой к классовому врагу и многое обещать.
Молодой вождь был не таким, как все. Он без бумажки говорил про "демократический" централизм и многие с удивлением обнаружили, что да, действительно, упоминается такое понятие в подзабытом партийном уставе. Еще он говорил такими словами, как будто его, этот централизм, нельзя купить или, в крайнем случае, украсть. Всплывали и новые понятия. Оказалось, что "общественное" — это вовсе не "то, что еще не мое" и что это "то, что еще не мое" должно работать для всех, причем эффективно и с ускорением. Самые умные "видные теоретики марксизма-ленинизма" вскоре смекнули:
— Да это ж он, гад, так дает понять, что ответственность без власти принимать на себя не желает!
Так же, как в демократическом обществе меньше всего демократии, так и в стране дураков, меньше всего таковых. Властью с новым вождем делиться никто не хотел. Не для того хребет десятилетия гнули! Для начала решили "предупредить". И в качестве предупреждения, мол, "не замай!", нашли для молодого вождя подходящую альтернативу.
— Власть, — говорила альтернатива, — нам без особой надобности. Забирайте "кто, сколько сможет проглотить". А ответственность — не жена, ее всегда можно на кого-то другого переложить. Да хоть на того же меченого.
Альтернатива по всем параметрам "косила" под образ народного защитника и заступника. Сразу видно, наш человек, любитель "этого дела". Все на лицо, и удары оглоблей, и падение с моста под шафе. Их обоих: и меченого, и мордатого, как пауков в банку запускали каждый день в телевизор. И, надо сказать, народ полюбил этот "плюрализм" пуще тараканьих бегов. Тем более что, когда на экран выплывал мордатый, от телевизора, в буквальном смысле этого слова, начинало разить перегаром.
Экстрасенсы, колдуны, а так же ведущие информационных программ чуть ли не бились об заклад: "кто — кого". Азартный народ слагал пророческие частушки:
Скользкий глист не роет норы,
Всюду влезет скользкий глист:
Съел плохого комбайнера
Записной волейболист.
Это была идеология и Моральный кодекс. Волейболист мотался по городу в стареньком тестевом "Москвиче" и делал "ложные выпады", обозначающие "борьбу с привилегиями". И сразу же о нем стали слагаться легенды.
Пошел было в народ и молодой вождь, посулив ему перестройку, гласность и возможность зарабатывать "кто сколько хочет". Но на фоне пустых магазинов, это было смешно. Не поняли это и престарелые "теоретики":
— Народ, — говорили они, — это тебе, Мишатка, не маленькие гаечки, болтики или винтики. Это у них, в загнивающем обществе так. А наш народ до этого еще не дорос. Наш народ — это воздух в колесах государственной машины, который с легкостью должен выдерживать власть в нужное количество атмосфер. Представь себе, если воздух сам станет решать, что ему делать: надуваться или выдуваться! С таким народом мы, батенька, не только до коммунизма — до вашего следующего дня рождения не доедем.
Но молодой реформатор уже сделал свою последнюю ставку — на народ. На него же ставила и альтернатива. Наверное, потому эхо от всех потрясений, которые по идее должны были стать всенародными, бессильно замирало, так и не выйдя за пределы Садового кольца.
— Почему? — спрашивал новый вождь.
— Наверное, потому, что люди пьют, — сказала его жена.
И он тогда допустил последнюю ошибку, ставшую роковой. Указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом, ударил по самому святому: по народной душе. А уже рикошетом — по нему самому.
"В связи с Указом... в целях дальнейшего усиления, в соответствии с распоряжением исполкома за номером... с такого-то по такое-то... продажа алкогольных напитков будет полностью прекращена". Подобные объявления стали настенными украшениями всех водкосодержащих магазинов страны. И появлялись они в моменты, когда в тот или иной населенный пункт приходил эшелон с "левой" водкой. Ее не становилось меньше. Просто по себестоимости ее стало почти невозможно купить, зато по тройной цене — сколько угодно.
"Инициатива" была вроде бы частной, но взяткоемкость алкогольного бизнеса крепила благосостояние новых советских буржуев и все уровни власти настолько стремительно, что "то, что еще не мое" стремительно тончало "ещем".
Народ все это видел. И все понимал. И, страдая в водочных очередях, ненавидел власть и ее атрибуты.
Судьба реформатора решилась тогда. Сейчас решалась судьба народа: момент истины наступил.
Точная оценка событий, логические цепочки, исключающие неверное толкование. Устинов такого спокойствия не понимал и когда говорил, с огромным трудом сдерживал хлещущие через край эмоции:
— Евгений Иванович предупреждал, что такое возможно, что страна впадет в искусственно управляемую анархию. Я долго работал под его руководством и личным контролем. Орден "Права человека" — тоже его идея. Ведь только благодаря моим связям и надежным контактам в массонстве, нам удалось разоблачить многих. Иные предпочли застрелиться...
* * *
В районе Арбата, микроавтобус резко свернул в распахнутые ворота и увеличил скорость. Позади громыхнуло. Донеслись автоматные очереди. Устинов и его собеседник чуть не столкнулись лбами. Страдающий от боли шофер, громко и забористо матюкнулся.
У стен особняка, укрытого в глубине старинного парка, несколько личностей в черных масках подбежали к машине. Двое начали быстро откручивать номера и менять их на новые. Еще двое снимали намагниченные рекламные щиты над никелированными молдингами. Пятый тащил другие, более красочные.
— Что, Олег Николаевич, — весело крикнул он измученному шоферу, — зуб донимает? Есть, понимаешь, хорошее народное средство. Возьми две горошины. Одну положи на зуб — другую засунь в задницу. И почаще меняй!
Люди в масках похабно заржали. Шофер смачно плюнул, и рванул дальше. Верткая машина скользнула по узкой аллее и выскочила в другие ворота. Покружив в лабиринте старых московских двориков, снова выпрыгнула на проезжую часть.
Водитель впервые повеселел:
— Верняк, Отто Карлович! Громко, но чисто.
— Давай, Олежка, на Кольцевую. Туда, где танковая колонна. Нам еще пятерых эвакуировать надо.
Потом как ни в чем не бывало, вновь обратился к Устинову:
— Евгений Иванович лучше других понимал зоологию этого путча. Взять ту же самую "гласность". Вроде, нет ни запретных тем, ни личностей, ни событий. Все дерьмо, копившееся веками, прилежно взболтали и выплеснули на страницы газет. Ан нет! Ни один, самый отъявленный борзописец и словом не обмолвился насчет покушения на Андропова. Это табу! Знают, что сделают с тем, кто даже случайно коснется подобной тематики. Да и невозможно правдиво ее рассекретить, не сорвав маски с тех, кто сейчас на коне. Да, так и не смог Векшин основательно подчистить этот зверинец. Но он успел сделать главное — отвести от вас подозрение и вашими же руками лишить заговорщиков головы...
Устинов внутренне покраснел. Но Отто Карлович этого не заметил. Нужно было менять тему. Поэтому Жорка спросил:
— Кстати, не знаете, что там, с семьей Векшина?
— Семьи, как таковой у Евгения Ивановича не было. Приемная дочь исчезла неизвестно куда, за день до его убийства. Нет ее ни в Питере, ни в Москве, ни среди неопознанных трупов. По косвенным данным, следы похожей на нее девушки теряются на территории одной из суверенных республик, которая по нашим прикидкам уже в недалеком будущем станет полностью независимой. А сын...
— Сын?!
— Да, у Векшина есть сын, ошибка молодости. Многие говорят, что он умеет читать мысли. Не слышали?
— Я сам это точно знаю.
— Именно за эту способность его так боялся и ненавидел Мушкетов. Вам лучше знать, что с Антоном произошло. Ведь это ваши люди так активно разрабатывали его в Мурманске. Заметьте, одновременно с покушением на Векшина и исчезновением его дочери.
— Но я не знал. Не мог даже предположить, что Антон — его сын!
— Евгений Иванович тоже до последнего думал, что этого никто никогда не узнает. Даже Центр. Как видите, он ошибался.
Широкая, всегда оживленная трасса, ведущая к кольцевой дороге, была в этот день полупуста. По мере продвижения вперед поток машин еще более редел. Последние километры микроавтобус преодолевал в полном одиночестве. Водитель увеличил скорость.
— Мне кажется, что Антон жив! — Устинов сам не заметил, что сказал это вслух.
Отто Карлович посчитал, что эти слова имеют отношение и к нему:
— Больше, чем жив! Он, как мне сейчас сообщили, крепко наследил в гостинице "Арктика". В общей сложности, больше десятка трупов. Это ж надо, какой засранец! Жаль, что на месте событий нет никого из наших спецов. Я бы вас просветил с вероятностью девяносто процентов, кто и зачем ликвидировал вашу группу захвата. Впрочем, теперь это уже не столь важно.
— Он что, за них отомстил? — поразился Устинов.
— Может за них, а может быть — за себя. Вас, майор, связывают с ним очень сложные отношения. Есть у меня для него информация, о которой Антон может и не догадываться. Вы постарайтесь его отыскать, и передать это на словах.
Тоннель под мостом, ведущим на объездную дорогу, был надежно заблокирован танками. У крутой насыпи о чем-то горячо спорили вооруженные люди в промасленных комбинезонах.
Водитель, повинуясь сигналу военного регулировщика, сдал на обочину и остановил микроавтобус. Все вышли из машины и дальше пошли пешком.
Объемные серые тучи, вторую неделю висящие над Москвой, все никак не могли разродиться осенним дождем. Наполненный мелкой сыростью ветер дышал резкой прохладой. После почти домашнего уюта автобусного салона, в тесноватом костюмчике было довольно зябко.
Отто Карлович вернулся к машине, достал из салона теплую кожаную куртку и теперь торопился обратно.
— Кажется, армия подключилась? — спросил Устинов шофера, кивая на бронетехнику. — Тогда еще поглядим!
— Одна Кантемировская дивизия, — неохотно ответил Олег, — и та, без боекомплекта. Не хватало еще стрелять в свой народ. Ведь большинство из тех, кто сегодня на улице, лет через пять осознают, что творят их руками...
— Для чего же тогда танки?
— Это единственный шанс выиграть время. Нужно успеть эвакуировать документацию и людей.
Отто Карлович несколько пообщался с танкистами, потом повернулся к Устинову:
— Возьмите, Георгий Романович, — сказал он, и протянул ему куртку. — Носите на здоровье! Все теперь в ваших руках.
