Песни албанской границы
На текст Олега Бубелы “Везунчик”
Жри, бухай, про гусей не забывай
(c) bash.org.ru
Случилось мне прочитать "Везунчика" Олега Бубелы. Слышал об авторе много, решил, наконец, собственное мнение составить — нашел в записях одного из своих СИ-френдов ссылку, сходил, впечатлился.
Есть книга сия на Самиздате, находится она с негодованием у джентльменов; так что ссылку приводить не стану. Есть в тексте Олега Николаевича несомненные находки, достойные слова доброго. В смысле — незлого и тихого.
Увы мне! Вещей, достойных слова злого и громкого, там, по скромному моему отрицательному мнению, несколько больше.
Однако ведомо мне учинилось, что имеет Олег Николаевич верных поклонников, почитателей и продолжателей. И чтобы избегнуть напрасных смертей прежалостных от удара оных тыквами в потолок, равно же и для сбережения драгоценной пуканиевой тяги (мало ли какие еще спутники в тихоокеанскую группировку подадутся, мало ли чего еще спасать придется — тут и скромные 0,1G пригодятся), будем говорить обо всем открыто и гласно; а уж читатель не дурак и примерно нас рассудить способен. Тем паче, что особенностей текста немного и оценить их нетрудно.
Сначала о хорошем
Автор "Везунчика" действительно умеет пользоваться психологией. У него получились в самом деле живые герои второго плана и персонажи. Они не просто выражаются языком, подобранным под расу, общественное положение, возраст — все куда глубже. Они ведут себя в соответствии с архетипами. Действуют, плетут интриги, пытаются подставить героя, искренне благодарят его, вполне натурально умалчивают об очевидных всем (кроме героя, иже суть попаданец) вещам — отчего рождаются немедленно же новые — обоснованные! Как приятно, шерт поеб… побьери! — приключения, и так далее.
Автор "Везунчика" отнюдь не пугается действия. Это не так просто, как может показаться. Часто встречаются тексты, где видно, как автору тяжко убивать выпестованного персонажа либо героя второго плана. В тексте про Везунчика нет лишних смертей — ради картона — но вот обоснованные смерти совсем не задерживаются. «Не, Моня! Вдовой взял, вдовой и оставишь!»
Две главные особенности — постоянная рубка, война, смерть всегда рядом. Плюс рядом множество других людей — других не наклейками, не ярлычками, а поступками.
"Они что-то замышляют! Тебе страшно? Мне — да!"
Эти-то особенности и создают непередаваемый образ варварского Приграничья. Где в самом деле каждый день можно ждать клинка в спину; где верная дружба — действительно редкость, а не встречается на второй же странице просто потому что на третьей должна быть сеча, а герой все еще одиночка — все это в сумме создает очень цельный, весьма достоверный образ.
И снова — так чего ж так сурово? Мало, очень мало авторов, владеющих психологией и композицией текста на уровне Олега Николаевича.
А вот отчего.
Текст чудовищно, непредставимо, необозримо затянут. Романисты склада Бальзака или Гюго, или Мопассана с их пятистраничными описаниями будуара героини (не шутка!) или с расходом 1000 знаков на описание входной двери — не какой-то сюжетной входной двери, пред коей герой сражен бысть, а каждой, которую глазами героя видит читатель — так вот, все эти напыщенные французы могли бы покурить в коридоре, коли б не вертелись в гробах, обеспечивая до 80% всех электрических мощностей Прекрасной Франции. (А Вы что, до сих пор верите, что у них там все на АЭС держится? Упс...)
Но, наверное, в столь огромном объеме автор чувствует себя вольготно? Верно, нет у него проблемы с рассказом интересных историй, верно, не сжат он микроформатом в 400 КБ на книгу? И то сказать — первый текст 834КВ, второй более 1100КВ, дальше вечер закончился, пришлось спать ложиться. Сколько же событий можно тут разместить, сколько судеб показать! Симонов запаковал трилогию «Живые и мертвые» в 1500КВ. Громадина «Тихого Дона» — 3000 КВ. И поместились в эти 75 авторских листов судьбы ста действующих лиц (список есть на Википедии, если что), да немерянного числа персонажей эпизодических, упомянутых колорита и фона для. В первых ДВУХ книгах «Везунчика» объем порядка 1900КВ, это ж сколько можно показать! А сколько поместится шуток, удачных слов, метких фраз, чеканных абзацев, достойных запоминания с первого чтения?
Сколько?
Так вот, первое мое обвинение — вспомнить нечего. Ладно, я понимаю, у нас тут только средневековье, только хардкор. Этакий, понимаешь, Корнев-Круз, «Лед-Пограничье» в фентези-антураже. Тут, понимаешь, не до шлифовки метких фраз, не до игры в слова. В наши дни писатель тот, кто напишет марш и лозунг!
Хемингуэй тоже писал простыми словами: был, взял, вошел, закрыл дверь. «Я пошел к себе в отель под дождем». «Столько хороших картин к дерьмовой матери без всякого смысла» «Мы очень сожалеем, мистер Том». «Земля плыла?»
Недлинные фразы. Простой словарный запас. Прямые назывные глаголы, для действия сто синонимов не применяется. Но впечатление весьма сильное.
В чем же разница?
Хэмингуэй передает опыт. Чувственный или умственный, вопрос второй. В чем-то свой, в чем-то заимствованный, но реальный. Автор «Везунчика» просто описывает действия героя — многословно, неряшливо, не пытаясь усилить звучание фразы, не пытаясь выкинуть повторы как в тексте, так и в мыслях. Даже не пытаясь на уровне композиции просмотреть ветку, наметить там несколько ключевых точек и описывать именно их. А что, чем больше объем, тем дольше по времени читатель будет получать кайф. Первая схватка… вторая… третья… Даже в реальности рано или поздно человек ПРИВЫКНЕТ к боям. Хочет или не хочет, стремится или не стремится. Адаптация — фундаментально свойство психики, причем не только человеческой, а млекопитающих вообще. Но автор «Везунчика» упорно описывает каждый день и каждый бой, довольно мало отличающиеся от соседних. В годы того же Бальзака подобный подход весьма ценился при написании «путевых романов», для коротания времени в тогдашних дормезах. По скромному моему мнению, сейчас такое количество информации оправданно только в этнографических текстах, задача которых бережно передать исчезающую культуру (Как тот же Тихий Дон), а не в художественных текстах, цель которых — передать читателю…
Передать читателю — ЧТО?
Хрен с ним, с корявым языком. Сам-то я и похуже высказываюсь, мне ли возмущаться. Хрен с ней, с затянутостью романа. Толкиен вон описал обычнейший турпоход. По категории сплавщиков или альпинистов — вообще ни о чем. Ни одного крюка не забили, ни одного сифона, ни одного переката. Может, автор «Везунчика» эпического размаха холст грунтует, на коем мысль его воссияет в блеске… томе так в десятом, примерно. Вот есть же у Бубелы психология, есть же ощущение Приграничья.
А послания нету.
Давным-давно огорчил меня сам великий и ужасный Dormiens: во имя чего ломал он любимых наших героев? Во имя чего «wasterland», о чем «Человеческое, слишком человеческое»?
Так то, простите, был Dormiens. В 675КВ уложился, душу вывернул, вытр… вытряс, скажем так, и высушил. Ни слова лишнего, ни всхлипа, ни абзаца водянистого. Может, не понял я его, может, не полюбил. Но уважать однозначно согласен.
А Бубелу я читал-читал, читал-читал… спать ушел… а где ж та кульминация, так и не дождался.
Это второе неприятное.
Для передачи важного опыта или чувства, чем только можно оправдать затянутость повествования, слабость языка — любые иные огрехи, простительные очевидцу или участнику событий — текст слишком синтетический. Говоря проще — высосан из пальца чуть более, чем полностью. Выдуманные люди, выдуманные проблемы.
Для развлечения читателя, чем бы можно оправдать полностью выдуманное происхождение и откровенного МартиСью героя, что даже в заголовок вынесено — текст откровенно слабо написан. Много воды, длиннот, практически нет метких слов, достойных запоминания фраз, душевных пейзажей, драматических моментов.
Если текст не для передачи послания от автора к читателю, если текст и не для развлечения читателя — то он, получается, для развлечения автора.
И эта маленькая отрицательная деталь в моих глазах перевешивает напрочь все действительно хорошие находки «Везунчика».
Ну, а читать либо не читать, решайте сами. Мое мнение — всего лишь мнение; если об этом тексте есть мнения другие, хотел бы услышать.
(с) КоТ
Гомель
07.12.2015
