Цветное шитье

Автор: Ирис Март

Редактор: Zainka-Gwena

Ориджинал, мир принадлежит только мне, совпадения с реальной Венецией случайны. Не фэнтези.

Примечание: не стилизация.

Размещение: запрещено.

Паяц, и шут, и пересмешник — как много слов в одном значеньи.

И нет тогда стихотворенья, когда любовь и горе вместе.

(с) Март

Я никогда не был богатым на деньги. Но у меня была семья, в которой золотой монетой звенел смех, а нарядными одеждами служили простые штаны и рубахи. Зато заплаты на них были вышиты цветами. Мама не жалела дорогих шелковых ниток, расцвечивая нашу жизнь.

Она была святой, наша мама, с шестнадцати лет воспитывая семь сыновей-погодков.

Отец сутками гондольерил, чтобы накормить вечно голодную ораву. Старшие ловили рыбу, попрошайничали, но не воровали. А я, младший, с восьми лет, как только мама позволила, пел на улицах писклявым голосом, аккомпанируя на шарманке, найденной на свалке и отремонтированной кем-то из более умелых братьев.

Шарманка играла заезженные оперные арии. Так я смешил публику, привыкшую к классической опере и камерной музыке — в аристократической гостиной при свечах.

Однажды, привлеченная красивой вышивкой на моей одежде, подошла богатая дама и, кинув щедрую милостыню, предложила мне старую карнавальную маску, украшенную настоящими драгоценностями.

"Ты сможешь их снять и продать потом. Это будет плата, если ты пойдешь в ней на виллу Дожа на маскарад и пробудешь до трех часов утра", — сказала она.

При виде блестящих камушков — а я, как всякий нищий, в них разбирался, — я сразу же дал слово, поклявшись жизнью собственной матери.

В свои четырнадцать я не был наивным, хотя мой голос только начал ломаться. Братья подтрунивали, когда в нехитрых сварах с ними я то и дело выдавал петуха. Но на улицах я еще владел детским дискантом, вышибая слезу у богатых дамочек. Да, я не был наивным, поэтому в первую очередь рассказал той части семьи, которая собралась за вечерней луковой похлебкой, о предложении загадочной дамы под густой вуалью. И показал маску.

— Это два сапфира. Довольно чистые и дорогие. Да только мелкие рубины потянут на стоимость нашего дома! — уверенно сказал старший, Беппо, который отирался прислугой при ювелирной лавке в надежде попасть в подмастерья.

Мама вздохнула.

— Удивительная плата за пять часов развлечения. Если тебя, Доминик, пропустят на виллу Дожа. К сожалению, вернуть маску некому и некогда. Придется тебе, сынок, выполнить прихоть дамы. Чем ты ей обещался?

Я понурил голову.

Мама еще раз вздохнула.

Я говорил, что отец назвал меня в ее честь? Он пообещал, что седьмой сын будет их последним ребенком, и жене не придется больше мучиться в родах.

Не знаю, выполнял ли он свои супружеские обязанности, но спали они в одной постели, и были нежны друг с другом, как и я буду когда-нибудь со своей женой. И как нежен старший, Беппо, со своей невестой.

Вот Беппо и рассказал мне, что я очень похож на маму — какой он ее помнил с раннего детства. Родившая на тот момент троих сыновей, она еще сияла здоровой красотой. Хотя и сейчас моя мама красивая, не хуже святых на церковных фресках. Не знаю, повезло ли, что у меня миниатюрная фигура — зато я в драках научился всяким подлым приемчикам, чтобы не оказаться снизу. Уходил в кровавых соплях, но непобежденным. Братья строго следили за моим боевым воспитанием — тайком от мамы, конечно. Очень мешали длинные волосы...

Мама ухаживала, как за собственными, за моими черными волосами, терпеливо расчесывая после мытья каждый локон. Иногда я чувствовал себя фарфоровой куклой в витрине богатого магазина.

Братья, во всем похожие на отца, научили меня на улицах прятать волосы под воротник — чтобы не купились на ангельскую внешность и синие мамины глаза всякие извращенцы. Но с момента, как мама неохотно отпустила меня с шарманкой на улицу, я умело переводил похотливые взгляды. Когда в парочке мною интересовалась женщина, говорил ее кавалеру: "Несомненно, госпожа замечает, как ничтожна моя внешность перед красотой синьора" — и наоборот. Срабатывало всегда. И бОльшую милостыню давал именно "застуканный" за непотребными мыслями любовник. Конечно, любовник! Мы с шарманкой пели только о любви. И еще немного о солнце.

Я люблю свой город. Мне кажется, он стал моим с первой минуты, когда я раскрыл тусклые младенческие глазки. Но на самом деле он отдался мне, как малолетнему любовнику, когда я, спрятав шарманку в потайном месте, облизывал взглядом хмурые камни домов, гладил ладонью крутые спины мостов, втягивал запах гниющих водорослей, застоявшейся воды и человеческих испарений. Лучшие духи в мире — запахи любимого города.

А уж дни карнавала...Весь мир собирается в Венецию. Я видел даже людей с другим цветом кожи! В первый раз подобрался к такому, намусолил палец и попытался стереть краску с пальцев, пока хозяин руки наблюдал, раззявив рот, за представлением бродячего театра масок. Если бы не Коломбина, которая со сцены увидела, как чернокожий гость хватает за руку местного оборванца, оказаться бы мне на разборках у городской стражи. А так посмеялись, я парочку сальто покрутил, спел куплетик, Коломбина позволила незнакомцу в декольте заглянуть. А я честно объяснил, что таких людей не видел никогда. За что и получил от смеющегося красногубого мужчины незнакомую монету — тяжелый металлический квадрат.

Я пробил в ней дырку и сейчас ношу на шее в память, что люди бывают всякие, на то они и люди.

Мама сказала:

— Маска женская. Придется тебе девушку изображать, иначе с виллы Дожа тебя выгонят сразу. Хорошо, если в полицию не заберут, заподозрив в краже.

— Кстати, парень, я знаю проход в сад виллы со стороны канала. Думаю, отец не откажется нас подвезти. Там неухоженные заросли, сможешь спрятаться, — сообщил молчун Рико, третий по счету. — Только через весь город назад, если что не получится, в дамской одежде в дни карнавала...Ты в своей езжай. Там переоденешься.

Первый раз услышал от нашего немногословного силача такую длинную речь. Интересно, что он делал в саду виллы Дожа?

Мама быстро встала, хлопнула в ладоши.

— Все поели? По делам. Рико, раз вызвался, найди отца, чтобы к одиннадцати гондола была у дома.

Я еще не рассказал о нашем доме.

Дом морского ветра — так называла его мама. На окраине, на берегу. Крохотная латочка земли, кажется, мамино приданое. Зато наш домик не гнил от воды, чтобы ежемесячно после осенних приливов ремонтировать пол и поддерживать осыпающиеся стены.

А ветер...С моря. Свежий, он продувал стены насквозь, и мама даже не пыталась закрывать окна ставнями: так любила солнце и просто дневной свет. Отец в редкие ночи дома закрывал окна на втором этаже в их спальне. Братья прятались в дальней комнате. А я спал в той, что фонарем — или носом корабля выходила на залив, двумя окнами, перед которыми в ненастные ночи я обязательно ставил свечи, чтобы кораблям была поддержка и ориентир. Кутаясь во все одеяла, которые, стесняясь друг друга, сносили мне братья, я прислушивался к завыванию зимних бурь, чтобы не пропустить дальнего жалобного зова. Пока не засыпал от утомления. А утром мама будила меня и тащила в натопленную кухню, чтобы напоить горячим отваром — но я никогда не болел.

По делам разошлись не все. И кто остался, ахнули, когда мама внесла платье на протянутых ко мне руках. Она держала его бережно, как бабочку, невзначай попавшую в дом. Бабочку, которую намерены отпустить, не помяв крылышки.

Я никогда не думал, что в нашем бедном семействе таится такая благородная прелесть, такое неизмеримое богатство. И не в драгоценных камнях и золотых нитях, а в волшебных шелковых цветах, живых на тонком почти прозрачном полотне.

— Мама, ты эльфийская королева? — спросил кто-то.

Мама стеснительно улыбнулась. Она всегда была позади нас. Всегда, если не требовалось защитить семью. Тогда ее хрупкой груди, вскормившей семь сыновей, могла позавидовать крепостная стена.

— Это мое подвенечное платье, я сама его вышивала. Два года с тринадцати лет, как влюбилась в вашего отца, — потупив глаза, сияющие глаза цвета моря, сказала моя мама. — Ты обещал, Доминик, ты должен остаться на балу и выполнить обещание. А теперь все — кыш, я буду подгонять платье.

Я посмотрел на себя в зеркало и засмотрелся. В такую девушку я бы влюбился. Тьфу, о чем мои мысли!

Мама глядела на меня с грустью и тревогой. Наверное, целых шесть раз они хотели девочку. И вот получился я, наконец. И отец успокоился.

Но я не девочка, я мальчик.

Сегодняшнюю ночь придется перетерпеть. В другой раз не позволю себе идти на поводу эмоций. Уж очень хотелось заработать денег, чтобы купить маме безрукавку на пышном меху, Беппо место подмастерья, а себе...Канарейку, чтобы научила меня петь.

Гондола остановилась в глухом тупике. Но над оградой сада виллы Дожа горели фонари, освещая кованую ограду и цветущие кусты за ней.

Я был в своем самом лучшем костюме, вычищенном и отглаженном мамой до аристократического блеска. В круглой коробке для шляп лежало платье и маска.

Я уже начинал ненавидеть себя за нелепое обещание. Ну просто околдовала меня изящная женщина, ничуть не приметная, кроме густой вуали. И маска.

Я вам не рассказал про маску? Ее нельзя назвать обычной. Для полумаски лишние обводы, скрывающие общий абрис лица — скулы, щеки. Короче, виден только кончик носа, губы и подбородок. К сожалению, у меня на нем мягкая ямочка. Вот такая деточка я еще. Ткань маски твердая и бархатистая, ничуть не натрет за пять часов маскарада.

На темно-синем фоне ярко сверкают два настоящих немыслимой цены сапфира над прорезями для глаз, будто вторая пара очей.

Мелкие, но чистые рубины очерчивают линии маски. Лицо как бы горит в их холодном пламени.

За синими и багровыми перьями надо лбом нет вуали. Пришлось оставить волосы как есть. В женскую прическу я категорически отказался их собирать. Мама даже руки огорченно опустила, пришлось ее поцеловать и пообещать много-много дней послушания рядом с ее юбкой на кухне, чтобы поучиться готовить.

Не братьям же. Первая половина уже намерена выпасть из семьи, поженившись. Идут в приймы. Не в наш же маленький домик вести этих громогласных прелестных девушек, которые после венчания начнут рожать отпрысков одна за другой.

Молодцы мои братья, умные, не то, что я, шутник на обочине. Искали и нашли себе бесприданниц, зато с домом и полусирот.

Нет, я не хочу сказать, что без любви. А попробовал кто-нибудь не полюбить моих братьев! Только попробуй не любить мой мир!

Я еще размышлял, протискиваясь сквозь прутья, каким образом широкоплечий Рико мог попасть в этот угол сада?

Потом думать перестал. Зазвучал вдали колокол, извещая о начале маскарада.

Проломился сквозь кусты, оставив пару прядей. Вот и заброшенная беседка, о которой говорил брат.

Я бы десять раз подумал, если бы не спешил. Я бы заметил. О заброшенности беседки не свидетельствовало ничего. Не было вездесущей пыли. Обвивающие тонкие колонны плети плюща были аккуратно избавлены от сухих отростков. Мраморные скамьи блестели чистыми белыми поверхностями, голубыми от темно-синего предночного неба.

Я вынул из коробки платье и маску, начал переодеваться.

Странное ощущение — без штанов.

Чтобы не разоблачили раньше времени, накинул платье и сразу надел маску, а потом запихнул свою одежду в коробку. Надеюсь, ее не заметят под скамейкой, в зарослях плюща.

И только потом понял, что платье сзади на спине распахнуто.

Я идиот. Сначала следовало застегнуть все эти многочисленные крючки, а потом втиснуться в него, как змея. Не такой уж я неуклюжий.

Я бы так и сделал, но вдруг раздался мягкий мужской голос.

— Фредерика, вы позволите вам помочь?

от 2.03.10

Если бы я был умнее, умер бы на месте. А так внутренне похихикал над собой и мысленно собрался. Значит, мужчина не видел меня в голом виде и думает, что я некая Фредерика. Возможно, он ранее видел женщину в этой маске. Я дурак, не подумал, почему неизвестная дама доверилась первому оборванцу.

На этом маскараде ее ждали. Не пойму все же, как мою худобу можно перепутать с женственной фигурой хозяйки маски? Или она тоже не хозяйка?

Мысли пробегали в голове с необыкновенной для меня скоростью. Потому что страшно. Маскарад только начался, впереди пять условленных часов, а я поклялся жизнью мамы.

Я небрежно оглянулся подсмотренным у дам кокетливым движением, которое называл "свернуть птичке голову" и ответил:

— Так получилось, что я забыла камеристку.

Мне удалось рассмотреть кавалера, подкравшегося так тихо и знакомого с некой Фредерикой.

На нем была полумаска. Ворон, иначе не сказать. Черный бархат, усыпанный мелкими прозрачными камешками — ночь в ночи. И наверху врастопырку настоящие вороньи крылья. Меня затошнило от мысли, что птицу нужно было для этого убить.

Аристократический нос, явно из римских, жесткие губы и щеточка усов. Глаза в прорезях маски не позволяли увидеть цвет. Но я почему-то был уверен, что темные. Как и открытые волосы — воронье крыло.

Будь я на улице со своей шарманкой, я не стал бы задевать своими шуточками этого мужчину. А сейчас у меня не было выхода.

— Ну помогите, синьор, — сказал я как можно беззаботнее. Вроде как стоит мне захотеть — и пол Венеции сбежится застегивать эти идиотские крючки.

Мужские пальцы прикоснулись через тонкую ткань. Похоже, я замерз на ночном ветру, если руки мне кажутся горячими. Он принялся неторопливо перебирать застежки — одну за другой. А потом между голых лопаток меня коснулись...Губы горячие, влажные, а усы, оказывается, мягкие, как у моих средних братьев, которым еще и двадцати не исполнилось.

Молодой! Я сразу обнаглел, вывернулся из рук.

— Что вы себе позволяете! — немного истерического визга в голосе ставят на место любого юнца.

А дамочка, оказывается, куртизанка, если мужчина позволяет себе подобное обращение. Я мысленно пожелал незнакомке много солнечных дней. Как себя ведут подобные женщины, я уже навидался.

— Синьора Фредерика, вы не узнали меня? Я ваш верный поклонник с прошлогоднего карнавала, Марко, святой покровитель города!

Я целомудренно скрестил на груди руки, хотя открыта была моя спина, и пошел ва-банк:

— Снимите маску.

Он помедлил, но снял. Это заняло некоторое время, потому что какие-то завязки запутались в тугих жестких прядях — куда там моим, мягким, чуть ли не половина которых осталась в местных кустах.

Да, ему не больше двадцати. Глаза в свете фонарей показались темно-вишневыми. По наитию я ляпнул:

— Синьор, вы не Марко, — у меня уже готова была отговорка. Или я скажу, что он изменился (подрос, я чуть не хихикнул вслух) с прошлого года, либо на святого такой красавчик, несомненно, любимец женщин, не похож.

Неожиданно он согласился:

— Да, я не Марко, но послан им. А вы, несомненно, Фредерика. Меня зовут Лоренцо.

Мне показалось, или он вздохнул с облегчением, натягивая маску?

Пока молодой аристократ со всем уважением застегивал корсаж, я лихорадочно размышлял, в какую ловушку попал.