Четыре времени безумия

Лето.

Сегодня первый день работы в санатории "Райский уголок".

Все в городке знают, что заведение — приватная лечебница для высокопоставленных и богатых психов.

Устроиться сюда я счел удачей, хотя пришлось покинуть столицу. Правда, удача не стала такой уж неожиданной. С блеском закончив ординатуру соответствующего профиля нашего прославленного на двух континентах университета, я удостоился личной беседы с ректором. Он предложил мне рекомендательное письмо на имя спонсора, проще говоря, хозяина этой психбольницы.

Ректор знал, что я ни за что не откажусь, хотя все студенты и аспиранты нашего факультета на практическом опыте знали, что представляют порядки в подобных заведениях и, особенно, их клиенты. Капризные, выморочные существа, у которых гонору иногда больше, чем реальных заболеваний.

Какая-нибудь дамочка, страдающая из-за смерти любимой йоркширской собачки. Золотой сыночек, который решил, что умеет летать и вовремя пойманный телохранителями на крыше с почти смертельной дозой героина в крови.

Тут не то, что цыкнуть — с болью сделать укол такому пациенту не осмелишься: живо вылетишь из списков благонадежных врачей.

Однако ректор знал, кому предложить работу. Учился я на гранты, жилы рвал. А в психлечебнице платили хорошо.

Мне нужно содержать престарелую тетушку, которая вырастила меня и брата после преждевременной смерти родителей.

*

Рекомендательное письмо пришлось предъявить доверенному лицу — главврачу больницы Спенсеру Доггерти. Да я и не думал, что меня ожидают фанфары.

Доггерти — сильный мужик. Если бы я его встретил вне больничных стен, я бы сказал, что он всегда выигрывает в боях без правил. Хотя после сорока мощь не всегда спасает против юрких хлестких парней до двадцати. Знаю. Подрабатывал там незаконно первой помощью.

И Доггерти очень осторожный. Он внимательно сверил мою идентификационную карту с отсканированным фото в рекомендательном письме. Без всякого стеснения проверял каждую строчку с взглядом в мое лицо.

Имя: Мишель Соурс

Лицо европеоидного типа, слегка удлиненное.

Волосы темно-коричневые.

Глаза серо-зеленые.

Уши нормального размера и расположения, прижатые.

Губы тонкие, коричневато-розовые.

Нос прямой, ноздри не расширены.

Удовлетворившись осмотром, Доггерти придвинул мне сканер для снятия папиллярных узоров. Сканер сетчатки глаза в приличных заведениях уже давно не применяется в связи с развитием технологий гормонального изменения цвета радужки.

Это мне друг из полиции подсказал, я же до сих пор наивно думал, что все эти лазерные приборчики в аэропортах, после которых долго промаргиваешься, пашут на идентификацию. А на самом деле пугают наивных потенциальных террористов из стран третьего мира.

Главврач сказал:

— У нас немного пациентов. И строгие правила соблюдения врачебной тайны. Поэтому для ухода можем позволить проверенных высококвалифицированных врачей и санитаров широкого профиля, исключая средний персонал. Так что вам придется взять на себя инъекции, лечебные процедуры. Зато и получите соответствующую оплату на ваш счет. Или на который вы укажете. Дневное питание, которое привозят из города по предварительному заказу — за счет санатория. Если возникнет необходимость, вы должны будете поселиться здесь, безвыходно, чтобы ухаживать за определенными пациентами круглосуточно. Вы имеете право прямо сейчас отказаться от работы. Никто не вышлет вслед "волчий билет".

Главврач отечески похлопал меня по руке. Кажется, я понравился не потому, что в моем дипломе стояли высокие оценки.

Но я должен был согласиться. И я согласился.

*

Номер в гостинице меня вполне устроил. И по удобствам, и по цене. Из окна видна зеленая во все времена года долина между заснеженными горами. И в самом дальнем ее углу, запертом между скал — санаторий и единственная дорога к нему.

*

Я взял напрокат велосипед. Двадцать пять минут тренажа до работы меня поддержат в привычном физическом состоянии.

Мне все нравилось здесь.

Заснеженные Альпы на горизонте. Запах свежего хлеба и сдобы поутру. Джем не консервированный, а извлеченный из каких-то прабабкиных зеленоватого цвета пятилитровых банок с такими же крышками.

Наверное, их отливали еще в Венеции, городе, бывшем в давнее время королем цветного стекла...

Когда-нибудь я поеду туда с самым любимым человеком. Я верю, что так будет.

Для этого я столько лет учился и работал, поступаясь не только временем и здоровьем, но и принципами.

В тонущем, обреченном городе мы будем проплывать в гондоле по каналам, а под живой водой будет просвечивать наше прошлое и мертвые города, где нам так и не посчастливилось побывать, чтобы умереть там вместе.

*

Фармакологическое оснащение и физиотерапевтическое оборудование, вплоть до специального и лабораторного, поразило меня дорогостоящим и толковым разнообразием.

Нас два врача (еще местный, грузный и равнодушный человек, кажется, обремененный многочисленными отпрысками) и четыре санитара. Не так уж много на пятнадцать пациентов. Но некоторых из них "ведет" лично главврач.

Этот некоторый пока один.

Тихий и безразличный ко всему на свете юноша лет шестнадцати-семнадцати. Любой счел бы его ангелом: длинные, чуть ли не до пояса светлые волосы, эмалевые, как у старинной фарфоровой куклы, синие глаза, фигура соответствующая. Надеть платье из гремучей золототканой тафты — чисто инфанта.

Да, крыльев не хватало. А еще ангелочек с наступлением вечера громко, еще громче, до настоящего звериного вопля начинал считать вслух чьи-то воображаемые шаги, биться в дверь в ужасе, затем садился посреди комнаты и обнимал себя руками, как будто ему было ужасно холодно. Когда, как положено, входили санитары, чтобы отвести его в процедурную или манипуляционную для купирования приступа, ангелочек впадал в буйство и становился сущим демоном, чуть ли не отшвыривая к стенам двух здоровенных мужиков.

Черты его лица искажались, на него уже не хотелось смотреть.

Увидев это превращение впервые, я не захотел наблюдать дальше.

Его зовут Гамлет.

Вернее, это псевдоним, под ними у нас числятся пациенты. Настоящие имена знает только владелец психлечебницы. Сомневаюсь, чтобы Доггерти знал.

*

Нифига он не похож на Гамлета. У шекспировского, насколько мне казалось по прочтении пьесы, были темные волосы и глубокие, как омут глаза. И он был лучший боец в Дании.

Наш Гамлет бойцом не был. Мальчик, а его, если не ангелом, можно было воспринимать только как мальчика, весь день сидел в парке лечебницы. Иногда вставал со скамейки, забыв там книгу.

Мне казалось странным, что кто-то в наше время читает художественные тексты с бумаги.

Но ему регулярно привозили книги, потому что я видел разные названия.

Он, неправильный Гамлет, гулял, склоняясь к засохшим на стебле нарциссам. Прикасался к ним, как будто не хватало человеческих прикосновений. Тонких и нежных, как эти засохшие до прозрачности лепестки. Становился на колени и впитывал запах, не выветрившийся с весны.

Я проверил. Пахнут. Не иллюзия запаха.

Депривация в полном ее проявлении.

*

С тоски изучая путеводитель в своем гостиничном номере насквозь пуританского городка, я узнал, что "Райский уголок" выстроен в самом теплом тупике долины диких нарциссов. Оттяпали треугольный кусок заповедника европейского масштаба.

Думаю, владелец лечебницы, имени которого я так и не знаю, сделал миллиардные отчисления в экологический фонд. Хотя изъятая территория смехотворно мала.

Никогда Гамлет не смотрел с тоской на стену, окружающую сад.

И только потом я понял, что он уже пытался ее преодолеть.

Когда я увидел Гамлета в саду...

Конечно, у шизофреников бывают тяжелые периоды и просветления.

Как у каждого из нас, тех, кто считается разумным и психически здоровым членом общества.

Так чем мы отличаемся? В своих внешних проявлениях?

Этот вопрос беспокоит меня с момента, как я начал работать над диссертацией.

*

Я идиот. Я спросил, могу ли ознакомиться с заинтересовавшей меня историей болезни личного пациента главврача, а Доггерти предложил мне заняться сексом.

Логики я не уловил.

Я отказался. Хотя Доггерти нравился мне не только внешне. Он опытный психиатр, не боится применять новые методики. И мужик...

Но я тоже мужчина. И не хочу быть снизу.

Я даже лист назначений Гамлету не получил.

Тогда я начал следить за действиями Доггерти в лечебнице и изменением количества лекарств в нашей аптеке. И делать выводы.

Я сам не понимал, зачем мне это нужно.

Но ангел с эмалевыми глазами, который ежевечерне превращался в демона, меня заинтересовал.

А потом я случайно увидел во время дежурства, как Гамлета насилуют.

Через незакрытое окошечко процедурной. Он стоял на коленях, грудью на обтянутой клеенкой кушетке, со спущенными пижамными штанами.

Сзади трудился один из санитаров. Он полностью вынимал член и засаживал его полностью. Туго натянутый презерватив блестел смазкой под мертвенным неоновым светом.

И мальчик стонал. Я думал, что могу отличить изнасилование от добровольного согласия даже по звукам. Казалось, ему нравится. Но когда я увидел, что второй санитар прижимает сжатые добела в кулаки руки Гамлета к кушетке, я понял.

Тут на мое плечо сзади легла тяжелая ладонь.

Доггерти сказал:

— Сожалею, что вам пришлось увидеть. Гамлет испытывает неконтролируемые позывы к сексуальным актам. Это один из симптомов его заболевания.

Я благоразумно промолчал, отвернувшись от окошка. Но по звукам понял, что за Гамлета принялся второй санитар, потому что стоны пациента стали тише, как будто село горло.

Наверное, отвращение на лице я скрыть не смог.

Главврач за моей спиной распахнул дверь процедурной и сухо сказал:

— Прекратить. Чтобы больше не повторялось.

Я невольно обернулся и увидел, что Гамлет смотрит прямо на меня. И глаза у него не кукольные: живые, и в них переливается стыд.

Доггерти взял меня под руку и повел по коридору.

— Я помню, что вы пишете диссертацию и уже спрашивали меня о внешнем различии клиники органических и психосоматических состояний. Я покажу вам больничный лист Гамлета и список его назначений.

Конечно, я ушел с Доггерти в его кабинет.

И с удивлением узнал, что Гамлету двадцать лет. Где же растили такое инфантильное чудо?

А лекарственная роспись очень даже неплоха при шизофрении с осложнениями в виде сатириаза. Только шоковая терапия, применяемая здешними санитарами, мне все же не нравится.

Доггерти сказал:

— Вы еще не завели себе подружку или друга? Почему бы вам не снизить порог возбудимости у нашего пациента?

Я ответил, что предпочитаю вменяемых партнеров.

*

Наконец-то я отвлекся от своих пациентов, которые пожирали все мое рабочее время. Выписалась Мадам Помпадур. Эта дура, которая домогалась меня почти два месяца, а я успешно манкировал, как она считала, своими обязанностями, целуя ручки, откупаясь нелепыми лютиками, сорванными по пути. Я читал глупейшие стихи, которые заучивал из интернета, от которых меня тошнило, но на Мадам они действовали, как снотворная пуля на слона.

Она ушла счастливой, в объятия супруга и новой собачки с ушками, в которых сияли настоящие бриллиантики.

И тогда я впервые после суеты с семью нелегкими пациентами смог посидеть и подумать и в рабочее время.

Я ни разу после того, первого раза, не видел Гамлета в саду.

Мне уже было известно, что, во избежание раскрытия инкогнито, пациентов выпускают на прогулки в сад по одному в строго определенное время.

Фасад лечебницы в сторону сада глухой. Ни одного окна. Кроме дверей, через которые выпускают пациентов.

Рядом с дверями, внутри, пост санитаров, или наблюдателей.

Впервые я видел Гамлета и вышел после него в сад нюхать засохшие нарциссы из дверей левой половины. Почему мне позволили? Над этим следует подумать.

Я, в основном, работаю в правой половине.

Угол сада разделен стеной посредине глухого фасада, как биссектрисой.

"Биссектриса — это такая крыса, которая бегает по углам и делит угол пополам"...

Гамлет проводил в своем остром уголке сада весь день.

В другой, для всех остальных пациентов, меня таскала Мадам Помпадур для словоизлияний. Остальным подопечным не было до меня дела.

*

Я выяснил, что наши санитары не только наблюдают за поведением больных в саду, но и дрочат в некоторые моменты.

Пациенты не знают, что в саду установлены камеры. И глухая дверь, и отсутствие окон ничего не значат. А люди считают, что наконец-то избавились от опеки. Наедине с собой можно делать что угодно, правда? Это не дверь с окошком в коридор, которую персонал может открыть в любой момент, если заслонка изнутри не задернута. Да и просто в любой момент, ведь интимность в таком заведении просто условность.

В палатах камер нет. Ведь в "Райском уголке" бывают очень, очень богатые и высокопоставленные их мужьями пациентки.

Зато в коридорах и процедурных камеры есть. И всегда наблюдатели знают, кто где находится.

*

После того, как я увидел насилие над Гамлетом, оно не повторялось. Или я просто был лишен возможности наблюдать, работая в другом крыле.

Да, пациенты не знали о камерах, и вели себя в саду, будто находясь в одиночестве.

Но камеры в "санитарной" комнате показывали, кроме прочего, оба уголка сада.

Сам не понимаю, когда я научился ходить бесшумно.

Наверное, еще во времена практики в хосписе. Или незаконной помощи — в глубоко запрятанном под землю зале боев без правил. Но я бы все равно помогал — да, клятву Гиппократа я вырезал на собственном сердце...потому что моим родителям никто не решился помочь...

Врачу, исцелися сам.

Но иногда полезнее для собственной жизни незаметно уйти, когда понимаешь, что увидел не предназначенное тебе.

Я тихо стоял за спинами санитаров, прикипевших взглядами к мониторам.

Гамлет распахнул рубашку и полулежал на скамейке, подставив грудь последним солнечным лучам.

Надвигалась гроза. Налетел ветер, поднимая полы рубашки. Гамлет не снял ее, как будто подозревая наблюдателей. Он только захлопнул книгу, затрепетавшую страницами, и прикоснулся к своим соскам. Он сжимал их, выкручивал. Потом гладил свой тренированный пресс (а он у мальчика был — как я мог не заметить?). Гладил раскрытой ладонью, чувственно, как любовника. Или норовистую кобылу по шелковой шее, был у меня и такой опыт...

Налетел шквал. Ветром мгновенно нагнало синие, беременные дождем, тучи.

В горах бывают очень холодные ливни.

Мальчишка подставлялся крупным каплям, бьющим по затвердевшим соскам. Он выгнулся и уже без стеснения запустил руку в штаны.

Санитары дрочили, не отрывая взгляда от экрана.

Я мигом пролетел нижний этаж, через левую дверь вырвался в гамлетов сад, под сумасшедшим ливнем сдернул его со скамейки, накинул на него халат и потащил, как муравей крошку от багета, в дом.

— Книга! — вдруг почти детским писком отозвался Гамлет.