Нафиг!

В пятницу Эл пошел в музей.

Вернее, не так.

В пятницу, в свой законный выходной за три сверхурочных субботы в прошлом месяце, Эл пошел покупать зимние ботинки.

В "Ориноко" решил заглянуть из чистого любопытства: дескать, не вредно полюбоваться на оригиналы, чтобы в магазине подешевле найти похожую копию. Но в "Ориноко" как раз объявили скидки, и шикарные "инспекторы", напичканные современными технологиями, как бортовой компьютер боевого самолета, продавались за пятую часть первоначальной цены.

Эл, поняв, что они ему по карману, быстро купил ботинки и так же спешно выскочил на улицу, словно боялся, что объявление о скидках — всего лишь шутка.

На улице светило солнце, а в вазонах вдоль дороги цвели "анютины глазки".

Эл понял, что впереди у него — полдня, на которые он ничего не планировал, кроме похода по обувным магазинам.

И тут оказалось, что рядом с "Ориноко" есть музей.

Вернее, не так.

Музей был тут всегда. Точнее, последние лет сто, появился он еще при царе как выставочный зал какого-то мецената. Потом дом богатого коллекционера реквизировали, музей занял все помещение, а меценат сбежал в Америку. Поговаривали, что самые ценные вещи он сумел вывезти, но и того, что осталось, хватило на приобщение пролетариата к культуре и искусству.

Это "Ориноко" открылось совсем недавно — в бывшем "Гастрономе", который когда-то был известен крохотной забегаловкой в винном отделе, где с девяти утра продавали "на розлив", благодаря чему работавшие в музее художники опохмелялись весьма недурным "Токаем".

Эл покрутил головой.

Полюбовался на отреставрированную лепнину над входом в "Ориноко".

Цементный барельеф изображал продуктовое изобилие — так, как его представляли в пятидесятых годах. Корзины с яблоками, нарезные булки, виноградные гроздья и толстые окорока степенно следовали друг за другом по фронтону здания, заворачивая за угол и теряясь в темноте проулка.

Пару лет назад по телевизору обсуждали весьма пикантный скандал: на проходившую мимо даму упал хвост цементной селедки. Женщина осталась жива и высудила у магазина кругленькую сумму. Хозяева "Ориноко" попытались сколоть остатки обветшавшей лепнины, но на ее защиту встали краеведы и прочие любители старины, принудившие новых владельцев отреставрировать барельеф, значившийся в каталогах памятников архитектуры под незатейливым названием "Еда".

Оторвавшись от созерцания "Еды", Эл перевел взгляд чуть дальше по улице и увидел яркую афишу: "Выставка современного искусства Швейцарии".

"А почему бы и нет?" — сказал самому себе Эл.

Свободное время провоцировало на бессмысленные поступки.

Эла не интересовало современное искусство Швейцарии, как, впрочем, любое другое искусство, но в последний раз в музее он был... дай бог памяти... лет пятнадцать назад. Точно — тогда как раз приезжал знакомый из Тюмени, который, наоборот, интересовался всякими культурными заведениями, и Эл был вынужден вести его в музей и битых два часа любоваться побитыми молью чучелами и черепками чего-то очень древнего в застекленных витринах.

Однако само слово "Швейцария" вызывало в душе Эла некий едва заметный отклик. Швейцария — это место, где делают самые точные в мире часы, самые надежные сейфы, такие надежные, что люди со всего мира везут в Швейцарию свои деньги.

Приняв решение, Эл быстрым шагом направился к музею, купил билет и поднялся на второй этаж.

На входе в зал сидел толстый старик.

Он проигнорировал поданный билет и грозно спросил:

— Что в коробке?

— Ботинки, — смиренно ответил Эл.

— Покажь!

Эл не обиделся. Ему самому хотелось похвастать покупкой, поэтому он вынул ботинки из коробки и рассказал билетеру о космических технологиях, от которых нога не потеет, а пятка не натирается.

— И дешево, говоришь? Ну, повезло тебе, парень! — сказал старик. — А на меня не серчай — велят груз проверять. Террористов нынче развелось... Да ты что стоишь, иди, смотри наших швейцаров!

Эл хотел еще поговорить о ботинках, но пошел бродить по залу.

Картины были непонятны, скульптуры — еще непонятнее. Если в чем-то и угадывались знакомые линии, то они оказывались чудовищно деформированы, словно глаз художника был зеркалом из "Комнаты смеха".

А посреди зала стояло сооружение, которое не напоминало вообще ни о чем.

Моток сталистой проволоки — перепутанные жгуты, пучки и отдельные нити, все это выгнуто и завернуто в хитрые спирали и кренделя, чередующиеся с полосками относительно прямых лент, составленных из уложенных рядом тех же серебристых нитей. Кое-где в мешанине металлических обрезков поблескивали куски каких-то полупрозрачных камней.

В диаметре это безобразие было метра полтора, в высоту — и того больше, этакое стоящее торчком кривоватое веретено.

Эл походил вокруг скульптуры, прочитал название "Набросок Мироздания", покачал головой.

"Сколько хорошего материала перевели", — подумал Эл и украдкой, оглянувшись предварительно на билетера, ткнул торчавший из клубка проволочный конец.

Тот оказался неожиданно острым, и на подушечке пальца набухла капля крови.

Эл сунул палец в рот и поспешил к выходу.

Приобщаться к искусству больше не хотелось.

Жена Эла, Анастасия, придя с работы, порадовалась удачной покупке.

Они поужинали вчерашним борщом и котлетами, принесенными женой из магазина, посмотрели "Новости" и легли спать.

Ночью Элу пригрезились инопланетяне, висящие над ним в воздухе.

Это было очень странное чувство. Эл вроде знал, что это — сон, но одновременно — не совсем сон, а словно предрассветная дрема, когда будильник уже прозвенел, но нет никаких сил разлепить глаза. Эл слышал, как под боком сопит супруга Анастасия, а на кухне капает незатянутый кран, понимал, что, крепко зажмурившись, лежит в собственной постели, и в то же время видел, как над ним плавают две светящиеся фигуры и обсуждают его так, словно его самого тут нет вовсе:

— И это — наш избранный? — скептически сказала одно, та, что подлиннее.

Она говорила скрипучим фальцетом, какой бывает у желчных стариков.

— Все условия соблюдены, экселенц, — ответила вторая, по голосу — значительно моложе.

— Да, и имя, и кровь... все, как предсказано, — согласилась первая фигура.— Но я не представляю...

— Я — тоже, — согласилась вторая.

Эл ощутил, как воздух над ним сгущается — это длинная светящаяся фигура принимала решение. Однако первой голос подала ее более молодая коллега:

— А, может... может, нафиг? Экселенц, он же...

Пробормотав в ответ что-то неразборчивое, старший из светящихся человечков выдержал драматическую паузу и, наконец, веско произнес:

— Нафиг!

После этого фигуры растаяли в воздухе, оставив после себя едва уловимый запах аммиака.

— Приснится же такое! — пробормотал Эл, вставая.

Он босиком прошлепал на кухню, попил отстоянной воды из фильтра, затянул кран и снова лег спать.

А ботинки честно прослужили три зимы и скончались, когда Эмиль Бартков неаккуратно поставил их рядом с обогревателем. Фирма есть фирма.