Глава 18
В округе стало спокойней. Улетучились наши добровольные соглядатаи, и я получил возможность бывать на улице. Вернулись с лихого промысла люди Мордана. Принесли недельную выручку, выпивку и закуску. Прощальный ужин затянулся до позднего вечера.
К торжественному столу пригласили не всех. Уважили только Контура и еще одного бригадира — очень своеобразного человека по кличке Штос. Еще его, за глаза, почему-то называли Угором. Такие люди как он, нужны в любом коллективе., как в доме громоотвод. У каждого в жизни случаются черные дни. Но глянет страдалец на, вечно унылую, физиономию Штоса и, вроде как, полегчает: "Ты смотри, а этому еще хуже!"
Угор наверное и родился несчастным. Его нормальное состояние — с глубокого бодуна. И сколько бы он ни выпил, похмелье не проходило. Бригадир оставался в одной поре, с вечным желанием "подлечиться". А потом, неожиданно для окружающих, и для него самого, в организме отрубался какой-то рубильник, и он припадал к столу, так и не придя в заветную "норму".
— Вот увидишь, когда проснется, обязательно и спросит: "А какое сегодня число?" — прояснил для меня Мордан, когда Штоса отправили баиньки.
— Неужели опять забудет?
— Для него, если хоть часик поспал, значит, настало утро нового дня. Весь коллектив знает, что стрелку забили вчера, и только Угор — что неделю назад.
— Кстати, о стрелке! — вдруг, спохватился Контур и вышел из-за стола.
— Ик! — отозвался "спящий" в подтверждение этих слов.
— Но в драке не заменим! — Мордан, как рачительный командир, отмечал также и все "плюсы" в развернутых характеристиках на своих подчиненных. — Даст, бывает, человеку по кумполу — сотрясение мозга. Захочет — черепушку провалит. А может и так долбануть, что стоит бедолага вроде при памяти, а под ним половицы — хрясь!!!
Все засмеялись. До сих пор обходились только общими фразами. Темы для разговора, если они и были, не входили в категорию "для общего пользования".
Я знал, что Мордану нужно подаваться в бега. Он метил на юг. После того, что случилось, упрятать его за решетку — дело чести местного ОВД. А кроме того, где-то там проявились следы нашей сестренки Наташки. Воровской телефон указывал на Кавказ. Вот он и хотел оградить ее от возможной беды. Хотел, но не мог. Наряду с прочими "непонятками", я, как гипс на обеих ногах, тормозил ему "всю мазуту". И ведь, не снимешь эти оковы без высшего дозволения!
— Давеча слышал, как поезд гудит, — двинул я пробный шар, — и такая тоска меня одолела! Плюнуть на все, рвануть на юга, "оторваться" по полной программе... ты как, Сашка?
Мордан чуть не подавился соленой рыбой.
— Это тебе-то рвануть на юга?! — вымолвил он с презрением. — Весь город в твоих портретах. Чтоб они референдум так рекламировали, мать их с субботы на воскресенье. На-ка вот, полюбуйся: у проходной пивзавода с десяток таких же висит.
Он достал из-за пазухи сверток из плотной бумаги, развернул и бросил на стол.
— Ого! — изумился я, — с трудом сам себя узнаю: вот это рожа! А надпись вполне удалась. Гудит, как набат: "Обезвредить преступника!" Но, все равно, без души поработала типография. По этим же самым приметам, можно разыскивать и Угора.
Это работа на подсознание, — пояснил отец. — Человека, хлебнувшего зоны, с первого взгляда определит даже начинающий мент. Взгляд у него настороженный, волчий, неискренний. Портретные фотографии выдают только на руки участковым и оперативникам, но редко когда помещают на уличные плакаты. Это чтобы преступника не спугнуть, не заставить его поработать над изменением внешности. Здесь черной краски не пожалели, чтобы страшней вышло, чтоб в подсознании гражданина портрет отпечатался, чтоб даже не сомневался: если встретят нечто, хоть отдаленно похожее, сразу бежал стучать. Статистика утверждает, что с помощью неравнодушных граждан, по одним и тем же приметам, милиция задерживает от двух до трех человек, разыскиваемых по другим делам.
— Вы слышали, волки?! — мгновенно отреагировал Сашка, — с завтрашнего дня будем учиться улыбаться глазами! А ты говоришь "на юга!", — Мордан повернулся ко мне, — какие там на хрен юга?! Дороги, вокзалы, аэропорт — все перекрыто, мышь не проскочит! Вон, у Штоса спроси, как ему дежурилось вчера в Мурмашах. Бедные пассажиры! Детские коляски — и те проверяли. Так что, думать забудь!
— Спросишь его! Да, кстати, а что он там делал? — спросил я на всякий случай.
Сашка с опаской взглянул на отца. Тот укоризненно покачал головой:
— Ладно, чего уж там, говори.
— Да, тут вот... Евгений Иванович просил проследить за покойниками. Ну, за теми, которых ты в гостинице покрошил. И, если удастся, сфотографировать это дело: кто привез, кто сопровождает...
— Удалось? — я чуть не подпрыгнул от радости.
— Куда там! — скривился Мордан, — проще самому застрелиться! Сделали исподтишка несколько смазанных кадров: спины, очки, поднятые воротники...
Интересно, — подумалось мне, — это уже интересно:
— А гробы они не вскрывали?
— Ты... ты это что, совсем ненормальный?! — округлил глаза Сашка. — Крыша поехала в этих твоих видениях? Да разве такое возможно?! Какой идиот будет тебе покойников беспокоить?! Это уже... это даже не беспредел, а самое натуральное варварство! За такие дела убивать надо!
— А точнее?
— Естественно, гробы не вскрывали. Ну, может быть, пропускали через металлодетектор, да и то вряд ли. Вот проснется Угор, уточню.
"Жить захочешь — помрешь", — как то сказал дед. Многие его изречения с логикой не дружили, казались мне спорными. Но только сейчас дошло, что, конкретно, это — пророчество.
Помирать — не умирать, это нетрудно, не навсегда. Я уже трижды проделывал подобные фокусы и, должен признаться, смерть — это самый действенный способ спутать все карты на жизненном поле.
Я выбрал из вазы самое красивое яблоко, налил полноценный стакан водки и сказал в качестве тоста:
— Эх, рванем на юга! Завтра же и рванем!
— Ты что это там задумал? — спросил отец перед сном, когда мы остались наедине.
— Я полечу в гробу, в запаянном цинке, а Сашка Мордан будет меня сопровождать.
— Антон, ты в своем уме? Без доступа кислорода? Ты хоть представляешь, насколько это опасно?!
— Не намного опасней, чем оставаться здесь, — сказал я, как можно уверенней. — Я уже пробовал существовать вне тела и могу это повторить хоть сейчас. А кислород — зачем мне кислород, если я почти не буду дышать? Двести грамм воздуха хватит почти на неделю, а того, что останется в домовине, как минимум, на полгода.
К тому же, всего через три с половиной часа самолет долетит до Ростова. Там горы недалеко. Я обязательно найду нашу пещеру и еще раз пройду Посвящение.
Он долго молчал, взвешивал шансы на выживание. Мой план, от начала и до конца, казался ему глупостью и мальчишеством.
— Отец, в любом случае, завтра ты улетишь, а я поступлю, как задумал. Не хочу отпускать тебя с этой тяжестью на душе. Как тебе доказать, что это не авантюра? Хочешь дождь, хочешь ливень с градом: во дворе, в комнате, над пивзаводом? И потом, разве я похож на самоубийцу? Мне еще сестренку надо найти. Твой сын давно уже взрослый и отвечает за слова и поступки, — слегка надавил я, — ты в мои годы был уже дважды ранен.
Упоминание о Наташке, выбило шефа из колеи. Можно только догадываться, сколько бессонных ночей он думал о ней. Наконец, я его дожал, и понял это после того, как мы перешли к проработке деталей:
— Ты же знаешь, что Сашка во всесоюзном розыске. В любой момент его могут арестовать. Это ты не учел. Я, конечно, сделаю все, что могу, но нет стопроцентной гарантии. Поэтому надо послать в Ростов кого-то из тех, кто знает и тебя, и его. Ну, ладно, ложись спать, а мне еще нужно в город. По вновь открывшимся обстоятельствам.
* * *
Я проснулся со светлыми чувствами. Было прохладно. На часах ровно шесть утра. Я думал, что встал раньше всех, но ошибся. Новый день в этом веселом доме начался очень ранним похмельем: в районе поленницы дров одиноко блевал Угор.
— Штос! — позвал я его.
— Что надо? — неприветливо откликнулся он, — неужели не видишь, что человек занят?
— У тебя в роду не было чукчей?
— А по соплям?! — бригадир так разозлился, что перестал блевать.
— Я серьезно спросил, без подвоха.
— Ну, бабка моя по отцу саамка, а мать — чистокровная финка, родом из Выборга, девичья фамилия Карванен. Тебе-то что за дела?
— Болеешь ты сильно после "этого дела". Читал я, что у народностей Крайнего Севера в организме отсутствует ген, расщепляющий спирт. Водка для них и свет и проклятье. Бывал я там, убедился: если кто-то на стойбище не выпивает — значит, это грудной ребенок.
Угор поскучнел:
— Это я тоже читал. У тебя все?
— Хочешь, вылечу? Дай сюда правую руку.
— Да пошел ты, темнило!
Распахнулась дверь, на крыльце нарисовался Мордан:
— А ну, прекращаем базар! Что это тут еще за разборки?!
— Да вот, апельсин! Сколько знаю его — ни разу не поздоровался. А тут в душу полез: откуда мол, гены такие, не от хреновой ли родословной?
Давненько меня так едко не пародировали! Все в точку: интонации, голос, менторский тон человека, прожившего восемь жизней. От кого, от кого, а от Штоса я такого не ожидал. Мордан, видимо, тоже.
— Напрасно, Валера, — вымолвил он, досыта насмеявшись, — если Антон спросил — значит, так надо. Он же у нас, типа, доктор. Любую болезнь отмажет. Даже твою.
— Это какую ж мою? — спросил Угор с подозрением.
— Ну, типа, сделает так, чтоб тебя не трясло с бодуна. Или, чтобы сейчас...
— Гонишь! — выпалил Штос без малейших раздумий.
— Спорим на литр?
— На ящик!
— Годится! Делай, как он сказал.
Бригадир ощетинился, как двоечник перед поркой. Мысли в его голове дрожали, как заячий хвостик:
"Ни хрена не выйдет у этого Айболита! Тут медицина бессильна. Жаль, конечно, ну и хрен с ним! Зато ящик, считай, в кармане, можно поправить голову. Господи, да хоть бы чуть-чуть полегчало! Только я все равно не признаюсь. Даже, если получится у него. Скажу, что остался в той же поре..."
Он ждал предсказуемых действий: чудодейственных заграничных таблеток, элементарного массажа, внушения, гипноза на уровне Кашпировского, а я уже шарил в его памяти.
Сухость во рту, "горящие трубы", бессонницу, сонное отупение, боль над глазницами, приступы тошноты — весь этот "букет" я мог бы стереть небрежным движением рук. Только Угору этого мало — тот еще фрукт. Скажет, не помогло. А если найти в его прошлом самый счастливый день и настроить его настоящее на то душевное состояние, может, проймет?
...Выпускной бал. В спортзале детского дома медленно кружатся пары. Светка уходит под ручку с другим. Он сильнее и старше. "Но у меня в кармане нож. Меня так просто не возьмешь", — крутится в голове...
Нет, это не то!
...За воротами тротуар чисто вымыт весенним дождем. Краешек солнца над пеленой облаков. Утренняя прохлада. Деньги в ладони. Целая куча денег, сто один рубль! Получил и забыл засунуть в карман. Мама моя, неужели свобода?!
А вот это как раз оно!
Угор пошатнулся, присел на завалинку. А потом улыбнулся, радостно и светло. Он, щурясь, смотрел на полоску рассвета и молчал. Думал о чем-то своем, сокровенном.
— Ну как? — поинтересовался Мордан.
— Ты знаешь, кентюха, — тихо сказал бригадир, — каюсь, хотел сбрехать. Да что-то не получается. Сколько я перепробовал разной гадости: и бухал, и шмалял, и кололся, а такого прихода не ловил никогда.
— А я тебе что говорил?
— Фартовый ты хлопец, — продолжил Угор, обращаясь ко мне, — с такими талантами надо бабки мешками ворочать, а не торчать по грязным подвалам.
— Ладно, проехали! — отрезал Мордан, — кстати, насчет подвала: эта хата со вчерашнего дня засвечена. Я новую недалеко присмотрел. Возьми с собой пару-тройку толковых ребят, лукнитесь по адресочку. Это Фадеев ручей, рядом с домом, где раньше был вытрезвитель. Прикиньте, что там и как. Арсенал собери прямо сейчас и дергай, пока менты не проснулись. В общем, не маленький. Не мне тебя инструктировать. Кого оставляешь вместо себя?
— Я Контуру доверяю.
— Годится. Это с ним ты ночью ездил за гробом?
— Угу, — кивнул бригадир.
Вот так в этом доме хранят тайны. Я хотел было высказать свое "фэ", но Сашка толкнул меня локтем в бок — погоди, мол. И плотно наехал на Штоса:
— Что ж привезли такое уежище? Не могли поприличнее вещь ухватить?
— Да хрен его знает! — бригадир презрительно высморкался. — Едва отыскали мы эту "байду"... как ее... магазин ритуальных услуг. Там рядышком морг, куча дверей, все закрыты. Зашли с черного хода, лукнулись туда-сюда — все в кафеле, ни хрена не понятно. Смотрим, бабка сидит за стеклянною амбразурой, носом клюет, роняет очки, а на стекле объявление: "Здесь, типа, продаются талоны на проезд в автобусе и троллейбусе". Ну, Контур, без задней мысли, возьми и спроси:
— Вы, бабушка, кроме талонов на транспорт, больше ничем не торгуете?
— Ты бы, Александр Сергеевич, видел, что с тою старушкою стало! Орала так, что морщины на морде разгладились. Видимо, и до нас к ней с подобным вопросом не раз подходили.
— Ах, вы, — кричит, — сволочи! Нет у вас за душой ничего святого! Нашли место, где шутки шутить! Сюда люди с горем приходят, с таким, что до смерти не выплакать. А вы?!
Насилу ей втолковали, что нам, собственно, гроб и нужен.
— Какой? — спрашивает.
— Известно какой — деревянный.
— Размер, — говорит, — какой?
А хрен его знает, что за размер нам нужен? Ты же не уточнил, кого хоронить будем.
— Давай, — отвечаю, — мамаша, самый здоровый, чтобы не прогадать.
Ну, типа купили. Начали в машину засовывать — задняя дверца не закрывается. Пошли, поменяли. Попросили у бабки другой, на десять сантиметров поменьше. Она там, оказывается, и кассир, и грузчик, и кладовщик. Ну, дали ей денег немножко, типа за беспокойство. Она нам весь склад отворила. Там добра этого валом, под потолок. Ну и выбрали мы...
— Н-да, — подытожил Сашка, — хреновато у вас со вкусом. Ладно, закроем тему: что взяли — то взяли. Давай-ка, Валера, начинай заниматься делами.
— Кто насчет гроба распорядился? — спросил я, когда бригадир был уже далеко и не мог уже нас услышать.
— Евгений Иванович, кто же еще? — признался Мордан. — Ты только в постель, а он подхватился и в Мурманск махнул.
Я ему:
— Вы куда?
— По делам.
— Какие дела? — ночь на дворе!
— Так в серьезных учреждениях дела только после полуночи и начинаются...
Я смотрел на счастливую рожу Мордана и что-то мне очень не нравилось. На лбу, как на том плакате, что давеча он показывал, как будто написано, что темнит.
— Ты мне зубы не заговаривай. Гроб не канистра с пивом, без бумаги не купишь!
— Ну, подъехал он через пару часов на какой-то служебной "Волге" с нулями на номерах, — неохотно признался Сашка. — Я уже спать собирался. Отдал мне документы и снова слинял. Бумаги свежие, даже печати не высохли. Могу показать. Там справка о смерти на какого-то там Заику Аркадия Петровича. Умер сегодня, в три часа ночи. Причина смерти — туберкулез. Есть еще копия завещания, согласно которому он должен быть похоронен в Ростове.
— И все?
— Остальное тебя не касается, — огрызнулся Мордан, — это мои личные документы!
— Видишь Штоса?
— Ну, вижу. И что?
— А скажи-ка мне, дорогой Александр Сергеевич, что мне мешает сделать, к примеру, так, что ты будешь срать дальше, чем видишь, в течение, скажем, трех суток?
— Ладно, — сдался Мордан, — в общем, я, как единственный родственник, буду сопровождать мертвое тело к месту упокоения. Вылетаю сегодня. Есть билет на вечерний авиарейс и оплаченная квитанция на перевозку груза. Так что расходятся наши пути. Жаль, что у тебя не срослось.
Ну, как тут было не обломать?
— Куда ж ты, болезный, денешься с подводного ракетоносца? Заика — это моя вторая фамилия. А твое сермяжное дело кормить меня с ложечки, горшок выносить и переворачивать с боку на бок, чтобы пролежней не было.
— Брешешь! — выпалил Сашка, круглея глазами, — такого не может быть, ведь гроб запаяют!
— Спорим на ящик?
— Ну, ты, блин, даешь! Я, конечно, наслышан, что ты не от мира сего и мастак на разные фокусы. Но, честно признаться, сейчас нахожусь под очень большим скепсисом. А в принципе, почему бы и нет? Гудини такое умел, а тебе почему бы, нельзя?
Только нормальные люди в такое никогда не поверят. Да и братве как это все объяснить? Для чего покупается гроб, если не помер никто? Ты любого спроси и каждый ответит: "чтобы под видом покойника что-нибудь "левое" стрелевать: или оружие, или наркотики, или еще что-нибудь!".
— Ты попробуй связать эту покупку со срочным отъездом полковника Векшина, — посоветовал я, — смутное время, государственные дела... да вот, кстати, и он!
* * *
Отец приехал не с пустыми руками — привез для Сашки Мордана личную индульгенцию за подписью начальника УВД. Это последнее, что он успел сделать перед отъездом.
Я провожал его до машины.
— Знаешь, Антон, — сказал он, остановившись, — если б не дед Степан, я б никогда не позволил тебе пойти на такой риск.
— И ты начинаешь верить в разную чертовщину?
Вместо ответа, отец процитировал:
"Не трогайте далёкой старины,
Нам не сломить её семи печатей,
А то, что духом времени зовут,
Есть дух профессоров и их понятий".
— За точность не ручаюсь, — подумав, добавил он, — но смысл цитаты передан верно. Чем дальше в глубины веков — тем больше необъяснимого. Я это к тому говорю, что интересное дельце в нашем архиве хранится. Ты что-нибудь слышал о Мохенджо-Даро?
— Естественно, слышал. Это, так называемый "холм мертвых" в долине Инда. Его когда-то давно раскопали колонизаторы англичане. Искали золото, а наткнулись на город возрастом две с половиной тысячи лет до нашей эры.
— Все ясно, — улыбнулся отец, — слышал, да не совсем то. Англичане ошиблись, где-то на тысячелетия полтора.
Я присвистнул.
— Представляешь, Антон? — задолго до возведения египетских пирамид, задолго до всего, что мы называем историей человечества, в нынешней Индии жили простые люди: воины, землепашцы, ремесленники и жрецы, умевшие читать и писать, пахать землю и разводить скот. И нет никаких промежуточных звеньев между эпохами камня и бронзы и этим феноменом. Цивилизация приходит извне, неизвестно откуда, с уже сложившейся, уникальной, неповторимой культурой. А потом исчезает, также неизвестно куда.
— Конторе известно все! — грустно пошутил я. — Даже прошлое под колпаком.
— Я забыл уточнить, что эти бумаги хранились в нашем архиве под грифом "совершенно секретно", и к делу приложены результаты спектральных анализов. Месяца три назад его затребовал Горбачев на предмет гласности, а мне поручили кое-что уточнить. Отсюда и новые сведения.
— Неужели это так важно? — подумалось мне.
— Ты можешь не перебивать? — возмутился отец, — если говорю, значит важно. Так вот, в тридцатых годах там работала советская экспедиция во главе с академиком Пиотровским. Не с тем, что сейчас работает директором Эрмитажа, а с его отцом. Согласно отчету, ученые там увидели город с длинными и широкими улицами. Дома, как солдаты в строю, стоят в ровную линию. Улицы также пересекаются под геометрически точными, прямыми углами. Что интересно, на всех перекрестках углы зданий плавно закруглены. Наверное, для того, чтобы груженый воз легче проходил поворот. Вдоль дорог протянуты трубы для стока грязной воды. Дома кирпичные, из обожженной глины. Многие из них в два этажа. Судя по тому, что там осталось, крыши делались покатыми, плоскими. В ванных комнатах пол тоже покат в сторону отверстий для водослива, ведущих в канализационные трубы. Еще во время раскопок, найдено много детских игрушек, в том числе, механических. Многие их них до сих пор действуют. Например, фигурка быка: дернешь за ниточку — у него качается голова. Неужели не интересно?
— Интересно другое. Причем здесь контора?
— Письменность, — тихо сказал отец, — славянская письменность.
— ???
— В отчете упоминается, что в городе мертвых было найдено много пластинок-печатей из стеатита и обожженной глины.
Некоторые из них были приложены в качестве... ну, скажем, вещдоков. Даже на мой непросвещенный взгляд, многие из них подлинные шедевры: фигурки людей и зверей, бытовые сцены. Но главное — это надписи, состоящие из из резов и черт, короткие, похожие на орнамент. Мы их пропускали через главный компьютер. Представляешь? — сканируется кусок глины, а на выходе родные слова: "То вора роче цька де върат". Ученый эксперт, психованный такой мужичок, рядышком стоял, пояснял. Это, мол, амулет, заговоренный от разного рода татей. И надпись на нем что-то вроде рекламы: "То от вора лучше, чем засов на воротах". Я у него потом эту пластинку на бумажку с печатью выменял: человек, де, находится в здравом уме и рассудке. В его сумасшедшей теории есть что-то рациональное. А знаешь, почему я так написал? Да потому, что на одной из пластин ученый дословно прочел: "Дети воспримут грехи и слабости наши. Щадя их, держи в отдалении". Тебе это что-то напоминает?
— Так говорил дед!
— Вот именно! Твой дед повторял то, что сказано за шесть с половиной тысяч лет до него.
— Кстати, насчет игрушек... он мне такие же мастерил. На покупные в нашей семье средств никогда не хватало.
— Все еще сомневаешься? — отец засмеялся и обнял меня за плечи. — Ладно, достану последний козырь. Была там одна ма-аленькая пластинка из стеатита, а на ней дословно начертано: "Рысиче йа а че сиры". Переводить не нужно?
— Рысич я, и потому сир.
— Как мы вот, сейчас. Видно судьба такая у русского племени: раскрывать глаза народам и государствам. Пусть видят и понимают, с какой стороны к нам ловчей подойти, чтобы покрепче ударить дубиной. Тот сумасшедший ученый еще говорил, что Мохенджо-Даро — не единичный случай. Это своего рода, исторический алгоритм. Цивилизация возникает, существует пару тысячелетий, переживает бурный период расцвета — и столь же таинственно исчезает. Так было с древней Этрурией, взлелеявшей Рим, с государством хаттов, культуру которого наследовали многие народы Евразии. Так было от Средиземного моря до Гималайских гор...
Я не стал уточнять, сколько еще антинаучных сенсаций пылятся в архивах конторы. Наверное, много. Все, что не дружит с теорией эволюции человека, научным марксизмом, воинствующим атеизмом. Буржуазных светил от наук это дело тоже устраивает: пусть русские знают только то, что им велено знать.
Нетерпеливо сигналил автомобиль. Мы обнялись. Потом отец отстранился и тяжело зашагал по крутой, каменистой тропе. Мне вдруг показалось, что больше его я никогда не увижу.
— Ну, и как он, твой амулет, заговор от воров, действует, или нет? В деле не проверял? — спросил я, только лишь для того, чтобы он еще раз обернулся.
— А как ты его проверишь, если никто у тебя ничего не крадет? — засмеялся отец.
