|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Но и в штабе Стесселя не оказалось. По расспросам выяснил, что он разъезжает с инспекцией по крепости, проверяет укрепления и поддерживает моральный дух солдат. Но обещался быть к вечеру. Что ж, понимая, что у меня в запасе почти шесть часов, я отправился до дома. Нужно было отобедать, да и просветить своих людей по поводу добровольческих дружин. И вот за обедом, когда мы все вместе хлебали наваристые щи, а я с набитым ртом рассказывал о последних новостях, Данил вдруг сказал:
— А бы пошел, Василь Иваныч.
Я поперхнулся, уставился на своего архара.
— Чего? Зачем это?
— Ну, я бы это..., хотел бы сам японца бить, своими руками.
— С дубу рухнул? Убьют ведь!
— Может убьют, а может и нет, — как-то легкомысленно ответил Данил. — Только я в эти дружины идти не хочу, со стариками и сосунками служить мне нет никакого интереса.
— Вот как? А куда же ты тогда хочешь?
— Ну, не знаю. На Высокой я бы хотел, там, где мы укрепления строили. А что, там будет вполне безопасно, стены крепкие мы с вами там поставили, ни один японский снаряд не пробьет.
Я, молча, уставился на него. Тот нисколько не смущаясь, отвечал мне взглядом, ни на секунду не прекращая медленно перемалывать челюстями жесткую корку хлеба. Все же архары мои — простодушные наглецы, иногда говорят мне то, что думают. В принципе, именно это мне в них и нравится.
— Японец до Высокой будет подходить несколько месяцев. Если ты сейчас туда пойдешь, то будешь просто просиживать там штаны. Или кайлом махать как на каторге. Тебе это надо? Подумай, ведь у меня ты сейчас более нужен, чем там. А у тебя здесь даже пристройка к дому не построена, кто ее будет заканчивать, Лизка с Петром? А помогать мне кто будет? Кто охранять от шпионов, спину кто будет защищать? Петра одного на все не хватит. Нет, решительно, не могу тебя отпустить сейчас, не к месту это и не ко времени.
— Шпионы, тоже мне, скажете! — хмыкнул он. — Если б они и были в городе, то давно всех повыгоняли. От кого вас защищать, от смазливых баб? Да вы вроде не гуляка, сами по ним не бегаете. Или же от Егорыча? Тот знатный охотник до задниц.... Тьфу! Что б черти в аду ему прутья раскаленные совали в его место греховное.
Хорошо, что Мурзин застрял в Инкоу и не слышал слов парня. И вроде бы отношения между архарами и моим помощником более или менее устаканились и в драку по подобному поводу более не лезли, а все же зачастую не скрывали своего отношения и позволяли себе нелицеприятные высказывания. Но только высказываниями теперь все и ограничивалось. Но вот что самое интересное позорная тайна Мурзина вовне нашей ячейки не просочилась. Тайна так и осталась для всех остальных тайной.
— Данила, ну подумай, ну зачем тебе это? — вставила свое слово Лизка, что крутилась неподалеку, гремела кастрюлями. — А если в правду убьют?
— Не твое дело, — грубо осек он ее, — готовишь там, вот и готовь молча!
Я предупреждающе прочистил горло. Лизка, конечно, многого повидала на своем веку и к грубости давно привычная, а все же подобное обращение ее задело. И хоть она не показала вида и ушла, но все поняли, что Данил хватил лишка. Он и сам это понял и потому нахмурился, и уставился в опустевшую тарелку.
Более этот разговор мы в тот день не поднимали. Данил остался у меня и, вроде бы, смирился, но позже я узнал, что желания своего он не поменял. Он действительно хотел пойти добровольцем на Высокую гору и помогать держать там оборону. По правде говоря, запретить я ему не мог. У него есть собственная воля и свобода и ими он мог распоряжаться как душе угодно. Я потом ему сказал, что если он действительно того желает, то я держать его не буду, но попросил лишь подождать еще несколько месяцев. Ведь там, на Высокой и вправду делать ему сейчас был нечего. Туда отправили солдат, что непрестанно несут службу и обустраивают укрепления и его умение стрелять из винтовки сейчас там были без надобности. Данил после моих слов повеселел и пообещал от меня не удирать раньше времени, а дождаться настоящих боев.
Со Стесселем я встретился тем же вечером. Поймал его на входе в штаб, попросил уделить минутку. Через час его адъютант попросил зайти и командующий, выслушав мои возмущения, сказал:
— Действительно, произошло какое-то непонятное недоразумение. Вас трогать никто не собирался, Дювернуа видимо что-то не понял или просто ошибся. Занимайтесь, Василий Иванович, своими делами и ни о чем не беспокойтесь. А подполковнику я скажу, чтобы на вас он внимания более не обращал и князя Микеладзе попрошу, чтобы он впредь воду не мутил. Знаю, у вас с ним неприязненные отношения, но эти отношения не должны вредить нашему общему делу.
Подполковник Дювернуа, как я понял, как раз и был поставлен командовать этими самыми добровольческими дружинами, а капитан, прибегавший по души моих людей, служил под его началом.
— У вас на этом все? Более никаких вопросов у вас нет?
— Есть, Анатолий Михайлович, — ответил я.
— Ну?
— Раз пошло такое дело, раз собираются добровольные дружины и вообще вы всячески приветствуете тех, кто по доброй воле вступает в ряды защитников, то может быть часть этих добровольцев вы отправите ко мне? Мне нужно человек пять-шесть, двое таких, что могут понимать в технике и способны к обучению, а четверо подобных моему Агафонову, таких же низких и щуплых.
— Гм, зачем это вам? Что вы хотите?
— Понимаете, Анатолий Михайлович, японец уже перед нашими позициями и пора бы нам задействовать нашу моточайку. Пора проводить воздушную разведку.
— Ах да..., — вроде как вспомнил Стессель, — ... ваша чайка! Но зачем же вам мои люди?
— У меня Грязнов и Агафонов достраивают вторую моточайку. Для эффективной разведки и обслуживания этих аппаратов мне нужно обучить еще несколько людей. И пусть это будут ваши люди и подчиняться они будут военным. Эту вторую моточайку я готов передать на безвозмездной основе вашей крепости и готов предоставить для нее запчасти. Но людей для нее у меня нет.
— Ага, вот теперь понятно, — пробубнил Стессел и на краткие мгновения ушел в себя. Потом неожиданно спросил: — А скажите, Василий Иванович, ваш аппарат может долететь до Дальнего?
— Не знаю, не уверен в этом. А зачем ему летать до Дальнего?
— Разведать, что там японцы делают. Ладно, раз про Дальний вы не уверены, то, значит и до Инкоу и Чифу она точно не долетит?
— Можно даже не гадать — не долетит. Ход у аппарата малый, а топлива он берет мало. Да и погода тут нужна тихая, а над морем кто знает какие ветра на верхотуре дуют? Скинет его еще вниз.
— Значит, это выходит, что чайку можно использовать только вблизи крепости? Так получается?
— Да, только так. Только в качестве ближнего разведчика. Ну, или малого бомбардировщика.
— Ну-ка, ну-ка, поясните, что вы имеете в виду.
Я и пояснил. Хотя говорил ему это ранее, но кажется, он это подзабыл. Или слушал тогда невнимательно, а сейчас, когда жареный петух начал долбить по самому копчику, оказался весь во внимании. По мере моего объяснения, он вдруг вспомнил:
— Ах да, как же, было такое! Да. А еще ток по проволоке вы предлагали пустить. Совершенно варварский способ, но, похоже, нам деваться теперь некуда.
Ну, это уже была не моя идея, и я сказал об этом Стесселю, но его это уже не интересовало. Он снова вернулся к нашим летальным аппаратам:
— Так, значит, скоро у вас будет второй экземпляр. Хорошо, очень хорошо, — он задумался. Откинулся на спинку кресла, приложил ладонь к глазам, так, словно его донимала сильная головная боль. Через несколько секунд решил: — Что ж, видимо, придется мне пойти вам на встречу. Шесть человек..., м-да.... А вы что же, будете организовывать какие-то курсы?
— Конечно, как иначе? Все что знаю, людям расскажу, покажу, а мой Агафонов даст им практику. Потом как мы их обучим я целиком передам этих людей вам обратно вместе с моими летательными аппаратами.
— А ваш Агафонов что же?
— После курсов я бы хотел увезти его из Артура. Как и Грязнова. Здесь им более делать будет нечего.
— А если им построить еще один аппарат? Про запас, так сказать?
— Не из чего. Двигатели мы снимали с моих мотоциклов, а их осталось всего два штуки. Лучше их моторы оставить под замену.
— Хорошо, как скажете. Вам виднее. В течение трех дней вам пришлют шесть человек, которых вы будете обязаны обучить искусству полета.
Я кивнул.
— Это все? Более у вас ничего нет ко мне? Никаких предложений?
Я хотел было сказать про желание Данила пойти добровольцем на Высокую, но передумал. Не та эта просьба, чтобы озвучивать ее перед Стесселем, ее вполне могут удовлетворить другие чины.
— Это все.
— Тогда всего доброго, Василий Иванович. До свидания.
И я вышел из штаба под вечернюю прохладу. Солнце быстро скрывалось за голыми, лишенными любой растительности сопками и город погружался во тьму.
Те шесть человек, что пришли ко мне через три дня, были простыми солдатами. Все как один низенькие, щупленькие, с испуганными, затравленными взглядами. У кого-то на лице красовался фиолетовый синяк, кто-то кособочился, тихо переживая боль в боку. Они стояли передо мною, затравленно поглядывая снизу-вверх, ожидали своей участи. Складывалось впечатление, что мне сюда прислали самых негодных, тех, от кого не было никакого проку на передовой в окопах.
Чуть позади меня, за спиной стояли Грязнов Святослав и Агафонов Владимир. Те, видя какую смену им прислали, кого требовалось им обучить, недовольно ухмылялись, бросали на солдатиков уничижительные взгляды. И хоть Агафонов, мой второй пилот, был почти одного роста с этими мужичками и конституцией их почти не превосходил, но вот уверенности и наглости у него было куда как больше.
— Я, так понимаю, вы и понятия не имеете зачем вас сюда отправили? Так? — вместо приветствия сказал я, разглядывая "великолепную" шестерку.
Солдаты не сразу ответили. Кто-то мотнул головой, кто-то просто уставился под ноги. Наконец, самый старший из них, подал голос:
— Никак нет, ваше благородие, не знаем.
— А что, унтер, который вас сюда привел, разве ничего не сказал?
— Никак нет, ваше благородие.
— Как зовут?
— Мирон Аннушкин, — представился солдат, но затем, спохватившись, добавил, — рядовой пятый роты двадцать пятого Восточно-Сибирского стрелкового полка.
— Знаешь кто я, Мирон Аннушкин?
— Никак нет, ваше благородие, не знаю.
Я с неким удивлением посмотрел на него, потом на остальных. Похоже, что в среде этой компании о том, кто я такой, знал лишь один человек. Совсем молоденький солдатик незаметно кивнул головой. К нему-то я и обратился:
— Тебя как зовут?
— Звенигородцев Иван, рядовой двенадцатой роты двадцать пятого Восточно-Сибиркого полка.
— Ого, так вы что, все с двадцать пятого полка?
— Так точно. Все.
— Ладно, понятно. Ты знаешь кто я такой?
— Так точно, знаю, ваше благородие.
— Ну, тогда озвучь, просвети своих коллег по несчастью.
К нему обернулось пять голов и Звенигородцев Иван их просветил. Расписал мою личность довольно красочно и точно. Солдатики раскрыли рты, удивленно воскликнули, затем вытянулись передо мною во фрунт словно перед генералом. И сразу же из их взглядов стал уходить страх.
— Зачем вы здесь, знаете?
— Никак нет, ваше благородие, — повторил Мирон Аннушкин, который взял на себя роль лидера в этой компании, — не знаем.
— А вот этого хлопца знаете? — я показал на Агафонова.
— Как же, конечно же знаем. Газетку мы местную всю от корки до корки прочитали.
— Ну, так вот, товарищи бойцы, теперь вот этот товарищ будет вас учить летать.
И они ахнули. Четверо из них истово перекрестились.
— Не всех, только четверых из вас. Двое же будут обучаться ремонту и наладке. Теорию полета буду преподавать лично я, практику будет вести господин Агафонов, а обучение ремонту и обслуживанию летательных аппаратов будет вести господин Грязнов. А кто из вас, чем будет заниматься, это мы сейчас и определим. Кто из вас боится высоты?
Ответом мне было молчание. Мужички нерешительно переглядывались. Один из них отводил взгляд. На него-то я и обрушился:
— Ты! Чего молчишь? Говори, высоты боишься? На крышу боишься лазить?
— Н-нет, — проблеял солдатик.
— А слесарничать приходилось? Ключи в руках держать умеешь?
— Н-нет.
— Значит, будешь у меня летать. Ты? — обратился я к следующему.
— Ваше благородие, никак нет, не боюсь. Слесарить не обучен. Летать согласен.
— Во как?!
Этот солдат меня удивил. Выпалил мне все на едином дыхании словно скороговоркой.
— Как зовут?
— Семен Лебедев, рядовой третьей роты...
— Не надо про роту, — остановил я его. — Чем на гражданке занимался?
— Половой я.
— Откуда?
— Из Костромы, ваше благородие.
— Ого, — удивился я и сам попробовал удивить Семена Лебедева, — когда-то я начинал купечествовать в Костроме. Там же и юриста себе толкового нашел.
И солдат расплылся в довольной улыбке, а потом меня огорошил:
— А я вас вспомнил. Вспомнил, как вы на сцене на гитаре играли, да романсы свои распевали. В ресторане тогда аншлаги были. Только вы тогда без усов были и помоложе. "Горочка" — это же ваша песня?
Я присмотрелся к нему внимательно.
— Нет, лицо мне твое незнакомо, — сообщил после тщетной попытки идентифицировать лицо мужичка.
— Так и я помоложе был, ваше благородие, шестнадцать мне тогда было. Я вам на стол метал, а вы мне, помню, целый рубль дали за старания. Я вас и запомнил. Ух, как мне тогда завидовали.
— Не помню, — честно признался я.
М-да, а это было время, когда мы с другом только-только провалились в этот мир и заглушали душевную боль казенной водкой. В ресторане при гостинице я, помимо того, что ежевечернее надирался, еще и песни орал, какие помнил, чем и вызывал у публики необычайный восторг. Уж очень необычен был мой репертуар, да и манера исполнения сильно отличались от всего того, что было принято. Это сейчас, на волне популярности "Горочки", которая ушла в народные массы и пелась почти за каждым хмельным столом, песни стали напоминать что-то отдаленно похожее на то, к чему я был привычен. А тогда публике все это было внове. Особенно удивляла их "Восьмиклассница" Цоя, вот уж, действительно, был не стандарт. Но ничего, спустя какое-то время и эта песня вышла на пластинке и народ попривык. Правда и мотив и манера исполнения были совсем уж отличны от оригинала, но тут уж ничего не поделаешь — народ переделал песню под себя, а Цой, я думаю, был бы не в обиде.
В общем, вспоминая прошлое, я приходил к мнению, что воды-то утекло ой как много. Для меня словно целая эпоха прошла. И все происходило очень уж быстро. Подумать только за год мы развернули производство, запатентовали свои "изобретения", стали получать кое-какую прибыль. Создали юридический отдел, который протянул свои паучьи лапки почти по всему цивилизованному миру, сами вырвались за границу, прикупив предприятие в Германии. Создали собственный банк, который, пускай хоть и с трудом и со многими лишениями, но все же заработал и стал самостоятельно развиваться, аккумулируя денежные средства. Купил собственную страховую компанию, создали "карманный" профсоюз, организовали контору по выбиванию долгов, где работали одни головорезы. В Новгороде поставили завод, который наконец-то заработал и стал выпускать карболит, который не успевал накапливаться на складе. Ценный продукт выхватывали прямо из-под установки и добрая его половина уходила за границу. А еще электроникой мы занялись, радио.... "Рыбалкин хрен" так и стоит в Петербурге, упершись шпилем в облака, и с редкими перерывами вещает на всю столицу, обрушивая на людей ритмы "современной" эстрады. Киношку запустили, нашли прекрасные таланты.... Сейчас, оглядываясь назад, я понимал, что сделали мы до неприличия много и у людей, кто все это видел, кто по-настоящему понимал объемы, непроизвольно возникал вопрос "откуда у нас такая удача, какую птицу счастья мы схватили за хвост?". Но ответ на этот вопрос знали лишь три человека в мире — я, Мишка и Макаров.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
