Глава 25
Слухи о том, что наш самолет затребовали угонщики, тотчас же распространились по городу. Да и после того, что случилось в баре, ночевать в семейной гостинице Мордан передумал. Нужно было линять из города как можно скорей. До утреннего автобуса на Ростов была еще целая куча времени, а на местном извозе ломили такие цены, что дешевле вернуться в Мурманск.
— На Ростов, говоришь? Время позднее, путь неблизкий, бензин дорожает. Оплатишь дорогу туда и обратно — можно будет подумать.
— А конкретно?
— Конкретно? — гони два косаря. Хочешь дешевле — ищи попутчиков.
Мордан отошел в нерешительности. На деньги он был жадноват.
— Попутчики! — бормотал он себе под нос, — где их возьмешь в девять часов вечера?
И тут в его голове созрел изумительный план. Со словами "ладно, поищем", он поспешил к знакомой "тошниловке".
Как Сашка и ожидал, его недавние жертвы были еще там. Они оправились от побоев, насколько возможно в походных условиях, привели себя в божеский вид. И теперь обмывали свою неудачу. Она им все больше казалась случайным стечением обстоятельств. Все громче звучали слова о скором реванше. Эх, что они сделают с тем мужиком, "если поймают в следующий раз"!
Внутрь Мордан заходить не стал. В уютном тенистом скверике было много пустых скамеек, а ждать он привык. Огромный серебряный месяц катился по униженным крышам и окрашивал листья в причудливый цвет. По асфальту гуляли тени. В близлежащих дворах завывали цепные псы — собаки всегда чуют мое присутствие и ведут себя очень нервно.
За пять минут до закрытия, громко хлопнула дверь заведения. "Быки" вышли на улицу.
— Значит, так, — подвел итог выступлениям их заводила. Это был тот бедолага, что первым нарвался на Сашкин крюк, — завтра с утра мы с Вованом дежурим на автовокзале, а Снайпер с Помехой трутся в районе аэропорта. Кто первым козла заметит — зовет остальных. Подходим толпой — и мочим.
"Быки" жаждали крови. В каждом их шаге просматривалась агрессия. Они махали руками таксистам и частникам, но в таком состоянии остановить машину практически невозможно: человек, рискнувший заняться извозом, уже готовый психолог. Опасность он чувствует за версту и таких пассажиров всегда игнорирует.
Около получаса "попутчики" бестолково толкались на месте, потом все же решили добраться пешком до ближайшей стоянки такси. И так оказались в сквере, где их поджидал Сашка. "Здравствуй, Маша, вот он я!"
Наверное, эти быки были в прошлой безгрешной жизни королевскими мушкетерами. Кодекс чести сидел в них также плотно, как литр на брата — для завзятого дуэлянта звать милицию всегда западло. Да и Сашка Мордан свое дело знал хорошо. Такую возможность он свел к минимуму.
Через пару минут все четверо лежали в "отключке", а он выгребал на свет содержимое их карманов. Всего набралось рублей восемьсот, плюс три золотые цепочки и один пистолет, стреляющий газом. От местных джентльменов удачи даже я ожидал большего. И как они семьи кормят с таким вот, подходом к работе?
На автовокзале Мордана уже узнавали, до того примелькался.
— Ну, что, командир, надумал? — лениво спросил знакомый таксист. Он почти уже не надеялся.
— Ладно, уговорил! — Сашка махнул рукой, — но только учти: В машине буду курить, ругаться и пить водку, если найдем.
— Конечно найдем! — ухмыльнулся водила. — За деньги найдем хоть бабу!
Ночная дорога скучна: бегущий свет, бегущие тени, вечные звезды и мысли в нетрезвой башке, как дальний свет галогенок встречных автомобилей — приблизятся, ослепят и ветром промчатся мимо.
Ну вот, — думал Мордан, — я и уехал. Уехал... а дальше-то что?
На ближайшем посту ГАИ их тормознули. Сержант с автоматом сунул в морду зажженный фонарик:
— Вас прошу выйти!
— А в чем, собственно, дело? — полез в бутылку водитель.
— Совершено преступление, работает план "перехват", — пояснил гаишник и щелкнул затвором. — Может, помочь? — хмуро добавил он, обращаясь к Мордану.
Подошли еще двое, на ходу доставая оружие. Пришлось выходить.
Скинуть все и прикинуться дураком? — с тоскою прикидывал Сашка. — Или идти на прорыв? Эх, была — не была!
Он думал, что это быки написали заяву о недавнем гоп-стопе.
— Стоять! — мысленно крикнул я. — Не валяй дурака, Мордан, они ничего не найдут!
Золото, газовый пистолет и даже наличные деньги, что лежали у Сашки в нажопном кармане, с легким хлопком растворились в прошлом.
— Антон?! — изумился Сашка, почувствовав вибрацию воздуха. — Ты где, почему я тебя не вижу?!
Он был потрясен и буквально упал на капот. Ноги уже не держали.
— Надо же, как нажрался, — флегматично отметил кто-то из темноты.
Гаишник закончил личный досмотр и теперь изучал документы:
— Так... накладная... справка о смерти. Теперь все понятно, товарищ Ведясов. Нет, это не Ичигаев, — пояснил он товарищам по оружию.
Те отошли, не скрывая досады, и скрылись в патрульной машине.
— Не хочу вас расстраивать, гражданин, — продолжил сержант, козыряя Мордану, — но ваш самолет улетел.
— Как улетел, куда?
— В Турцию. А может, в Израиль. Кто ж его знает, куда их теперь угоняют? Я вам, конечно, сочувствую, но знаете... пьянство не выход. И счастливого вам пути!
— Хороший мужик. Между прочим, не берет взяток, — подал голос таксист, выезжая на пустынную трассу. — Ищут. Все время кого-то ищут. Пропадает страна.
— Ты что-то там намекал насчет водки, — хрипло сказал Сашка, проверяя свои карманы.
Все было на месте: и деньги, и золото, и газовый пистолет.
* * *
Я вернулся, когда самолет набрал высоту. Сделал это привычно и буднично, легким движением разума. Говорят, точно так же блуждает душа покойника первые девять дней. Не знаю, не пробовал. Было гулко и пусто. Все живые собрались в первом салоне. "Злые чечены" скалили зубы, как и положено волчьей стае.
На небольшом пятаке между рядами кресел и закрытой бронированной дверью, ведущей в кабину пилотов, царило веселье. Шанияз, привстав на колено, отбивал ладонями ритм, а Мовлат танцевал "Лезгинку", задрав к потолку черную бороду. Старый Аслан сторожил заложника. Хмурил дремучие брови, но в душе улыбался и тоже отбивал такт. Танцор то и дело терял равновесие — самолет сильно качало.
Никита прикрыл тяжелые веки. Ему вкололи снотворное и добрую порцию депрессанта. Спецназовец пытался вздремнуть, но получалось плохо: от перепада давления заложило уши, правая рука затекла — он был пристегнут наручником за верхнюю багажную полку.
Яхъя занял место возле иллюминатора, но за борт не смотрел, был хмур и сосредоточен, так как рылся в медицинской аптечке. Одноразовый шприц торчал между пальцев искусственной дулей. Рука, в предвкушении кайфа, сладострастно подрагивала. Он решил раскумариться по полной программе, поощрить себя за долгое воздержание и за первым "приходом", вдогонку поймать второй.
Все было готово, но Яхъя не спешил: придирчиво искал подходящую вену, оттягивал грядущее удовольствие.
Наконец, он решился и, роняя слюну, склонился над правым локтем. Тупая игла с треском вспорола кожу. Долгожданное зелье хлынуло в организм. Страдалец откинулся в кресле, сверкая белками глаз. На смуглом лице проступил кирпичный румянец. Разовые шприцы покатились по полу к хвосту самолета.
— Убейте его! — закричал Яхъя через пару минут. — Убейте его, убейте! Побойтесь огня, уготованного неверным, топливом для которого станут люди и камни!
В руках у него затряслись старинные четки.
Аслан понимающе ухмыльнулся. В тюрьмах и зонах он насмотрелся всякого и Яхъя, по его мнению, вел себя ожидаемо. Так что, если войти в его разум, никто ничего не должен заметить.
— Ты мог бы убить детей? — по слогам произнес я.
— Мог бы, — ответил Яхъя, не задумываясь, и завертел головой, рождающей чуждые звуки. — Кто это сказал, Шанияз?
— Ты хотел не оставить им шанса приобщиться к истинной вере? — жлобским тоном продолжил я, потешаясь над его замешательством. — Не подобает безгрешной душе умирать иначе, как по воле Аллаха, по писанию и с установленным сроком.
— Бисми-ллахи-р-рахмани-р-рахим! — Яхъя здесь же, в кресле, попытался встать на колени, но не смог удержать равновесия. Он тяжело завалился на бок, ударился головой о пластик иллюминатора и замолчал.
Самолет, натужно гудя, продолжил набор высоты. Его бросало из стороны в сторону, но он тяжело выгребал, цеплялся за небо напряженными крыльями, старался пробить мутную пелену, перепрыгнуть грозовой фронт.
Аслан психанул первым. Ворвавшись в кабину пилотов, с порога полез в бутылку.
— Ты что, шайтан, картошку везешь?
Ему никто не ответил.
За главным штурвалом сидел Мимино. Командир корабля удостоился кресла второго пилота. Рядом с ним пристроился штурман — он что-то чертил на планшете и был вполне адекватен. Бортинженер с бортмехаником уткнулись в приборы контроля, смотрели тупо и безучастно. Радиостанция работала на прием. Марконя крутил настройку гетеродина. Передачу прогноза погоды начисто забивали помехи.
Салман контролировал кабину пилотов. Он примостился на откидном стульчике у двери служебного тамбура и тоже нашел себе развлечение: подбрасывал вверх пистолет, ловил его указательным пальцем и прокручивал по нескольку раз. Когда самолет трясло, ковбойская шляпа сползла ему на брови.
Аслан сразу же успокоился и присел рядом, на точно такой же откидной стульчик. Сосед невольно посторонился, спрятал пистолет в кобуру и только потом пояснил, поправляя шляпу дулом ствола:
— Обходим грозовой фронт.
— Не обходим, а пробиваем, — поправил его Мимино и отвернулся. В широко расставленных черных глазах искрились крупицы счастья. А может быть, это были отблески молний, расцвечивающие серебром полукруг фюзеляжа.
С уходом Аслана, в салоне немного расслабились. По кругу пошел "косячок", забили другой. Даже Яхъя согласился "пыхнуть",
хоть больше предпочитал ширево. Торкнуло его не по детски: сначала он зарыдал, потом начал неистово хохотать. Яхъя задыхался, со всхлипом, глотал разряженный воздух, глядя в одну точку расширенными зрачками, но остановиться не мог. Мовлат и Шани, "добили" еще одну "пяточку" и тоже начали подхихикивать — заразились его смешинкой.
Это была истерика, психологическое похмелье после мощного нервного выплеска. Бурная радость всегда сменяется полной апатией, за ней обязательно следует взрыв, а в нем — неуемная жажда новой агрессии.
Я понимал, что добром это дело не кончится, не тот контингент. В конце концов, они растерзают заложника, а потом — летунов, а потом — любого другого, кто подвернется под горячую руку.
Никита это прочувствовал не хуже меня и спокойно прощался с жизнью, не веря в счастливый ее исход. Он мечтал лишь об одном: прихватить с собой хоть одного, хоть самого завалящего из врагов, туда, за грань бытия.
— Не дрейфь, — мысленно поддержал его я, — чуть что выручу!
Он вздрогнул, как от удара, затряс головой, но ничего не понял. Решил про себя, что это какой-то "глюк". Но надежда осталась. Робкая надежда на чудо.
Мне оставалось эту надежду слегка подсветить делами. Единственное, что я мог в нынешнем моем состоянии — спрятать Никиту в прошлом. Это не так уж мало, только мне почему-то казалось, что последний хранитель Сокровенного Звездного Знания должен быть способен на большее.
Сквозь дерево и железо я еще раз взглянул на свое тело, пистолет под подушкой, расслабленные ладони. Да, без посторонней помощи мне из гроба не выбраться. Никита в наручниках, экипаж под прицелом. Что делать? Человек в теле... избитое выражение, а звучит как-то двояко. А если войти в чей-нибудь разум, преодолеть сопротивление материала? И тут меня осенило: зачем тебе нужен чужой разум, своего, что ли, нет? Я в воздухе, впереди грозовой фронт — океан дармовой энергии. Можно попробовать ее сконцентрировать, оживить, подчинить своей воле...
Я вышел сквозь пластик иллюминатора, завис в районе крыла, сосредоточился. Увидев зигзаг подходящей молнии, поймал ее временные рамки и вошел в резонанс с нужной точкой. Две частички Великого Космоса слились воедино. Внутри меня бушевала бездна. Окунувшись в нее, я стремительно наливался холодной мощью, пока не увидел со стороны, что я теперь собой представляю — потрескивающий, ослепительно-белый шар с бегущими по поверхности языками голубоватого пламени.
Самолет, как ужаленный, дернулся влево. Приборы контроля заплясали канкан. Бортовое освещение село — наверное, переборщил, так и в штопор недолго свалиться. И я резко ушел к хвостовому отсеку, сметая с себя излишки энергии.
Когда я вернулся в салон, там уже пахло бедой.
— Что, падла, не выгорело у тебя?! — свирепо орал Яхъя, приступая к Никите с ножом. В побелевших зрачках застыло безумие.
Майор отклонялся назад — влево, готовил к удару правую ногу. Весь смысл своей оставшейся жизни он связывал с этим броском и выжидал, выжидал...
— Маму твою... тебя самого... всю твою домовую книгу! — свирепо орал спецназовец, хоть внутренне он был совершенно спокоен и лишь имитировал ярость. — Привык, педераст, жопу свою прикрывать бабскими юбками да детскими ползунками, еще и вые...! Выгорело у него! Совесть у тебя выгорела! А вместо сердца — кисет с анашой!
Яхъя коротко взвизгнул и сделал короткий выпад ножом:
— Ча-а-а!!!
Никита тоже вложился в удар, но в этот момент самолет завис и упал в воздушную яму. Это скомкало обе атаки, пришедшиеся на мгновение невесомости. Широкое лезвие вспороло обивку кресла, ботинок с высокой шнуровкой с шелестом врезался в воздух. Силумин — очень хрупкий металл. Багажную полку вырвало с мясом, и она по сложной параболе опустилась на загривок чеченца.
— Ш-ш-акал! — прошипел Яхья, пытаясь подняться на ноги.
Мовлат с Шаниязом еще не успели опомниться и решить для себя, что делать: вставать на защиту заложника, которого почему-то опекает начальство, или помочь подельнику? Массивная железная дверь все рассудила за них. Распахнутая мощным пинком, всей своей массой она разметала собратьев по косяку в разные стороны.
— А ну прекратить! — зарычал бородатый Салман, вылетая из тесного тамбура.
Он тут же об кого-то споткнулся и тоже свалился на кучу малу, с размаху огрев чей-то бритый затылок пистолетом, зажатым в руке.
Никита валялся в самом низу, почти без движения. Кто-то стоял на его наручниках, рука была на изломе. Ноги тоже заклинило. С одной стороны — кресло, с другой — клубок потных, матерящихся тел.
В новой своей ипостаси, я вошел в самолет сквозь лобовое стекло. Прошил его насквозь и вынырнул вместе с дымом прямо по центру приборной доски. На панелях задергались лампочки, что-то несколько раз щелкнуло, сработал какой-то зуммер. Если я где-то и навредил, то не очень: самолет продолжал лететь, а это самое главное.
— Не шевелитесь! — еле слышно сказал командир корабля, — я слышал о шаровых молниях. Они реагирует на любое движение.
Мимино побелел. Он сидел, вцепившись в штурвал и выпрямив спину. В его напряженных глазах я видел себя как в зеркале: сверкающий сгусток плазмы размером с футбольный мяч. Когда на его лице затрещала щетина, глаза чуть ли не вылезли из орбит. Запахло паленой шерстью. Тогда я поднялся чуть выше и замер под потолком.
— А-а-а! Шевелись — не шевелись, все равно амбец: не упадем, так сгорим! — сказал бортмеханик.
— Эй, ты, — просипел Мимино, тыча трясущимся пальцем в сторону бортрадиста, — ну-ка ходи сюда. Попробуй включить передатчик. Если получится, гукни на землю, можешь даже на своей частоте: "Попали в грозовой фронт. На борту пожар. Приборы выходят из строя. Идем на вынужденную". Если спросят координаты, честно скажи: того я и сам не знаю.
— Не надо, — мрачно сказал Аслан, — не надо никому ничего говорить. На все воля Аллаха! Чтоб ни случилось, пускай эти суки думают, что у нас все срослось.
Он был совершенно спокоен. Стоял истуканом у выхода в тамбур и смотрел сквозь мою оболочку рассеянным, немигающим взглядом. Что он там видел, куда заглянул? — не знаю. Может, развеялась мгла над воронкой великой бездны, что вбирает в себя судьбы людские, где запросто теряется то, что так тяжело обрести?
Я медленно двинулся к выходу в тамбур. Он даже не шелохнулся, не дрогнул зрачками. И только когда загорелась папаха, бережно снял ее, несколько раз прихлопнул ладонью, сбивая огонь, и снова надел на голову. Его короткие волосы стали белее снега.
В салоне восстановилось хрупкое перемирие. Никита валялся на грязном полу, скованный наручникам по рукам и ногам. Яхъя полулежал в мягком кресле, занимался любимым делом — скрипел вставными зубами, а Салман, мрачный как тень, перебинтовывал его бедовую голову. Ох, и крепко досталось злому чечену, Бог шельму метит!
В целом, восстание было подавлено. Вот только Мовлат с Шаниязом все никак не могли успокоиться. В который уже раз, порывались сорваться с места и снова пинать Никиту.
Салман что-то орал на вайнахском наречии с вкраплением русского матерного, но братья по косяку ничего не хотели слышать. Он опять оставлял болящего, хватал подчиненных за шиворот, раздавал, как ценные указания, затрещины и пинки.
— Застегните ремни, — сердито сказал репродуктор голосом Мимино, — мы горим и будем садиться. Молите Аллаха, чтобы нам повезло!
Заискрил, а потом замолчал правый двигатель. В салоне запахло подпаленной изоляцией. Самолет накренился, клюнул носом и начал планировать — съезжать по пологой касательной с вершины высокой воздушной горы.
— Это все ты, — взвизгнул Яхъя, — ты, шайтан, загнал нас в эту ловушку, из-за тебя мы сейчас умрем! Я знаю, я слышу, как меня призывает Аллах. Это его слова звучат в моей голове: "И не опирайтесь на тех, которые несправедливы, чтобы вас не коснулся огонь. И нет у вас, кроме Аллаха, помощников, и потом не будете вы защищены!" Я знаю, что я умру, но ты, шакал, сдохнешь первым! — Белые зрачки сумасшедшего уставились на Никиту, дрожащие пальцы вцепились в рукоятку кинжала.
Его монолог впечатлил, прозвучал приговором для всех. Салман побледнел, Мовлат уронил автомат, Шанияз упал на колени, и вдруг, стремительно съехал влево — не смог удержаться на вставшем дыбом полу. Только Никита воспринял происходящее, как милость судьбы. Не о такой ли смерти он не смел и мечтать?
— Э-э-э, — затянул он гнусаво, — ки нам приходи, дорогой сосэд, весь аул гости зову: шашлык-машлык кушить будэм, коньяк-маньяк пить! Наш Яхъя ишака в задницу поимел, настоящим мужчиной стал.
— Что бы ни хрюкала эта свинья, — сказал бородач со зловещим спокойствием, — она это делает слишком громко. Кто-нибудь заткнет ее грязную пасть?
Но спецназовец не унимался. Он по-своему верил в Бога, уважал чужие религии. Но он ненавидел этих людей и как мог, хотел досадить, отравить им последние мгновения жизни, не дать провести их в раскаянии и молитве.
— Эх, — сказал он мечтательно, — был бы я самым главным муфтием! Я бы вас обрезал по самые помидоры, а вместо штанов заставлял носить паранджу, чтобы мужчинами даже не назывались!
На Никиту ринулись сразу все трое: такие обиды смываются только кровью.
— Это ты, ишак, сейчас не мужчиной станешь! — исступленно орал Яхья, расстегивая штаны.
Вот и настал удобный момент свести кое-какие счеты. Я с шумом прошил железную дверь, огненной линией вписался в пространство и застыл рядом с Никитой. Капли металла стекли на потертый линолеум и он задымился.
— Что такое, Салман? — изумленно спросил Шанияз. Он отступил на шаг, обернулся, — Почему оно здесь?
— Осторожно, нохче, не двигайся. Это молния. Говорят, она убивает, — прошептал бородач.
— А мне насрать! — заорал Яхъя и рванулся вперед.
Он коснулся меня ножом. Лезвие стало ослепительной огненной вспышкой, а тело его — обугленной черной куклой. Мощный хлопок, больше похожий на выстрел мортиры, разметал террористов в стороны.
Никита корчился на полу. Из-за сильной рези в глазах он ничего не видел. Протереть их запястьями рук мешали наручники.
Придя немного в себя, Мовлат с Шаниязом зажали носы, молча переглянулись и скрылись за дверью тамбура.
Салман проводил их презрительным взглядом. Он остался один. Бравый ковбой машинально достал пистолет. Руки тряслись, но с оружием в правой руке он чувствовал себя намного спокойнее.
— Кто ты, шайтан? — громко спросил чеченец, глядя в нутро шаровой молнии. — Я воин Аллаха и тебя не боюсь!
— Сейчас же убери пушку! — мысленно приказал я и медленно двинулся в его сторону.
Салман покачал головой. Огненный шар отражался в его глазах. Я смотрел в них, как в зеркало, корректируя свою деформацию. Отражение потемнело, слегка вытянулось. Контур лица, отороченный бородой... ехидный, кривящийся рот... железные зубы. Почти портретное сходство. Лицо без шеи и туловища медленно плыло в метре от пола. Таким был Яхъя в мгновение смерти: с оскаленными зубами, безумием в белых зрачках, наполненных ненавистью и страхом.
— Опусти пушку, придурок, — сказал я его голосом. — Опусти пушку и будешь жить.
— Я тебя не боюсь, шайтан! — тихо сказал бородач и поймал Никиту на мушку.
Он сгорел вместе с креслом — странный, уверенный в себе человек, так и не понятый мной до конца. Он сгорел потому, что не оставил мне выбора.
