Примирение

Резной деревянный стол в кабинете Нолофинве сейчас был завален так, что на нем было трудно найти свободное место. Записи, донесения, карты...

Очередные новости лишь подтверждали тревожные мысли: затишье — обман. Это затишье перед бурей. Что-то надвигалось на Белерианд — что-то тяжелое, непредсказуемое, страшное. Это чувство нависло тучей почти над всеми, кто умел слушать и видеть Незримое — словно они ощущали душой темноту мыслей Моргота. Совет должен был состояться завтра с утра — если все успеют прибыть к сроку, конечно. Скорее всего, ждать придется до вечера... и сколько тревожных новостей принесет этот совет...

Небо за высоким окном уже почти стемнело. Пора зажигать лампы...

— Мой государь, — раздался голос. У приоткрытой двери стоял воин, — прости, что отвлекаю. Час назад вернулся дозор — они привели с собою "темного", по всему судя — какой-то морготский соглядатай. Прикажешь привести?

Нолофинве оторвался от карты, на которой были намечены маршруты предполагаемых разъездов. Нахмурился. Новость была не из приятных — но не из-за опасности, которую мог принести неведомый темный шпион, а потому, что разбираться с ним предстояло ему, Нолофинве. Тогда как он надеялся в ближайший час отдохнуть и выпить вина. А потом, если повезет, отправиться спать.

— Что при нем было?

Воин усмехнулся и на пару секунд скрылся в коридоре.

На груду бумаг перед Нолофинве легли несколько тетрадей в черных кожаных переплетах. Лютню, черную, изящную, небольшую, воин прислонил к столу. Нолофинве смотрел на этот инструмент несколько секунд, потом вздохнул глубоко, и велел:

— Приведите.

Когда его привели, он хмуро отдёрнулся. Смотрел исподлобья. Взгляд скользнул по его лютне, по тетрадкам, потом — увидел меч... потянулся вперёд, но остановился, прикусив губу. Ясно было, что противно ему это всё до крайности.

Нолофинве положил руку на его меч: тот лежал рядом с черными тетрадями.

— Как твое имя? — спросил он.

-Хэльтис, — неохотно буркнул тот. — Какая тебе разница?

— Что ты делал в наших землях, близ Барад-Эйтель?

-Собирал легенды, — Хэльтис даже смотреть в лицо Нолофинве не хотел. — Зачем спрашиваешь, вы же у меня все тетрадки отобрали.

"Как будто эти тетради не могут оказаться у человека по самой разной причине," — подумал Нолофинве.

Он взял одну из тетрадей, полистал ее. Записи были сделаны на древнем языке Севера, уже знакомом ему — ах-энн, язык Моргота. Частично разобрать записи было можно, частично... Нет. Знакомые знаки тенгвара складывались в полную несуразицу.

— Тебя остановили на расстоянии нескольких миль от Барад-Эйтель. Куда ты направлялся и откуда шел?

Парень тоскливо вздохнул.

-Шёл с севера, к людям, живущим в горах Эред Ветрин. Уже успел кое-с-кем пообщаться, песни их записать, хотел дальше идти, а тут эти, ваши. Дозорные

— Менестрель, стало быть, — чуть усмехнувшись, сказал Нолофинве. Он взял лютню, пробежался пальцами по струнам — и протянул ее Хэльтису. — Споешь?

-Я тебе что, в придворные нанимался, король? — возмутился Хэльтис. — Поймали зверушку, насильно затащили к "вождю", чтобы он тут развлекался: а вдруг зверушка что-то умеет?!

Нолофинве посмотрел на воинов, кивнул им — и мысленно велел: "оставьте нас". Те молча скрылись за дверью.

— Сядь, — сказал он Хэльтису. — И не на скамью у двери, а сюда, в кресло, — он показал на небольшое кресло рядом со столом.

Хэльтис пожал плечами, но сел.

-Что дальше?

— Ты не мог не знать, что люди, живущие в этих землях — вассалы эльдар. Зачем тебе, человеку Моргота, понадобилось идти туда? Или жизнь надоела?

Хэльтис вздохнул.

-Вассалы, не вассалы, — какая разница? Я пришёл и сказал: мне интересны ваши легенды и песни. И они поделились. Почему бы и нет, ведь сейчас мир, и я тоже пришёл с миром.

— Мир, — произнес Нолофинве со странной интонацией. — Отчего же тогда ты смотришь на меня, как на врага?

-А вы со мной — не как с врагом? — огрызнулся Хэльтис. — Гонялись за мной по лесу, как за диким зверем, оглушили, притащили сюда, связали, отобрали всё! Теперь вот развлекай тебя!

— Не веди себя, как мальчишка, — спокойно сказал Нолофинве. — Ты повел себя так с нашими воинами, словно они враги; они ответили тем же. Тем, кто приходит с миром и без злоумышлений, не нужно бегать от нолдор, словно от орков.

-Я повёл, как же, — усмехнулся Хэльтис, но во взгляде была безнадёжность. — Я на них что — напал?

— Ты не должен был пытаться скрыться. Если ты не замышляешь ничего дурного — тебе нет причин бояться нас.

Хэльтис вздохнул.

-Ну хорошо, считай, что я враг, мне уже всё равно. Что дальше-то?

Нолофинве вгляделся в лицо Хэльтиса. Исхудавший, костлявый... глаза запавшие — но горят юным светом.

— Когда ты нормально ел в последний раз? — спросил он.

-Позавчера, у этих, горцев.

— Не так уж плохо для того, кто живет впроголодь, — усмехнулся нолдо. — А вот мылся ты явно давно.

-Ну извините, — Хэльтис насмешливо развёл руками. — Я тебе кресло пачкаю, уж не обессудь.

Нолофинве улыбнулся.

— Ничего, на нем все равно давно пора менять обивку. Послушай: я все равно собирался есть. Не откажешься разделить со мной трапезу?

-Неужели снизойдёшь? — усмехнулся Хэльтис. — Ну, давай...

— Тогда сходи умойся, — серьезно сказал Нолофинве. — Вон там, — он указал на смежную дверь, — в конце коридора умывальня.

-Ну спасибо, — сказал Хэльтис и встал. — И, это... Не лезь в мои тетрадки. Не твоё.

Нолофинве на это ничего не ответил. Принялся разбирать свой стол; вскоре все бумаги оказались убраны по местам, а на столе как раз уместилось несколько блюд с едой и кувшин с вином. Не дожидаясь возвращения Хэльтиса, Нолофинве налил себе вина. Выпил, откинулся на спинку кресла... стало немного полегче.

А ведь парень словно желает, чтобы с ним обошлись, как с врагом. Напрашивается. И совсем еще молодой.

Хэльтис вернулся не сразу: похоже, дорвался до воды после долгой кочевой жизни. В отмытом виде он оказался почти мальчишкой, — резкие черты скуластого лица, руки менестреля, — явно больше привычные к лютне, чем к мечу.

— Так гораздо лучше, — улыбнулся Нолофинве, разглядывая его. — Садись, ешь. Бери вино — оно неплохое.

Хэльтис в упор взглянул на него — чуть не впервые. И стал уписывать за обе щеки.

Нолофинве ел тоже — только, в отличие от Хэльтиса, спокойно. "Доест, — подумал Нолофинве, — посмотрит волком, и наверняка спросит: "Что теперь?"

Вино Хэльтис, судя по выражению его лица, оценил, но вслух ничего не сказал. Отставил тарелку, покрутил бокал в тонких пальцах.

-Ну что ж. Спасибо. Ну и что, отправишь меня в темницу или будешь выпытывать про коварные планы?

— А ты многое о них знаешь? — осведомился Нолофинве.

-Ну а как же, — с издёвкой отозвался Хэльтис. — Моргот же специально рассказал мне всё и отправил сюда, чтобы вы сцапали меня в плен и узнали, а на самом деле то, что я знаю, — это махровое враньё, и он таким образом хочет это враньё вам скормить...

— Напрасно смеешься, — серьезно проговорил Нолофинве. — Такие способы действительно бывают. И человек может сам не знать о том, что его используют.

-Да-да-да, конеееечно, — протянул Хэльтис. — По своему опыту говоришь? сам так делал, да?

Нолофинве покачал головой:

— Никто из эльдар не отправит друзей в руки Морготу, Хэльтис.

-А тех, кто возвращается из плена, вы изгоняете и больше "друзьями" не считаете. Правильно, как же, — они отравлены скверной Моргота.

Нолофинве отставил кубок в сторону.

— Не говори о вещах, в которых ничего не смыслишь. Ладно. Итак — что теперь... — он задумчиво посмотрел на Хэльтиса. — Слушай. Я должен увидеть твою память, Хэльтис.

-Интересно, и кому же ты это "должен"? — жёстко усмехнулся Хэльтис.

— Я должен убедиться, что ты не опасен, — спокойно ответил Нолофинве. — Хэльтис, я говорю с тобой, как с человеком, не замышляющим вражды, а ты всем поведением стараешься доказать обратное.

-И что — ты хочешь, чтобы я _доверился_ тебе? — спросил Хэльтис. — Отдал свою память? Самое сокровенное, то, чего не доверят и самым близким друзьям? ничего себе...

— Ну почему же — отдал. Поделился, скажем вернее. Хэльтис, я не верю, что ты не знал о таких вещах, когда отправлялся сюда. Равно как и о том, что подвергаешь опасности не память свою, а свою жизнь.

Хэльтис усмехнулся.

-Ну, допустим, наши меня предупреждали, чтобы я так далеко не забирался. Тебе не понять... что такое, когда тянет в неизведанное, когда знаешь, что там, за поворотом — нечто такое, чего ты никогда не видел, отчего захватит дух, ну и ради такого — плевать на опасность!

— Да уж, никому из нолдор, отправившихся во тьму Срединных земель, не понять таких редких чувств, — усмехнулся Нолофинве. — Итак — твой ответ? Я должен сделать это сейчас. Ибо завтра времени у меня уже не будет.

-А что будет завтра? — осведомился Хэльтис. — Честно говоря, мне даже любопытно стало, с чего такая спешка.

— Любопытство кошку сгубило, — ответил Нолофинве. — Это ваша, человеческая поговорка.

-А ты хочешь слепого подчинения? — наигранно-весело спросил Хэльтис. — Потому что тебе, понимаешь ли, позарез надо? Нашим вы не верите, своим, вернувшимся от нас, тоже. Ничего я тебе не покажу. Если так сильно надо, можешь попробовать сломать аванирэ, вы же привыкли лезть нахрапом туда, где вас на дух не надо.

— Послушай, Хэльтис, — Нолофинве вздохнул. — Я могу отпустить тебя. Могу позволить беспрепятственно ходить по нашим землям и дать в дорогу припасов и хорошего коня. Но для этого я должен быть убежден, что ты — не враг. Что ты имеешь голову на плечах... — он помедлил, — не только в прямом смысле. Что от твоих действий нам не будет вреда. Поэтому — выбирай. Или ты доверишься мне, или... — он пожал плечами.

-Или — что? — Хэльтис выпрямился и посерьёзнел. Похоже, это самое "или" до сих пор ему не приходило в голову. — Убьёшь?

— Нет, — ответил Нолофинве. — Ты не воин.

Хэльтис задумался.

-Есть вещи, которые я не открыл бы и другу, — сказал он упрямо. — Они просто — есть.

Нолофинве снова взял в руки лютню Хэльтиса. Наиграл легкую мелодию. Потом сказал:

— А лютня у тебя неплохая. Только вот почему — черная? Неестественный цвет для инструмента.

-Это цвет Ночи, а теперь ещё — памяти и скорби, — коротко сказал Хэльтис. — Вы не признаёте этого всего.

— Не признаем ночи? — Нолофинве улыбнулся. — Скорби о чем?..

-Скорби о тех, кто погиб до вашего рождения, — резко сказал Хэльтис. — Вы считаете — это выдумки, это Моргот придумал, чтобы вызвать жалость к себе, выставить себя эдаким невинным страдальцем. А это — было.

— Скорби у нас самих предостаточно — в этом заслуга Моргота. Но нельзя же скорбеть вечно и не знать ничего, кроме этого!

-Да, конечно. Вот вы и не скорбите, а убиваете — во имя этой самой великой скорби. Месть, Клятва, и ничего, кроме мести.

— Чужие слова повторяешь, — проговорил Нолофинве и закрыл глаза, откинувшись на спинку кресла. Усталость начала брать свое. — Спел бы ты лучше, действительно. Мне еще не доводилось слышать ваших песен.

-Ну да, конечно, — насмешливо отозвался Хэльтис. — Мы же своей воли не имеем, только под руку Моргота пляшем. Вот пристал... Ладно.

Он взял лютню, пальцы ловко пробежались по струнам. Поморщился: надо подстраивать. Некоторое время возился, приникая чутким слухом к лёгким звукам, которые как будто светились в воздухе... Лицо его враз утратило суровость, он погрузился в какую-то иную жизнь, — жизнь души... Наконец он в последний раз проверил лады.

-Ладно. Слушай.

Нолофинве кивнул. Он смотрел на Хэльтиса серьезно — но без враждебности.

Когда Хэльтис запел, голос его враз изменился, — как будто другой человек. Тёмный, красивый, предельно искренний... ни тени той настороженности.

На крови траве высоко расти,

Высока трава — не найти пути,

На крови растут травы сорные —

Тучей вьются над ними вороны...

Ни имен, ни книг, ни баллад, ни слов...

Там, где город был — чернобыльник высок.

А что меч в крови — это кровь врагов:

Разве тот, кто прав, может быть жесток?

На крови траве высоко расти,

Высока трава — не найти пути,

На крови растут травы сорные —

Тучей вьются над ними вороны...

Мы не станем звездами полночи,

Не воскреснем словом в легендах мы;

Только имя — полынной горечью:

Лаан Гэлломэ

На крови траве высоко расти,

Высока трава — не найти пути,

На крови растут травы сорные —

Тучей вьются над ними вороны...

Не возжечь огня, не затеплить свеч...

Что от нас осталось? — полынь да боль,

Да осоки листья — остры, как меч,

Да — под ветром клонится осокорь...

На крови траве высоко расти,

Высока трава — не найти пути,

На крови растут травы сорные —

Тучей вьются над ними вороны...

Черной нитью в парче золотых легенд,

Лунной руной на свитке прошедших лет

Мы — остались. Осталось у рухнувших стен

Черных маков поле — нас больше нет.

На крови траве высоко расти,

Высока трава — не найти пути,

На крови растут травы сорные —

Тучей вьются над ними вороны...

Когда песня отзвучала, Нолофинве молчал еще долго, не открывая глаз. Потом взглянул на менестреля.

— Красивая песня. И это ты собирался петь нашим людям?

-Я не собирался. Я пел, — он словно закрылся снова. — И дело не в том, что красиво. Красиво — так можно сказать о ненужной безделушке, накоторую смотрят, ставят на камин и забывают. А это — правда. Это песня живой души, которая не знает, как избавиться от боли, и вот она её выхлестнула — вот так.

— Ну, во всяком случае, ЭТА живая душа знала толк в гармонии, — заметил Нолофинве. — И что же сказали те, кто слушал?

-Кто-то воспринял так, как и ты, — просто как песню. А другие задумались: может ли лгать душа, которая вот так кричит и плачет. И поверили, что да, не может. И были правы.

— И ты рассказывал им об эллери, о Войне Стихий, о том, что Моргот на самом деле — добрый Учитель, а нолдор — жестокие завоеватели, — спокойно сказал Нолофинве. — Верно?

-Они спрашивали меня, — в голосе Хэльтиса был вызов. — И я им отвечал. Правду.

— Самоубийца. Тебе что — действительно недорога жизнь?

-Чего стоит твоя жизнь, если ты ради неё готов предать правду?

— Это слова, — Нолофинве, не спеша, обнажил меч — тот самый, меч самого Хэльтиса. Провел пальцем по стали. — Ты живешь в мире грез. А если я _действительно_ прикажу казнить тебя?

Глаза Хэльтиса помрачнели, он несколько мгновений молчал.

Потом бережно отложил лютню, подошёл к Нолофинве.

-А почему же — прикажешь? — спросил тихо, но голос зазвенел. — Сам убивать побрезгуешь?

— Когда убивают, мальчик, — обычно бывает много крови, — невозмутимо ответил Нолофинве, глядя тому в глаза. — После ее очень трудно отмыть. А тратить на тебя драгоценное время... — он посмотрел на стеллаж, заваленный бумагами. — Его и так слишком мало.