Глава 31
Мордану Ростов не понравился. Рыбы навалом, а пива хорошего — днем с огнем. Суетный город, жлобский. Что ни прыщ — то козырный фраер. Старушки на рынке — и те балаболят по фене. Даже слуги народа иногда не чураются завернуть с высокой трибуны, что-нибудь эдакое.
Еще бы, "Ростов-папа!", криминальный душок, особая фишка, узнаваемый образ. Нечто вроде русской матрешки, или тульского пряника. А поглубже копнешь, оглянешься — обычные гопники, только деньги любят сильней, чем они того стоят. Покупку соседом крутой иномарки они принимают, как тяжкое оскорбление, а строительство "хаты" в три этажа под его погаными окнами — как "наш ответ Чемберлену".
Взять хоть того же Амбала. Пацан вроде бы правильный, особой, воровской масти: три ходки по сто сорок четвертой, "Белую Лебедь", если не врет, знает не понаслышке. Но и он признает воровское братство только за счет клиента. Хоть бы раз подошел, спросил: Как, мол, дела, Санек? Тяжко, небось, в чужом городе с непредвиденными расходами? Может, сотню-другую позычить? Может, вместе сходить на дело? — хренушки! Человек, приехавший с Севера — это, в его понимании, помесь Березовского с Дерипаской. Будто бы там, за Полярным Кругом, деньги в мешки вместо снега сгребают.
Он при Мордане типа опекуна: гид, ментор и телохранитель в едином лице. И сидит за этих троих на хвосте до тех пор, пока сам не обрубится. Здоровьишка ему мал-мал не хватает. Больше литра в один присест ему нипочем не скушать.
Водит его Амбал, как заморское чудо, по всяческим злачным местам:
— Девочки, вот человек. Его надо "уважить" и принять по первому классу! — А сам уже лыка не вяжет.
— Сделаем, Васечка! Сделаем, миленький! — И в носик помадкой — чмок!
По первому классу это довольно накладно. Сотни "зеленых" как не бывало. Жалко, конечно, но и это еще не все: когда дело доходит до самого интересного, "Васечка" уже никакой. Елозит соплями по скатерти, да что-то мычит, а Сашка за себя, да за тех троих, что в его лице, управляется. Разгульная жизнь хороша, если она не в тягость, а тут...
В душе у Мордана медленно вызревало сложное чувство. Чтобы его описать, ему не хватало образов и сравнений, а главное — их понимания. За такими словами ныряют в глубины собственной сути, а не рыщут по мелководью. Отчаянье и печаль, раскаянье и бессилие плотно переплелись в горький колючий комок. Нет, это была не совесть, с нею как раз, он ладил. Хорошо это, плохо ли, но был у Сашки такой атавизм. Он его, кстати, не считал недостатком. Это странное чувство росло, крепчало и все чаще рвалось наружу, как собака из конуры. Глотая безвкусное пойло и, пользуя пресных баб, он видел перед глазами холодный цинковый гроб. Хотелось куда-то бежать, что-то безотлагательно делать. Или наоборот — нажраться до сумасшествия и крушить все подряд. В один из таких моментов, он отправил домой своих ребятишек. Наказал им вооружиться, собраться в кучу и ждать сигнала.
Обещанной встречи с Черкесом все не было.
— Уехал старик, — успокоил его Амбал, — по твоим заморочкам уехал. Да ты не волнуйся! Наш дед чеченов построит. Все до копейки вернут.
— Что вернут? — не понял Мордан.
— Что взяли — то и вернут, — Васька лукаво прищурился и подмигнул. — Думаешь, никто ни о чем не догадывается, за дураков нас держишь?
— О чем это ты? — устало спросил Сашка.
Его опекун с утра хорошо вмазал, а на старые дрожжи он часто нес ахинею. Это уже даже не раздражало.
— Сам будто не понимаешь! Ну, кто он такой, этот Заика, где жил, где сидел, кто у него остался в Ростове? Никто из братвы никогда не слыхал про такого козырного фраера. И еще: такие люди, как Кот, за простого баклана мазу не держат.
— Про какого заику ты гонишь сейчас пургу? — Мордана заклинило, он и думать забыл, что я "припухаю" в гробу под этой фамилией.
— Так я и знал, — рассмеялся Амбал, — в ящике не покойник, а что-то другое. Иначе, зачем самолет угонять, а?
Вот тут-то до Сашки дошло.
Гниловатый у нас получился базар, — думал он, постепенно въезжая в тему. — Глянуть со стороны: я и есть, главный темнило. Если так же думает и Черкес, тогда все понятно. Никакой встречи не будет. Вот как на его месте поступил бы, к примеру, Кот? — а никак. Такие дела с кондачка не решаются
— Да ты не боись, — расщедрился Васька. Наверное, во время вспомнил, кто будет платить за выпивку. — Я ж тебе говорю, что построит чеченов дед. Для него это "тьфу!" Не такие дела поднимал, хошь расскажу?
— Ну!
— Ладно, потом как-нибудь. Слышь? пойдем-ка отсюда... эй, человек! — Будто о чем-то вспомнив, Амбал, вдруг, засуетился. Защелкал перстами, подзывая к столу халдея.
— Чего это ты? — удивился Мордан.
— Блядохода сегодня не будет, — озабоченно вымолвил Васька, — так что лучше... давай менять дислокацию.
— А что там у них, у блядей, за беда? Местком, или, может быть, медкомиссия? — как можно серьезней спросил Сашка.
Амбал шуток не понимал, и потому не замедлил с ответом:
— Да кто ж его знает, когда у них там медкомиссия? Не ходят они на концерты, мать иху так, для клиента слишком накладно.
— На какие концерты?
— Ты что, не читал афишу?
— А разве она была?
— Здрасьте! А справа от входа: "Выступает Сергей Захаров"?
— Он что, в ресторане петь будет? — изумился Мордан.
— За хорошие бабки? Не только споет — станцует. Рюмочку поднесешь — и выпьет с тобою на брудершафт. А почему бы не станцевать? — вход по билетам, триста рябчиков с рыла, не считая выпивки и закуски. Халдей говорил, что свободных мест уже нет: валом валит народ. Если, мол, захотите остаться, за билеты придется доплачивать. Тебе оно надо?
— Какие проблемы? — доплатим.
Сашка был равнодушен к эстраде, но уходить не хотелось. "Интурист держал свою марку. Здесь было прохладно и чисто, к столу подавали чешское пиво — самый натуральный "Праздрой". К тому же, Сергей Захаров...
* * *
Новый солист Ленинградского "Мюзик-холла" после первой же своей песни стал кумиром питерских баб. Все они, невзирая на возраст и сексуальные предпочтения, вместе и по отдельности, сразу сошли с ума. Даже одна из приверженец лесбийской любви (их было много в богемной среде, особенно на "Ленфильме"), во всеуслышание заявила: "Сережа — единственный в мире мужчина, которому я отдалась бы по первому требованию".
"Яблони в цвету" летели из всех транзисторов. Сестренка Наташка — и та туда же! Купила на школьные завтраки большую пластинку и крутила с утра до вечера. Под подушкой хранила фотографии и афиши. С боем рвалась на каждый вечерний концерт.
Векшин, как раз, собирался в командировку, и очень просил за сестрой присмотреть.
— Прямо не знаю, что делать, — жаловался он Сашке, — черт, а не ребенок, хоть наружку за ней выставляй! Успеваемость катится вниз. Ты представляешь, она пропускает уроки, и часами торчит у подъезда этого охламона!
Пришлось из общаги переезжать на Литейный. Брать это дело под личный контроль.
Сашка тогда подрабатывал "грушей". Был спарринг партнером у Валерки Попенченко и с ним поделился своей бедой.
Валерка тогда уже был именитым боксером, олимпийской надеждой сборной. Мордан по сравнению с ним — желторотый цыпленок, недоросль. А поди ж ты, не перебил! Выслушал очень серьезно, с минуту поразмышлял и выдал свое резюме:
— Сделаем, товарищ курсант.
Так он его почему-то и звал: Не Мордан, не Ведясов и, даже, не Сашка, а именно "товарищ курсант".
Что там и как Мордан не вникал. Но только однажды к школе, где училась Наташка, подъехала черная "Волга". За рулем был Сергей Захаров. В очевидность невероятного поначалу никто не поверил. Ну, мало ли кто на кого бывает похож? Да и не место большому артисту, почти небожителю, в сугубо мирских местах.
— Вы к кому? — не сдержал любопытства малолетний оболтус, по внешнему виду, разгильдяй и типичный прогульщик. — Закурить не найдется? Ух ты, тачка какая классная!
— Мне нужна Наталья Ведясова, она из восьмого "Б".
— Наташка? — ухмыльнулся оболтус и спрятал за ухо "Мальборо", — сейчас позову. А что ей сказать, кто спрашивает?
— Скажи, что Захаров.
— Захаров? Фамилия очень знакомая... это не вы в Ленинградском "Динамо" по центру защиты играете?
— Нет, не я. По центру играет Данилов.
— Точно Данилов! А вы у них, стало быть...
— Тренер.
— Ага, ну, ладно...
Оболтус сорвался с места и пулей взлетел по ступеням, но через пару минут, столь же стремительно, вынырнул на крыльцо. Уже не один: за ним поспевала худенькая девчушка с учебником в правой руке. Фолиант, с известным намерением, взлетал над ее головой, но в самый последний момент, мальчишка играючи уворачивался.
— Издеваешься, да? Издеваешься?
К окнам первого этажа тут же прильнули сплющенные носы.
Захаров повернулся спиной. Он изнывал от тоски: вот попал, так попал! Ну, что за охота взрослому человеку торчать неизвестно где и ради чего? — ради прихоти взбалмошной пигалицы! А что делать? Говорят, что просил сам Попенченко! Эх, скорей бы кончалась вся эта тягомотина!
— Это вы меня спрашивали?
Захаров обернулся на голос, снял очки с затемненными стеклами и столкнулся с лучистым взглядом широко распахнутых глаз. А в них небесная чистота и серые тучки мимолетной обиды.
— Тебя ведь Наташей зовут?
— Нет, так не бывает, — она отступила на шаг. — Это действительно вы?!
— Действительно я.
Он отвесил шутливый поклон, скользнул вороватым взглядом по ладной фигурке: ничего себе, заготовка на вырост. Взгляд вернулся к ее глазам: в них обида, восторг и готовность заплакать. Еще Захаров заметил, что девчонка вдруг покраснела. Как будто смогла прочесть все его тайные мысли. И ему стало стыдно. Так стыдно, что он разозлился. Ну, люди! Попросили приехать, а что делать не объяснили. Не трахать же?
— Что стоишь? — сказал он свирепо. — Ну-ка быстро дуй за портфелем! А то опять уроки не выучишь.
И добавил неизвестно зачем:
— Распустились тут!
Тон сурового старшего брата был избран удачно. Результат не замедлил сказаться. Девчонка вдруг засветилась от счастья. На крыльях любви, ступая по облакам, она была готова на все: бежать за портфелем, лететь на край света, выучить физику, химию и даже бином Ньютона.
— Стоять, — рыкнул Захаров, видя, что она срывается с места, — вместе пойдем.
В школу было проще войти, чем из нее выйти. Девчонки сошли с ума. Даже Виктория Львовна визжала, как первоклашка. Уж ей-то, замужней тетке, можно было обойтись без автографа. Наташку пихали, отталкивали. Но больше всего поразило не это. Многие из бывших подруг смотрели ей в спину с плохо скрываемой ненавистью.
— Поняла, что такое земная слава? Хотела бы так каждый день? — с улыбкой спросил Захаров, сажая ее в машину.
Она почему-то решила, что лучше ответить "нет".
До Литейного ехали молча. Захаров обдумывал взрослые планы на вечер. А Наташка... она все никак не могла разобраться в хитросплетениях мыслей и чувств.
Машина нырнула в знакомую арку — откуда он знает, что я здесь живу? Нужно прощаться, или... нет, конечно прощаться, к чему-то большему я не готова, — в смятении думала бедная Золушка. — Господи, как страшно!
— Вы мне дадите автограф? — спросила она, приподнявшись на цыпочках, и закрыла глаза, в ожидании поцелуя. Ниточка обрывалась, может быть — навсегда. И это пугало еще больше.
— Зачем тебе мой автограф? — усмехнулся добрый волшебник и вытащил из кармана визитную карточку, — мы же с тобой друзья? Нужен буду — звони по этому номеру, только подружкам ни-ни!
— Знаю, знаю! — Наташка не выдержала, заплакала, — я буду звонить, а вы... а вы не отве-е-етите.
— Почему не отвечу? — он вытер ладонью девичьи слезы и принялся врать. Да так вдохновенно, как мог. — Отвечу, и буду ходить на родительские собрания, пока не приедет... твой папа. Надеюсь, что мне не придется краснеть?
— Правда?! — Золушка просияла. Все остальное уже не имело значения.
— Конечно, правда. А потом ты полюбишь кого-то другого... по-настоящему.
— Какого другого?
— Хотя бы, того мальчишку, за которым гналась с учебником.
— Гаврилова?! Нет, ни-ко-гда!
— Никогда не говори "никогда", — серьезно сказал Захаров. — Представь, что годика через два у него, вдруг, прорежется дивный голос. Будет машина, всесоюзная слава, толпы поклонниц...
— Все равно, никогда! — упрямо повторила Наташка. — Если б вы знали, какой он противный!
— Вот видишь? Если бы ты была моей соседкой по коммуналке, ты бы меня точно возненавидела. Нет ничего проще, чем любить кого-то из-за угла. Приписывать идеалу все известные добродетели, додумать что-то особенное... ой, извини! — Захаров случайно взглянул на часы, — у меня через час репетиция...
С тех пор Наталью как подменили. Она повзрослела. В школе ее престиж вырос неизмеримо. Еще бы: лицо, приближенное к божеству! Но она этим не спекулировала. Так... изредка попросит подписать фотографию, или достать билет "для хорошей знакомой". Знаменитый певец стал для нее просто хорошим другом. А она для него — отдушиной, человеком, с которым можно просто поговорить, без аллегорий, без недомолвок и прочих условностей светской жизни.
Если есть у тебя возможность сделать чудо своими руками — сделай его и мир от этого станет лучше. Примерно такую идею посеял в сердцах миллионов один из романтиков прошлого. Не все семена проросли и дожили до наших дней. Но в данном конкретном случае упали они на добрую почву.
День как день. Оторвался листочек календаря, закружился и канул в лета. Для кого-то первый, для кого-то — последний. Что он в судьбах людских, кроме даты на могильном кресте? Мордан, например, не припомнит ничего выдающегося. Сестренка — другое дело. Тот волшебный сон наяву никогда не сотрется из Наташкиной памяти. Наоборот, пройдя через призму времени, он заблистает новыми гранями. А кто ей его подарил? — баловень, разгильдяй, неудачник, ставший на миг добрым волшебником.
— Ради такого дня, — сказала Наташка, когда Захарова уже посадили, — стоит прожить целую жизнь. Золушка отдыхает.
Как бы там все обернулось в дальнейшем? — того Сашка не знает. Но только, в любом случае, был он Захарову благодарен. И когда его посадили (как часто бывает в нашей стране, за понюх табака), сделал все от него зависящее, чтобы "Кресты" не поставили крест на его дальнейшей карьере...
* * *
— Какие проблемы? — доплатим, — еще раз сказал Сашка, и нырнул в карман за наличностью.
— Ладно, обойдемся без блядохода, — согласился Амбал, — продолжим? Ну, вздрогнули!
Мягкий, рассеянный свет, преломляясь в бокалах, отбрасывал желтые блики на белоснежную скатерть. Сквозь тонкую щель между тяжелыми шторами прорывался солнечный лучик. В полупустом зале гулко гуляли звуки. Что-то в этой безмятежной картине, Мордану, вдруг, не понравилось. То ли хищный оскал протрезвевшего Васьки Амбала, то ли напряженная спина официанта, склонившегося над соседним столом.
Он хотел, было, вскочить на ноги, и пойти на подрыв, но, вдруг, увидел Наталью. В окружении бородатых мужчин, она заходила в зал.
Я вздрогнул, хотел вмешаться, но не успел: Сашка падал лицом в салат. За его широченной спиной громко щелкнули браслеты наручников...
Да, это была она. А значит, нужно спешить. Я вернулся в свой гроб и вытер ладонью глаза, смахивая остатки видения. На душе было муторно, мерзко. Эх, Сашка! Ну, как же ты так, Сашка? Наши привычки перерастают со временем в недостатки, а потом — в откровенную слабость.
Опять не успел. Обстоятельства, или тот, кто их моделирует, в последние несколько суток играют против меня. Даже вечные горы не спешат узнавать своего давнего собеседника, а когда-то доводили до сумасшествия. Я поплевал на ладони и снова схватился за железяку: раз, два...
— Три! — крикнул Аслан и остолбенел. Он случайно глянул туда, где я, матерясь, выкарабкивался из цинка. К моему удивлению, человек, не боявшийся шаровых молний, ухватился за ногу подельника, как за мамкину юбку.
— Наверное, в этот день родился шайтан, — подумал он вслух. — Все сегодня не так, все на изнанку. Даже смерть.
Мимино, рванувшийся было вперед, понятное дело, упал и оглянулся в недоумении: так, мол, не договаривались! Проследив за взглядом Аслана, бравый пилот офигел. Да тут еще я, сдуру, этим парням подмигнул. Вроде бы мелочь, а проняло: он тоненько возвопил:
— А-а-а!!!
— А-а-а!!! — вторил ему Аслан неожиданно сочным басом.
Он выпрыгнул из учебного блиндажа, и рванулся, не разбирая дороги, к оголенному скальному склону. Бесстрашного летуна тоже подбросило. Подельник бежал быстро, но он обошел его, как стоячего. Длиннющие ноги мелькали, как циркуль в руках деревенского землемера.
Никто из бегущих не знал, жив ли еще их бывший заложник и если да, что замышляет. Встань он сейчас на горной тропе — они бы не стушевались и приняли бой. Они бы не испугались и десятка вооруженных Никит, но это!!! Их подгонял страх перед темной враждебной силой, генетический ужас, настоянный на суеверии. В отчаявшихся головах даже не было простенькой мысли: развернуться, и выпустить в мою сторону пару очередей.
Будучи шаровой молнией, я хорошо изучил окрестности. Под обрывом, к которому бежали чеченцы, проходила медвежья тропа. С вершины ее не было видно, но если скользнуть вертикально вниз, цепляясь за козырек, можно было попасть в аккурат на нее. С известной долею риска, тропа была проходима для взрослого человека. Ступень за ступенью, сползала она вертикально вниз, к подошве горы.
Беглецы постепенно пришли в себя. Они даже во время начали тормозить. Я мог бы их подтолкнуть и сбросить с вершины, но очень устал. Мне больше не хотелось их убивать: свой шанс начать все сначала они заслужили смелостью, фартом и жаждою жизни.
* * *
Курево у меня было. Мордан позаботился. Перед тем, как забить крышку, он высыпал в гроб несколько пачек "БТ". Многие сигареты были порваны и измяты, но в дело годились. В кармане нашлась зажигалка и коробок спичек. В конце концов, зарасти оно все говном, если есть дела поважней, пусть они подождут.
Было по-прежнему жарко, но самолет догорал. Хлопья жирного пепла уже не кружились в воздухе. Здесь больше никто ни в кого не стрелял. Вертолеты решили не возвращаться. Наверное, ушли на заправку, "причесав" на прощание, вершину и склон соседней горы.
Я курил и строил планы на будущее. Оружие, деньги — все это у меня на первое время было. Правда, костюм никуда не годился: выползая из ящика, я порвал его в клочья. Да и черт с ним, свобода дороже, это ведь, чудо, что вообще выбрался. Да и с одеждой особых проблем не будет. Хвост самолета и весь грузовой отсек, взрывом отбросило в сторону. Баулы, узлы, чемоданы посеяны здесь, как крапива на свалке и почти ничего не сгорело. Из такого количества барахла, можно выбрать что-нибудь подходящее. Все равно эти вещи уже никогда не дождутся своих хозяев.
Никита был в шоке. С момента, когда самолет набрал высоту, в нем стала происходить какая-то чертовщина: говорящие головы, сжигающие врагов, какие-то потусторонние голоса, прозрачная сфера, защитившая его от неминуемой смерти. Чтоб не сойти с ума, он ни искал ничему объяснения, все принимал на веру и, даже, не удивлялся. В конце концов, не чудо ли то, что сам он очнулся в морге, среди покойников и настолько пропах мертвечиной, что редкие ночные прохожие шарахались от него, как от посланца с того света? Но мое "чудесное воскрешение" убило его наповал.
— Может, это другая жизнь? — спросил он у неба, — может, я — отлетающая душа, лишенная тела? Почему же... почему же тогда так хочется жрать?
— Потому, что на свете есть сало, — ответил я на этот вечный вопрос, возвращая его в реальность.
Сфера исчезла, как будто рассыпалась. Бравый спецназовец материализовался в воздухе, в том самом месте, где застал его первый взрыв.
Никита мгновенно сгруппировался и приземлился, как учили в десанте. Под ногами горела трава, обжигали подошвы куски остывающего металла. Но он, казалось, не чувствовал ничего, все рылся и рылся в обломках, делая вид, что ищет свой пистолет. Не хотелось ему общаться с этим, условно говоря, человеком и Никита, как мог, оттягивал этот момент. Помимо всего прочего, был он конкретно обижен. Еще бы! Он видел, как вершину горы утюжили вертолеты, как они уходили от "Стингера", как один за другим, умирали его враги. Был скоротечный бой, а его, как нашкодившего пацана, почему-то поставили в угол. Это больно терзало самолюбие профессионала.
Он понимал, вернее — доподлинно знал, что я не из банды угонщиков, но хотел себя убедить, что это не так. Был у его ипостаси такой нехороший пунктик — срывать свою злость и досаду на первом, попавшемся под руку. Благо, в нашей советской армии подчиненные всегда под рукой.
В конце концов, он решился и зашагал ко мне, притаптывая ботинками язычки пламени.
— Ты кто такой? — начал он с классической фразы, — что-то морда твоя мне кого-то напоминает!
Еще б не признал! В нагрудном кармане его "комка" вот уже сутки лежит мое черно-белое фото, а также листочек с приметами.
Хоть тут повезло, — подумал Никита.
После своей "клинической смерти", майор Подопригора стал излишне самоуверен. Он, вдруг, обнаружил, что стал обладателем уникального воинского искусства, да такого, что не снилось ни Кадочникову, ни старшему прапорщику Овчаренко, ни самому Саперу. А потому, ничтоже сумняшеся, решил приступить к моему задержанию. (Вот она, человеческая благодарность!) Но что-то в моем облике его насторожило и настолько смутило, что бравый спецназовец решил перестраховаться и проявить осторожность.
Для начала, он двинул вперед правую руку — легкий бесконтактный удар раскрытой ладонью. Хотел сразу ошеломить.
Я выполнил два незаметных движения: немного отвел и усилил его удар. Кусок обгоревшей обшивки, валявшийся под ногами, сложился книжной обложкой и так загремел, как будто его огрели кувалдой.
Никита подумал, что промахнулся. Удар вышел сильнее, чем он рассчитывал. Это слегка озадачило. И тут он поймал ответку: пущенный мною камень больно ударил его под коленку.
От человека, сидящего на траве, смешно ожидать каких-либо встречных действий, а тем более — контратаки. Любой бы на его месте решил, что это случайность.
Непонятливых учат, и я запустил камешек покрупней. Решил подразнить Никиту и вовлечь его в потасовку. Пусть и Аслан, и Мимино уходят подальше. В совсем недалеком будущем они мне еще пригодятся.
