Отсроченные события - Леваневский

Отсроченные события — Леваневский.

Тяжелый самолет с большим трудом прокладывал себе дорогу сквозь низкую облачность, потоки ветра и снега. Его могучие красные крылья и синий корпус были покрыты слоем льда, что создавал серьезную угрозу для его полета. Один из четырех моторов вышел из строя, радиосвязи с Большой землей не были и запас бензина неудержимо сокращался.

От постоянных порывов ветра самолет нещадно качало, грозя в любой момент нарушить его затянувшийся полет, но не это было самое главное. Худшее заключалось в том, что среди экипажа самолета не было единства. Вернее сказать оно у них было. Все шесть человек страстно хотели долететь до Фэрбенкса и благополучно сесть, однако при этом они надеялись на счастливый случай, русское авось, господа бога, но только не на мастерство своего командира.

К огромному сожалению, знаменитый полярный ас, Герой Советского Союза ?2, любимец Сталина Сигизмунд Леваневский оказался не на должной высоте. Все время полета он сидел на месте второго пилота, отдав управление самолетом своему товарищу, так как плохо знал машину.

С самого начала полета экипаж преследовали проблемы одна за другой. Перед самым вылетом возникло подозрение, что самолет перегружен, и он может не взлететь. Командир приказал выкинуть на бетон пять мешков с аварийным запасом продовольствия, общим весом в 30 килограммов. Вслед за ними отправился переносной бензиновый агрегат для зарядки аккумуляторов, шестиместная палатка, нарты, лыжи и спальные мешки.

Безжалостной рукой Леваневский выбросил шестиместную и трехместную резиновую лодку и все парашюты экипажа. Единственным, кто успешно избежал командирской секвестрации, был набор аварийных ракет, а также запас продуктов на случай вынужденной посадки для шестерых человек.

С большим трудом второй пилот Кастанаев оторвал тяжелую машину от бетонной полосы и взмыл в небо. Зрители, провожавшие летчиков, отчетливо выдели, как из крайне правого двигателя шел дымный шлейф.

Во время первого полета Сигизмунда Леваневского у его самолета возникла проблема с давлением масла в моторе, и он принял решение вернуться, обвинив в своей неудаче конструктора. В этом полете проблема повторилась. При подлете к полюсу стало падать давление в крайне правом моторе. Бортмеханики попытались исправить проблему, но не смогли добраться до четвертого двигателя без кислородной маски.

Северный полюс самолет прошел на высоте 6000 метров, но из-за проблем с подачей масла был вынужден опуститься до 4600 метров. Приборы упрямо показывали, что давление в четвертом моторе падает и Леваневский приказал его выключить.

Едва машина пошла на снижение, как густая облачность окружила её. Со всех сторон самолет окружила серая тьма, в которой ничего не было видно, но это была не самая сложная проблема. С каждой минутой пребывания в облачности фюзеляж самолета стал неудержимо покрываться льдом, что немедленно привело к утяжелению машины.

Самолет стало трясти. Вибрация была небольшой, но она серьезно затрудняла наблюдение за приборами. Когда же происходило отклонение руля поворота, она усиливалась в разы и читать показания приборов, было невозможно.

Чем дольше находился самолет в облачности, тем больше возрастали шансы того, что он потеряет высоту, войдет в плоский штопор и рухнет на лед.

К проблемам с мотором добавилась проблема со связью. Наружная антенна самолета обледенела, и связь с Москвой прекратилась. Экипаж был предоставлен сам себе, и наступило время принимать решение.

Все это время, пока пилоты отчаянно пытались удержать машину от сваливания, сбросив кислородную маску, бортмеханик трудился в узком проеме каркаса крыла. От его действий зависела судьба всего экипажа. Минуты стремительно улетали в вечность, но результата все не было.

Наконец Годовиков доложил командиру: — Видимых повреждений маслосистемы и утечки масла не обнаружено.

— Как не обнаружено!? А почему давление падает, и температура растет!? — раздраженно воскликнул Леваневский. Самолет, из-за отключенного мотора постоянно тянуло вправо и чтобы парировать разворачивающийся момент, командир был вынужден поворачивать штурвал влево. Ему было очень трудно выполнять этот маневр в одиночку и Кастанаев, постоянно помогал ему.

— Видимых повреждений нет! — сокрушенно повторил бортмеханик, чем вызвал сильный прилив ярости у пилота. Леваневского в экипаже не любили. С самого начала подготовки перелета был Герой Советского Союза Леваневский и остальной экипаж, который почти открыто, называл его "барином". Будь их воля, они бы никогда не полетели с ним через полюс, если бы не жесткий приказ партии и правительства.

Любимец вождя, который только из-за того, что он не смог вывезти из ледового плена ни одного человека, не получил первым звание Героя Советского Союза, можно было почти все. Отказавшись от самолета Туполева, он захотел лететь на новой, "сырой" машине и вопреки всему, в том числе и мнению конструктора он её получил.

Не имея времени её освоить, Леваневский настоял, чтобы вторым пилотом был назначен летчик-испытатель Кастанаев и его желание моментально удовлетворили. Всю подготовку к полету возложили на плечи экипажа, командир появился в самый последний момент, чтобы сверкнуть белоснежной улыбкой перед кинооператорами и, помахав рукой скрыться в самолете.

Издерганный неприятностями полета, роковым невезением с маслом для мотора, он был готов сорваться на бортмеханика. Злые языки рассказывали, что во время первого полета, когда штурман предлагал продолжить полет, несмотря на проблемы с подачей масла, Леваневский выхватил пистолет и под угрозой его применения, заставил штурмана прекратить разговор и повернул обратно.

Могло ли это произойти снова? Очень даже могло, именной маузер висел на спинке кресла, но этого не случилось. С Сигизмундом, что-то произошло. Возможно, угроза нависшей катастрофы заставило его отбросить все лишнее и сосредоточиться на главном. Возможно, в его душе произошел перелом и место барина, занял летчик с большой буквы, а быть может в этот момент, в него вселилась душа кого-то другого.

Все могло быть, но с этого момента, Сигизмунд Леваневский стал другим человеком.

— Это точно, товарищ Годовиков? — спросил он сдержанным голосом, чем очень удивил бортмеханика.

— Да, товарищ командир. Видимых повреждений нет.

— А вы, что скажите? — обратился командир ко второму бортмеханику Побежимову.

— Я не видел мотора, но полностью доверяю мнению Годовикова — без задержки ответил тот.

— Хорошо, идите и наблюдайте за приборами — отпустил бортмехаников Леваневский и повернулся к Кастанаеву.

— Так долго мы не продержимся. Надо включать мотор и подниматься! Как ты считаешь?!

— Согласен — коротко бросил Кастанаев, и самолет стал медленно задирать нос вверх.

Отдав приказ о наборе высоты, летчик серьезно рисковал. Вновь запустив четвертый двигатель, он возвращался к проблеме с маслопроводом, грозившей, в конце концов, привести к заклиниванию мотора.

Был еще один вариант, спуститься до 2000 метров и в случае необходимости провести экстренную посадку на лед, но Леваневский оставил его на крайний случай. Верный своему девизу идти до конца, он попытался выжать из самолета все, что можно.

Выход из облаков привел к определенному результату. В кабинах самолета появилось солнце, одним своим присутствием даруя измученным людям надежду на благополучный исход. Под воздействием живительных лучей солнца самолет стал терять коварную ледяную оболочку, в свое время приведшую к гибели дирижабля "Италия" и аэростата "Орла".

Удаление льда привело к улучшению пилотирования, вибрация сошла на нет и самолет, стал лучше откликаться на действия пилотов. При помощи запасной антенны радист попытался связаться с Москвой и другими радиостанциями Советского союза, но полного контакта не получилось. Из отправленного радистом сообщения Москва получила неразборчивый ком сигналов, а Якутск смог принять только, что "Все в порядке. Полет продолжаем, проблемы со слышимостью". Остальной текст телеграммы о запуске четвертого двигателя и наборе высоты из-за угрозы оледенения, до адресата не дошло.

Не смог радист Галковский принять и запросы Москвы о состоянии экипажа и нахождении самолета. Причуды погоды Арктики, избирательно дававшие возможности проведения связи напоминали игру в "русскую рулетку" наоборот.

Хорошие вести принес командиру штурман Левченко. Флаг-штурман ВВС Балтийского флота, быстро сориентировался по солнцу и уточнил местоположение самолета. Для прокладки нового курса к цели у него ушло несколько минут и, получив поправки, пилоты повернули небесную машину к Фэрбенксу, что продолжал скрываться за горизонтом.

Скорость самолета несколько возросла, но вместе с этим вернулась прежняя проблема с маслопроводом крайне правого мотора. Бортмеханик Побежимов регулярно докладывал командиру, что давление падает, а температура растет. По собственной инициативе, сбросив кислородную маску, он добрался до злополучного мотора, но повреждений в нем не обнаружил.

— Товарищ командир, повреждений нет — доложил он по связи Леваневскому, ожидая нового взрыва гнева, но вместо этого услышал. — Хорошо. Ведите наблюдение.

— Что будем делать? — спросил второй пилот, сразу после доклада Побежимова.

— Лететь. Лететь до конца. Другого выхода у нас нет или у тебя иное предложение — горько пошутил Леваневский.

У Кастанаева было другое мнение. Когда после перелета через полюс начались проблемы с мотором, он хотел предложить командиру повернуть назад и попытаться сесть возле острова Рудольфа, до которого было гораздо ближе, чем до Фэрбенкса. Однако зная взрывной характер Леваневского и его громкое обещание советскому народу и товарищу Сталину открыть прямое транспортное сообщение с Америкой, он не решился.

Все время после того как приборы стали показывать падение давления, у Кастанаева возникла одна шальная мысль, но он не рискнул её сказать Леваневскому, из опасения подвергнуться остракизму с его стороны.

— Штурман. Как дела с горючим? Дотянем до Аляски? — тем временем обратился к Левченко командир.

— Сейчас, дотянем — откликнулся тот, дипломатично подразумевая полет на всех четырех моторах.

— А если пойдем на трех? Дотянем?

— Дотянем, но на соплях, — честно признался Левченко, — слишком много топлива потеряли после полюса.

— Ясно — кивнул Леваневский. Он собирался вызвать на связь бортмехаников, но те опередили его.

— Товарищ командир. Температура четвертого двигателя продолжает расти, — доложил Годовиков — если так дело пойдет дальше, мотор придется выключать.

— Вас понял, спасибо. Продолжайте наблюдение и сообщайте о давлении и масле — сказал Леваневский и отключил связь. Гнетущее напряжение повисло в кабине. Кастанаев с напряжением смотрел на командира, ожидая от него чего угодно, но как не старался предугадать его действия, так и не угадал.

Сигизмунд повернул голову ко второму пилоту и неожиданно подмигнул ему. Подмигнул не озорно, с бравадой к нависшей над их головами смерти, чтобы показать свое презрение к ней. Он подмигнул, как мигает товарищ товарищу, хорошо знающий цену друг друга, чтобы по-дружески подбодрить его в трудный для всех момент.

— Будем идти на четырех моторах, пока это будет возможно, — объявил он свое решение, а затем добавил. — Ты Николай Георгиевич, отдохни немного. Впереди посадка, а ты лучше всех нас знаешь наш самолет.

Кастанаев сильно удивился от этих слов. Все, то время, что командир провел с экипажем на тренировках перед вылетом, он главным образом общался с Левченко, с которым ранее совершал перелет Лос-Анджелес — Москва. Со вторым пилотом держался подчеркнуто сдержанно, что не способствовало слаженности их действий. При всем понимании с кем он летит, Кастанаев был обижен на Леваневского и вдруг тот признает его заслуги в деле перелета и просит помощи.

— Хорошо, Сигизмунд Александрович — ответил Кастанаев и подмигнул в ответ.

Около двух часов летел тяжелый самолет на четырех моторах, пока по настоянию бортмехаников командир не отдал приказ остановить крайний правый двигатель. Побежимов и Годовиков, оба в один голос советовали отключить аварийный мотор, предрекая, что его обязательно заклинит.

Все этот время Галковский пытался наладить связь с Большой землей, но это ему так и не удавалось. Ни Москва, ни Фэрбенкс не слышали, только радиостанция на мысе Шмидта смогла расслышать обрывки послания Леваневского. Он беспокоился плохой связью и сообщал, что продолжает полет к Аляске. Наступал последний этап полета, который был самым трудным и опасным для экипажа Леваневского.

Опасность заключалась не только в наступающей ночи, дефиците топлива и угрозе обледенения. Впереди самолет ждали высокие горы, встреча с которыми в условиях облачности грозила неминуемой гибелью.

Как только он вошел в облачность, крылья стали неминуемо покрываться льдом. Появилась вибрация, управлять машиной вновь стало сложно и пилоты стали помогать друг другу.

— Может, снизимся и пойдем на посадку!? Самолет сможет сесть на воду, я гарантирую! — предложил Кастанаев, но командир ответил отказом. — Нет, при ясной погоде и солнце я бы рискнул, но сейчас нет. Налетим на торосы и все. Пойдем до конца.

Второй пилот с понимание кивнул головой, и поединок со смертью продолжился. В этот момент, все зависело от Левченко. Именно он пролагал курс к американскому берегу, пытаясь при помощи минимума данных определить момент приближения к горам Аляски.

Согласившись выключить правый мотор, Леваневский пошел на тактическую хитрость. Он намеривался долететь до берегов Аляски, в нужный момент запустить окаянный двигатель и попытаться преодолеть горный хребет. Риск был чрезвычайно велик. Каким бы прекрасным флаг-штурманом бы не был Левченко, он не мог твердо гарантировать, что проведенные им счисления верны и самолет благополучно вовремя наберет высоту, а не наскочит на скалы и в мгновение ока превратится в груду металла.

Напряжение от неизвестности нарастало с каждой минутой, если не секундой и тогда Кастанаев рискнул сказать командиру то, о чем он думал все последние часы. Эта мысль казалась ему опасной и еретичной. Он неотступно гнал её прочь из своей головы, но она подобно игле, прочно застряла в его сознании и не покидала его.

Кроме этих сомнений к разговору с командиром подталкивала и обстановка. Вибрация корпуса и крыльев неудержимо нарастала, и пилотам стоило огромных трудов удержать самолет и не допустить его сваливания.

— Командир, — обратился Кастанаев к Леваневскому, — мне кажется, что датчики давления и температуры четвертого мотора врут.

— Как врут!? Почему!?

— Во время одного из испытательных полетов у меня было нечто подобное. Датчик масла показывал падение давления, мотор отключили, а когда сели, выяснилось, что датчик бракованный — Кастанаев замолчал, облегчив душу и предоставил командиру право самому принимать решение по тактике полета.

— Так, что ты молчал?! — воскликнул Леваневский, но не гневно, а скорее риторически, не ожидая получения ответа на вопрос. Слова второго пилота дарили надежду на благополучный исход полета, но вместе с этим, подвергали экипаж риску потерять всякую надежду на спасение.