— Здравствуй, лейтенант.
— Здравия желаю, товарищ подполковник.
Он внимательно посмотрел на меня, после чего сказал: — Похоже, у нас с тобой будет нелегкий разговор.
Я промолчал.
— Садись. В ногах, как говориться, правды нет, — и он сел, положив рядом с собой объемистый пакет, который держал в руке.
Вслед за ним опустился и я на кровать.
— Из рапортов, мне известно, как погибли ребята. Ты ничего не хочешь добавить?
— Что добавлять? Бумаги написаны с моих слов.
— Ясно. К этому могу только добавить одно: найдены, опознаны и похоронены тела только трех человек. Михаила Кораблева. Павла Швецова. Григория Мошкова. Об остальных можно предположить, что гитлеровцы их тела просто закопали в лесу, — подполковник помолчал, потом продолжил. — Догадываюсь, о чем ты думаешь, Звягинцев: опытных и проверенных людей взяли и послали на смерть. Так?
— Положим, что так.
— Ты отличный боец и разведчик, Костя, но как человека, я тебя временами не понимаю. Единственное, на что можно сослаться, так это на твое воспитание в семье, но судя по анкетным данным обоих родителей, они настоящие коммунисты и пламенные революционеры. Впрочем, не об речь, а о том, что сейчас идет война, и наши жизни не имеют той ценности, как в мирной жизни. Мы все, весь советский народ, отдаем самих себя для победы! Понимаешь ты это?
— Из ваших слов можно сделать один простой вывод: люди для вас только расходный материал.
Мне давно хотелось это сказать, к тому же я знал, что дальше Камышева мои слова не пойдут.
— Я этих слов не слышал! Ты понял меня, лейтенант Звягинцев?!
В его словах был точно отмерянный гнев и негодование. То есть то, что необходимо выразить коммунисту и офицеру, услышав подобные слова. Камышев был умным человеком, отличным командиром и разведчиком, великолепно умеющим разбираться в ситуациях и людях, а значит, сам прекрасно все понимал, вот только выражать свое согласие со словами подчиненного, которые шли вразрез с военной политикой партии и правительства, не имел права.
— Так точно, товарищ подполковник!
Камышев какое-то время смотрел мне в глаза, потом отведя взгляд, долго молчал. Я тоже молчал, так как уже высказал все то, что мне давно хотелось сказать. Наконец командир снова заговорил: — Как-то Васильич, мне сказал про тебя так: "Звягинцев, он вроде свой и в тоже время, как бы, чужой нам человек". Вот и я так думаю.
— Это вам мешает?
— Мешает. Сильно мешает! Как я могу быть полностью уверен в тебе, Костя, если не могу до конца понять, кто ты есть на самом деле! Ты воюешь так, словно уже прошел такую, как эта, войну. Иначе, по-другому, не объяснить твой боевой опыт, хладнокровие и рассудительность. Тебя прямо сейчас поставь на мое место, и ты отлично справишься с этой работой!
— К чему этот разговор, товарищ подполковник?
Опять долгий пристальный взгляд, который в какое-то мгновение потух и стал сонным и равнодушным. Я просто физически почувствовал, как устал этот человек. Душою и сердцем устал.
— Ни к чему, Костя. Просто выговориться захотелось. Теперь о тебе. Я выбил для тебя у начальства отпуск на две недели, но перед этим ты в обязательном порядке пройдешь полное медицинское обследование в госпитале.
— Это еще зачем?
— Сдержаннее надо быть, лейтенант, и тогда никто не усомниться в состоянии твоего душевного спокойствия.
"Особист. Из-за тех слов. Видно приложил к рапорту свое особое мнение".
— Понял.
— Хорошо, если понял. А это тебе. Держи, — и он протянул мне темно-коричневую коробочку, которую достал из кармана.
Я взял. Открыл. На подушечке из бархата лежал орден "Красного знамени" и две звездочки. Закрыл крышку и поднял на него глаза.
— Мне лейтенанта дали?
— Правильнее сказать: присвоили звание.
Я криво усмехнулся: — А почему без торжественного строя и развернутых знамен?
— Тебе это надо?
— Нет, — я подкинул в руке коробочку. — И это мне.... тоже не нужно.
Мне хотелось так сказать, но я оборвал фразу на половине, потому что иначе мне назначат дополнительное обследование уже не в госпитале, а в психбольнице. Камышев только бросил на меня внимательный взгляд, но ничего говорить не стал, а вместо этого стал разворачивать бумагу на свертке. Спустя минуту на табуретке, прикрытой бумагой, стояли стаканы, бутерброды с салом и колбасой, а рядом с ними краснели боками четыре крупных помидора. На кровати рядышком лежали две бутылки водки.
— Эх, соль забыл, — скользнув взглядом по помидорам, раздосадовано буркнул Камышев, распечатывая бутылку. Быстро разлил по полстакана водки. — За наших товарищей, за наших боевых друзей. За тех, кто уже не вернется.
Мы выпили. Закусывать не стали, только посмотрели друг на друга, а затем отвели глаза в сторону. Командир разлил остатки водки.
— За нашу удачу, Костя.
Я опрокинул водку в рот и только сейчас, приняв вторую сотку водки, почувствовал ее вкус. Какое-то время мы закусывали, потом Камышев сказал: — Я новую группу принял. У них командир недавно погиб. Хорошие парни. Опытные. Через неделю уходим.
— Куда?
— Западная Украина.
— Почему не в Беларусь?
— Приказы не обсуждают.
— Там вам удача точно не помешает.
— Открывай!
Я распечатал вторую бутылку, но только разлил по половине стакана, как подполковник сказал: — Разливай все. Награду обмоем.
Достав из коробочки орден и звездочки, я бросил их в стакан с водкой, затем опрокинул его в рот. Поставив стакан на табуретку, взял бутерброд с салом и стал медленно жевать.
Камышев выпил, потом посмотрел на орден и звездочки, оставшиеся в моем стакане, покачал головой и сказал: — Сейчас только слепой не увидит, что для тебя новое звание и орден ничего не значат. Как это понять, Костя?
— Устал я сильно за это время, товарищ подполковник, вот во мне и радости нет. Причем не столько физически, сколько душою, — оправдывался я чисто автоматически, при этом прекрасно понимая, что он мне не поверит.
Камышев усмехнулся: — Вот-вот. А ты говоришь: зачем тебе обследование?
Он встал. Я вскочил за ним следом.
— На сегодня все. Документы на тебя и направление в госпиталь лежат в канцелярии. Вопросы есть, товарищ лейтенант?
— Никак нет, товарищ подполковник.
Оказавшись в госпитале, я первым делом поинтересовался у своего лечащего врача, сколько мне предстоит лежать.
— Вы куда-то торопитесь, товарищ Звягинцев? — с легкой улыбкой поинтересовался у меня Валентин Сергеевич.
У него было лицо героя-любовника с правильными чертами лица, ухоженными усиками и аккуратной прической. Еще от него излишне сильно и резко пахло одеколоном.
— Не тороплюсь, но хотелось бы знать.
— Неделю. Потом вас осмотрит психиатр, профессор Думский, и даст свое заключение.
— А раньше он меня не может осмотреть?
— У него другое место работы и очень загруженный график работы, поэтому к нам он приезжает раз в неделю, именно для таких консультаций.
— Ясно. Еще один вопрос. У вас работает врач по имени Таня. Где ее можно найти?
— Она у нас больше не работает.
— Почему? — я настойчиво и испытующе посмотрел на доктора, которому явно не хотелось отвечать на мой вопрос.
— М-м-м.... Ее отца осудили, — его глаза забегали, он не хотел встречаться со мной взглядом.
— Где она сейчас?
Валентин Сергеевич пожал плечами: — Не интересовался. Извините, мне надо идти. Полно дел.
Спустя девять дней я покинул госпиталь с заключением военно-медицинской комиссии: Здоров. Никаких отклонений не обнаружено. Годен к военной службе.
Выйдя за ворота госпиталя, я прищурился на солнце, вылезшее из-за тучи, и с удовольствием подумал о том, что у меня впереди две недели отпуска.
"Погода вроде неплохая. Самое время загулять, душу порадовать".
С деньгами у меня проблем не было. Только с последней экспроприации я взял около ста двадцати тысяч рублей, к тому же за последних полгода моей службы должно было накопиться прилично денег по одной простой причине: времени, чтобы их тратить у меня просто не было. Теперь оно у меня появилось, а значит, пора начинать их тратить. Дойдя до ближайшего телефона-автомата, позвонил на квартиру Сафроновых. Мне никто не ответил. Повесил трубку.
"Костик, наверно, на своих курсах, — решил я, так как насчет Олечки я даже не задавался вопросом. Та жить не могла без компании, предпочитая проводить все время, сидя в кафе с подругами, а может, устроила шоп-тур по магазинам или завела себе нового любовника. — Может зайти в институт. Посмотреть, кто сейчас учиться".
Только эта мысль никакого оживления во мне не вызвала. Просто не интересно мне это было, да если честно говорить, то я уже к концу первого года учебы стал тяготиться ролью студента — первокурсника. Соответствовать образу жизни советского комсомольца было нелегко, причем не из-за учебы, а политической мишуры, которая здесь называлась общественной жизнью. Для этого нужно было получить соответствующее воспитание и иметь сознание маленького, одного из миллионов, "винтика", встроенного в государственный механизм социалистического строя, а я всегда был сам по себе. Я старался быть комсомольцем и студентом Костей Званцевым в этом мире, но жить двойной жизнью, скажу я вам, это дело нелегкое. Выживать мне помогали, сами не зная того, мои приятели. Сашка Воровский и Костик. Они были для меня своеобразной отдушиной. Хотя оба были детьми своего времени, но при этом представляли собой индивидуальные личности, которые избежали трафаретного мышления и имели свою жизненную позицию по самым спорным вопросам.
Я давно не вспоминал о своей студенческой жизни, так как у меня было то, что считал своим призванием. Война. Наверно, я уже родился наемником или жизнь, найдя подходящую заготовку, выточила из меня человека войны. Война у меня была в крови. Мне здорово повезло, что я тогда встретился с Камышевым и попал в его группу.
Подполковник Камышев. Я уже не раз думал, что из него получился бы отличный "вольный стрелок".
"Впрочем, не о том думаю. Да и неинтересно мне с моими однокурсниками, а если честно говорить, их детские понятия о жизни меня уже задолбали. Вот с Сашкой Воровским я бы поговорил. А так....".
Я покрутил головой. Оглянулся на ворота госпиталя, из которых только что вышел, увидел во дворе белые халаты медперсонала и неожиданно вспомнил о Тане. Пока я лежал в госпитале, то успел познакомиться кое с кем из женщин-врачей. В разговорах, мимоходом упоминал о враче Тане, с которой случайно познакомился, когда навещал здесь пару раз своего раненного командира. Одни из врачей сразу и резко уходили от разговора, дескать, ничего общего с дочерью "врага народа" они не имели, а поэтому ничего о ней не знают, да и знать не хотят. Другие жалели ее, говорили, что она добрый и отзывчивый человек и как врач, хотя всего год работает, но показала себя, как хороший специалист, вот только не повезло ей с отцом. Именно из их объяснений ее подруг, мне стало известно, что девушке, в какой-то мере, сильно повезло. Четыре года тому назад ее отец получил назначение в столицу, а к нему новую высокую должность в НКВД, а в 1941 году его перевели в Народный комиссариат государственной безопасности СССР. Подруги Тани не знали подробностей, но спустя пару лет после переезда в столицу, ее родители развелись, поэтому арест отца не затронул по большому счету, ни его детей, ни жену. Хотя ее матери, заведующей одного из столичных магазинов, так и дочери пришлось уволиться с работы. По собственному желанию. Затем я вспомнил о нашей неожиданной встрече два дня назад. После нескольких сумрачных дней с постоянно моросящим дождиком, от вида которого вполне можно впасть в депрессию, неожиданно разошлись тучи, и выглянуло солнце, засверкав в лужах и каплях на стеклах окон.
Все ходячие больные, кто с папиросами, кто так, сразу устремились во двор. Сестры пытались загонять их в палаты, но все без толку. Правдами и неправдами, те все же просачивались на улицу, несмотря на все угрозы и предостережения. Я тоже вышел. Сначала какое-то время стоял недалеко около главного входа и дышал сырым и свежим воздухом, временами щурясь на солнышко. Чуть позже, когда лестницу оккупировали курильщики, и воздух пропитался табачным дымом, я чуть поморщился и пошел вглубь двора, осторожно обходя лужи. Остановился, оглядываясь по сторонам. Неожиданно мимо меня пробежала медсестра Маша из нашего отделения. Я уже хотел ее окликнуть, но проследив взглядом направление, не стал, а вместо этого неторопливо пошел за ней. У ворот стояла Таня. Она не сразу заметила меня, оживленно говоря с Машей, а стоило увидеть, оборвала разговор на полуслове, сердито и недовольно посмотрев на меня.
— Здравствуйте, Таня.
— Здравствуйте, — довольно сухо поздоровалась со мной девушка.
— Не хочу перебивать ваш разговор. Только один вопрос. Не уделите вы мне потом, пять минут вашего внимания?
В ее глазах появилось недоумение, но видно для себя что-то решила, потом кивнула головой и сказала: — Хорошо.
Я отошел в сторону метров на пять и отвернулся от продолжающих говорить девушках. Какое-то время так и стоял под любопытными взглядами раненых. Большинство из них сейчас думали обо мне, как о шустром парне, которому стоило увидеть красотку, и он сразу решил за ней приударить.
— Так что вы хотели мне сказать? — раздался у меня за спиной голос.
Я повернулся. Она смотрела на меня настороженно, но при этом с каким-то вызовом. Я усмехнулся про себя.
— Хотел сказать, что рад снова вас увидеть. Еще я хотел сказать, что знаю, о случившемся с вашим отцом. И последнее. Как насчет того, чтобы сходить в кино и поесть мороженого, после того, как меня отсюда выпишут?
Она видно ожидала других слов, потому что было видно, как она растерялась.
— В кино?
— В кино, — подтвердил я. — Почему красивой девушке и молодому парню не сходить в кино? У меня будет две недели отпуска, после того, как меня выпишут из этой богадельни. Так что в любое время.
— А про отца....
— Это меня абсолютно не интересует. Меня интересуете вы.
Она испытующе посмотрела на меня, на несколько секунд задумалась, но потом решительно сказала: — Хорошо. Когда вас выписывают?
— Завтра меня должен принять профессор Думский и тогда....
— Вас выпишут на следующий день. С утра получите результаты комиссии и к обеду выпишетесь. Тогда сделаем так. Четверг вас устроит?
— Меня все устроит. Время и место, скажите.
— Давайте.... Двенадцать часов. Вот вам адрес.... Все запомнили? — я кивнул головой. — До свидания.
— До свидания.
Несколько секунд смотрел в след стройной фигурке девушки, потом повернулся и медленно пошел к главному корпусу госпиталя, провожаемый завистливыми взглядами раненых.
Все эти воспоминания быстро пронеслись у меня в памяти, затем снова улеглись на свои места.
"Все лишние мысли прочь. Думаем только о культурно-развлекательной программе на ближайшие две недели, — с этой мыслью я пошел по улице.
Найдя улицу, я стал высматривать номер нужного мне дома. Нашел. Дошел до подъезда, посмотрел на часы. До того как девушка должна спуститься оставалось еще пятнадцать минут. Номера квартиры она мне не сказала, а попросила подождать у подъезда. Но не простоял и нескольких минут, как стал накрапывать дождик.
"Совсем некстати — с этой мыслью я шагнул в полумрак подъезда и чуть не столкнулся с выходящей на улицу парой, мужчиной и женщиной. Сделал шаг назад, и понял, что это Таня вышла с офицером. Подполковник-летчик.
— Здравствуйте, Костя, — поздоровалась она, увидев меня.
— Здравствуйте, Таня.
— Познакомьтесь. Это Вениамин Александрович.
Подполковник оказался хорошо сложенным, моложавым мужчиной, лет сорока. От него сильно пахло одеколоном, словно он только что вышел из дверей парикмахерской. Выражение лица подполковника при виде меня не изменилось, но судя по выражению его глаз, в его друзьях мне точно не придется состоять. Если конечно, прямо сейчас не попрощаюсь, а затем развернусь и уйду.
— Костя, — я протянул ему руку.
— Вениамин, — он попытался с силой сжать мою руку, но спустя несколько секунд почувствовав, что его ладонь словно сжали клещами, сразу ослабил хватку.
Возникло некоторое напряжение. Женщины очень хорошо чувствуют подобные вещи, поэтому Таня решила попробовать разрядить ситуацию:
— Вы знаете, Костя, Вениамин Александрович приехал в Москву для награждения. Ему вчера в Кремле вручили звезду героя Советского Союза. И орден Ленина.
— Поздравляю вас, — при этом я постарался изобразить на лице улыбку.
— Спасибо, — сухо ответил поклонник девушки.
В этом я не сомневался. Его взгляды, которые он бросал на меня, которого уже определил в конкуренты, и на девушку, говорили о том, что подполковник ревнует.
— Мы с Костей собрались погулять. Вы не хотите пойти с нами?
— Спасибо за приглашение, но отпуск короткий, а у меня еще много дел. И все же, Таня, мне не хочется с вами прощаться, поэтому я надеюсь, что вы все-таки примете мое приглашение.
— Большое вам спасибо, Вениамин Александрович, но я свое решение менять не буду. Извините.
— И все же....
— До свидания, Вениамин Александрович, мы пойдем.
— До свидания, — при этом он ожег меня злым взглядом.
"Старая истина права: красота женщины выбивает у мужиков мозги почище пули, — подумал я.
Сходили в кино. Посидели в кафе. Я узнал, что она усиленно изучает французский язык и мечтает когда-нибудь поехать в Париж. Пришлось ее удивить знанием французского языка. Говорила она плохо, но очень старалась.
Спустя пять часов мы подходили к ее подъезду. Напротив я увидел стоящую машину. Такси. Девушка тоже ее увидела и нахмурилась. Не успели мы подойти к подъезду, как распахнулась задняя дверца такси, и из машины вышел подполковник. Краем глаза я успел заметить, что кто-то сделал попытку его удержать, но тот стряхнул руку и решительно направился к нам. Он был выпивший, но не пьян. Следом за ним из машины вылез плотный и кряжистый майор — летчик и зашагал вслед за своим приятелем. Подполковник загородил нам дорогу. Делая вид, что меня здесь просто нет, летчик сразу обратился к девушке.
— Таня, вы простите меня за мою настойчивость, но я не мог не увидеть вас снова. Дело в том.... Понимаете, я, как какой-то мальчишка, похвастался перед своими боевыми товарищами, что познакомлю их с самой красивой девушкой Советского Союза. Понимаете, я из тех людей, что слово дал... и это навсегда. Поэтому прошу войти в мое положение и....
— Извините меня, Вениамин Александрович, но я уже вам сказала. Я не пойду.
Подполковник заводился все больше и больше.
— Не могу я принять отказа, Таня....
— Идите с вашим приятелем к машине, Вениамин Александрович, и уезжайте! Очень прошу вас! И вы, Костя, тоже идите. Спасибо вам большое за урок французского языка.
Несмотря на то, что у подполковника на лице читалось явное желание врезать мне в челюсть, он сумел каким-то образом сдержаться. Как-никак боевой офицер. Все сдаваться он не желал, но только открыл рот, как девушка нанесла ему последний удар, расставив свое отношение к обоим мужчинам:
— До свидания, Костя. Прощайте, Вениамин Александрович, — при этом она внимательно и пристально посмотрела на подполковника.
Тот бросил на меня свирепый взгляд, потом перевел взгляд на девушку и сказал: — До свидания, Таня, — и развернувшись, пошел к машине.
Вслед за ним потопал майор, подарив мне напоследок злой взгляд. Таня посмотрела на меня и сказала: — За меня не волнуйтесь, идите, — после чего вошла в подъезд.
Развернувшись, я зашагал к остановке, но не прошел и ста метров, как впереди, у тротуара, в метрах десяти, остановилось такси.
— Стой, лейтенант! Разговор есть!
Я остановился, когда парочка приятелей снова вылезет из такси. Подполковник почти вплотную подошел ко мне, в то время как его приятель остановился в нескольких метрах от меня.
— Слушаю.
— Ты чего к ней липнешь, лейтенант?! Других баб тебе мало?! Их в Москве вон сколько!
— Ты бы ехал, подполковник, в ресторан. Там тебя дружки и водка ждет.
— Ни тебе мне указывать, сосунок, что мне делать! Меня вчера лично сам Иосиф Виссарионович Сталин наградил!
Мне уже было понятно, что подполковник от меня так просто не отстанет, поэтому решил сократить время нашего разговора до предела. Уж очень не хотелось выслушивать оскорбления, которые, в конечном счете, опять же приведут к драке.
— Ты мне надоел. Подотри радостные сопли и иди, куда шел!
— Да за эти слова! Я тебя, крыса тыловая...! — и он попытался выхватить из кобуры пистолет.
— Веня! — раздался за спиной подполковника предупреждающий крик майора, но ревность и злоба, замешанная на водке, сделали того слепым и глухим к любым доводам.
Я был готов к подобному развороту событий, и стоило подполковнику начать хвататься за кобуру, как в ту же секунду он получил тычок пальцами в горло, после чего захрипев, рухнул на колени. Майор, до этого ни словом, ни делом не принимавший участие в событиях, неожиданно кинулся на меня с кулаками. Судя по его рывку и бешеным глазам, он сейчас напоминал быка, летящего на красную тряпку. В последнюю секунду уйдя с линии атаки, я ударил его ребром ладони пониже уха. У летчика, словно ноги отнялись. Он упал на мокрый тротуар с глухим шлепком. Я повернулся и махнул рукой водителю такси, который с открытым ртом, стоя у дверцы машины, наблюдал нашу стычку. Через десять минут, погрузив незадачливую парочку в такси, я пошел к трамвайной остановке.
Немногочисленные жители столицы, в большинстве своем женщины, которые видели нашу стычку, даже испугаться, толком не успели. Ни звука, ни крика. Только большие от удивления глаза.
Я находился в кабинете начальника отдела уже минут пятнадцать, после того как доложил о драке. За это время он выкурил две папиросы и сейчас доставал третью из коробки. Прикурил. Затянулся, выпустил струю дыма.
— Наделал ты делов, Звягинцев. Кстати, мне уже звонили. Твоя драка в комендантскую сводку попала, а значит, прокуратура на тебя уже дело завела. То, что ты пришел и все мне рассказал, ты это правильно сделал, а если бы ты вообще без драки обошелся, еще лучше было бы! Ведь ты не просто так вышестоящему офицеру в морду дал, а герою Советского Союза, который получил награду из рук самого Сталина. Тут тебе могут и политику пришить. Ты это понимаешь?
— Понимаю, товарищ полковник.
— Что мне теперь с тобой делать, лейтенант? А ведь буквально месяц назад мы с Камышевым о тебе говорили. Перед самым его отъездом. Хвалил он тебя. Смелый, хладнокровный офицер. Не теряет голову в минуты опасности.... Мы даже думали тебя через полгода на командира группы ставить. И старшего лейтенанта дать. А где во время драки твое хладнокровие было?! А?! Нет, ты мне ответь, глядя прямо в глаза?!
— Честное слово, товарищ полковник, я был совершенно спокоен. Два выпивших....
— Какая разница, какие они были, лейтенант! Был при девушке, я еще мог понять ваше рукоприкладство, а так нет! Ты, Звягинцев, советский комсомолец и боевой офицер!
Орденоносец. Как ты мог опуститься до драки?
— Мне что, их надо было пристрелить? Или просто убежать?
Полковник махнул рукой.
— Все, лейтенант. Идите!
Я не знал, что после моего ухода начальник отдела попросился на прием к начальнику управления. Как и не знал, что на следующий день, ближе к вечеру состоялся разговор, который стал новой поворотной точкой в моей судьбе.
— Товарищ комиссар, прибыл по вашему вызову, — выйдя на середину кабинета, вытянулся начальник отдела, вглядываясь в лицо хозяина кабинета, при этом пытаясь понять, что он услышит. Хорошие или плохие новости его ждут?
— Садись, Степан Тимофеевич, у нас с тобой долгий разговор будет. Передо мной начальство поставило новые задачи, так что придется нам с тобой напрячь мозги. Да не смотри на меня так. Мучить неизвестностью тебя не буду и скажу сразу. Занозистый оказался вопрос с твоим лейтенантом. Вроде бы все просто, тем более что сразу выяснилось, а затем подтвердилось, что драку не он спровоцировал. Вот только тот подполковник, получил в Кремле самую высокую награду нашей Родины из рук самого Сталина. Некоторые излишне бдительные товарищи попытались перевести обычную драку в террористическую акцию. Пришлось сходить на прием и попросить.... Ты понял! Расписал нашего лейтенанта как героя. Рассказал, что он один из всей разведгруппы уцелел и ценные сведения передал командованию, за что его к "Красному знамени" представили. Меня естественно спросили: почему ваши люди по Москве болтаются? У нас, что война закончилась, и больше дел нет? Я пробовал объяснить, что лейтенант только вышел из госпиталя, а мне в ответ: раз он герой, то пусть геройствует на фронте, на передовой, а не в Москве. Трое суток мне дал, чтобы решить этот вопрос. Я уже отдал приказ в кадры. Вопросы есть?
— Значит, уйдет Звягинцев от нас? Мы его собирались....
— Я что, неточно выразился, товарищ полковник?!
— Никак нет, товарищ комиссар!
