Глава 8. Боярин
Убедившись, что неприятель рассеян, Вовка выключил свет и заглушил двигатель.
— Эй, братва! — открыв дверь, крикнул он. — Выходи, не бойся, "Захар" не кусается!
После пробирающего до костей рычания, тишина казалась гробовой, абсолютной, хоть и не была таковой на самом деле. Наверняка под ногами Фоки хрустел снег, но Хлебыч этого не слышал, потому вздрогнул, когда из-за спины долетело негромкое:
— Аки свирепый змий!
Хлебыч оглянулся. Позади с копьём наперевес стоял ошалевший Фока.
— Это Вовка "Захара" так э... ржать научил. Тот и рад стараться, — хмыкнул Хлебыч. — Много шума и ничего больше. "Захар" — конь смирный, не боись, своих не трогает. Чужих, правда, тоже, но это совсем другая история.
— А эти... — Фока выставил два пальца и понёс их к глазам. — Бельма, аки солнца...
— Электричество, — пояснил Хлебыч. — Лампочка... ну, лучина такая особенная в стеклянной посудине.
Фока хмыкнул.
— Кудеса! — проговорил он.
Не торопясь, они направились к машине. Фока так и держал копьё в готовности в любую секунду метнуть в "Захара".
— Эй! — окликнул его Хлебыч. — Ты с копьём-то осторожнее. Вовка там, проткнёшь ещё парня ненароком.
Фока кивнул и тотчас опустил копьё.
Один за другим начали сходиться и остальные россы. Поняв, что это никакой не змий, а железная повозка чужаков, что и возница при ней, артельщики отбросили страхи, повеселели, принялись подшучивать друг над другом: кто, как и куда удирал.
— Ну что, сержант Суворов, как завещал великий предок — не числом, а умением, да? — усевшись на пассажирское сиденье, сказал Хлебыч.
— Однофамилец он мне, — поправил Вовка.
— Да, ладно, не скромничай! Делами-то соответствуешь! Кровь, Вовка, не обманешь. Точно тебе говорю — хоть седьмая вода на киселе, но общая кровь есть! Фамилии, они же издревле тянутся. Вон, от Фоки, небось, Фокины пойдут, от Курьяна — Курьяновы. А сколько колен наплодится на белый свет — одному богу ведомо. Считай, что ни сын — новое колено. Надо спросить, может, средь них и Сувор найдётся. Будет и тебе, и генералиссимусу общим пращуром.
— Ему — может быть, а мне нет, — отмахнулся Вовка. — Я, дядь Саш, настоящей своей фамилии не знаю. В детдоме меня Суворовым записали. Подкидыш я.
Хлебыча будто током ударило. Вспомнил он вдруг, что наболтал Вовке много такого, что детдомовцу говорить не следовало бы. Совестно стало.
— Чего молчал-то? — после продолжительной паузы сказал Хлебыч. — Ты это, ты меня, дурака старого, прости, если задел чем по незнанию.
— Спасибо вам, дядь Саш, — почему-то сказал Вовка.
— За что? — удивился Хлебыч.
Вовка промолчал.
— Вот, заряжалка. Чур, кота Ваську потом покажите, — открыв бардачок, совсем по-детски сказал он.
— Покажу. — Хлебыч улыбнулся. — Если заработает, я тебе всё покажу. Кому ещё мне тут показывать? Один ты теперь у меня теперь родной человек: будто ниточка с прошлым, которое будущее, которое... Ну, ты понял, в общем... Слушай, а чего это мы тут расселись, а? — спохватился Хлебыч, увидев, что россы выносят раненых.
Наверх тащили всех, не разбирая — свой или чужой.
Вовка подставил плечо покалеченному, повёл его в гору. Хлебыч вернулся к берёзке, огляделся, прикинул место, где должно лежать подстреленному им всаднику; спустился по склону, в надежде найти того раненым, помочь. К вящему удивлению своему, увидел там раскинувший вширь руки, навзничь лежащий труп. Мёртвые глаза безусого того юноши невидящим взором устремлены были в чёрное небо.
Хлебыч привстал на колено, провёл ладонью по лицу покойного, дабы закрыть безжизненные его очи.
— Да как же так? — сглотнув, подступивший вдруг к горлу ком, пробормотал Хлебыч. — Да как же ты так, взял и помер, дурья твоя голова? Ведь не хотел же я тебя убивать! Да разве можно из этой мухобойки человека убить? Да как же это? Да куда же я тебе попал-то?
Хлебыч суетливо ощупью принялся искать рану, и нашёл её скоро — слева на груди липкое пятно, аккурат там, где под рёбрами, будь оно живым, билось бы сердце.
Он сел рядом с трупом, уставился на свою, испачканную холодной липкой кровью, руку. В мерцающем свете догорающих костров кровь казалась чёрным спрутом. Она расползалась, опутывая щупальцами кисть, проникала под кожу и, смешиваясь с его собственной, устремлялась к самому сердцу. Одеревеневшие пальцы покалывали. Хлебыч не связывал это с морозом. Он был уверен, что это расплата за убийство, что ещё немного и не только пальцы, а всё его тело окаменеет, превратится в бездушную гранитную глыбу.
Он просидел так довольно долго, пока его не нашёл Вовка.
— Мёртвый? — спросил он.
— Да, — сухо ответил Хлебыч.
— Наших двое, — сообщил Вовка. — И ещё один тяжёлый. Вряд ли до утра дотянет.
— Наших, — меланхолично повторил Хлебыч. — Самый длинный день в моей жизни, — сказал он задумчиво. — Столько всего навалилось... Кошмар.
— Из-за меня, — усаживаясь рядом, проговорил Вовка. — Раньше надо было "Захара" заводить. Раньше.
— Наши, — хмыкнув, снова повторил Хлебыч. — Кто бы мог подумать? Наши. А этот — чужой, хоть и русый тоже, как большинство здесь. Может быть, он тоже из северян или из вятичей. А то и вовсе родственник мне или тебе. Но он чужой, понимаешь. По делам своим. По выбору своему чужой. Все мы выбираем. Каждый свой шаг, каждое слово...
— Я хотел, чтобы они ближе подошли, — Вовка говорил о своём, ничего не замечая, ничего не слыша.
— Свои, чужие, — продолжал Хлебыч. — Кому-то захотелось, кому-то невтерпёж, кто-то тихо противится, кто-то активно отбивается... Всегда так было и будет.
— Раненых много, — сказал Вовка.
— Круг замкнулся. Уроборос, — проговорил Хлебыч.
— Что? — переспросил Вовка.
— Дракон. Собственный хвост жрёт, — сказал Хлебыч.
— Зачем?
— Да хрен его знает, — отмахнулся Хлебыч. — Символ какой-то. Круговорота, что ли...
— А-а, этот! Точно, видел картинку, — вспомнил Вовка.
— Этот, этот, — подтвердил Хлебыч. — Ну и дел же мы с тобой наворотили, Вовка! Что там теперь, с теми нашими, как думаешь?
Откуда Вовке знать: он пожал плечами, промолчал.
— Пошли, что ли, — поднимаясь на ноги, сказал Хлебыч. — Продрог я что-то.
— А этот? — кивнув, спросил Вовка.
— А этот не убежит. Отбегался. Да и на холоде только целее будет, — сказал Хлебыч.
— Нельзя так, дядь Саш, — сказал Вовка. — Не по-людски это. Звери его за ночь порвут.
— Твоя правда, — согласился Хлебыч. — Давай, за руки, за ноги...
— И куда мы его?
— Там разберёмся.
Разобрались. Трупы силаевцев, а их Хлебыч насчитал пять, стаскивали к частоколу. Мужик в летах, что указал место — то ли Егуп, то ли Якуб — на слова Хлебыча, что, мол, похоронить бы их надо, ответил странно:
— Сих подлых людей в гору замуровати, дабы дух их за долгие лета истомился.
От желания подробнее расспросить мужика отвлёк приближающийся конский топот. Скакали с дальней стороны сквозь городище.
— Ратники, — хмыкнув, пояснил мужик. — Прозевали, добры молодцы, опоздали к красным девицам.
Было их всего одиннадцать человек. Ворвались в городище они лихо — с присвистами и ором, будто штурмом брали. Остановились полукругом у "Захара". Кони добрые, горячие, смирно стоять не желают, храпят, удила грызут, с ноги на ногу переступают.
— Не мал ли отряд против сотни? — спросил Егупа Хлебыч.
Тот усмехнулся, похлопал Хлебыча по плечу и ответил:
— Эх, мил человек, разуметь надо! Кожен з них десятерых сомнёт, аки былинку да за пояс всунет. А паки и сам Вышата нагрянул, Силаю за лучшее хвост меж ног поджать да тикать, покуда цел.
— А кто он — Вышата? — спросил Вовка.
— Батька Улькин, — лукаво взглянув на Вовку, ответил Егуп. — Славный воин и волхв, каких мало на землях наших. Пойдём, что ли войско встречать.
— Ага, ты ступай, Егуп, ступай, дорогой, — сказал Хлебыч. — А мы тут пока ... нужду справим.
— Справляйте, не справляйте, — хмыкнул мужик, — а всё одно призовут вас скоро. Как не призвать, ежели ваша повозка рыком да бельмами з солнцами неприятеля рассеяла?
— Ну, скажем честно, не только неприятеля, — усмехнулся Хлебыч. — Ты ступай, мы вслед за тобой придём.
Егуп отмахнулся и направился к ратникам. Там уже собралось немало артельщиков.
— Ну, Вовка, наша благородная миссия спасения, выходит, закончилась к чёртовой матери, — вздохнув, сказал Хлебыч, когда Егуп отошёл на приличное расстояние. — Была легенда и кончилась раньше срока. Везли Улиту к отцу, а он сам нагрянул. Дальше-то что? Куда деваться? Зима на дворе! Землянку рыть, шалаш в лесу строить или что? А жрать что будем? Из запасов — Борисов короб рафинада да две бутылки водки. Даже полторы, считай, осталось. Что делать-то? Делись, если мысли по этому поводу есть.
Всадники спешились и, подсвечивая факелами, обступили "Захара" со всех сторон, лапали и постукивали, заглядывали в кузов и под машину.
— Идти надо, дядь Саш, — засуетился вдруг Вовка. — Пока эти олухи факел в бак не сунули. Пойдёмте же. Скорее!
Вовка бегом сорвался к машине. Хлебыч было дёрнулся за ним, но, заметив, что ратник с факелом отстранился от бензобака, прыти поубавил, перешёл на шаг.
У машины объявился Фока. Завидев его, ратники весело загалдели. Шустро соскочили с коней и те, кто пока оставался в седлах. Войско принялось с Фокой брататься, хлопать того по плечам со смехом, с присказками, как старые друзья после долгой разлуки.
Памятуя о тактической уловке россов, Хлебыч остановился на рубеже света и тени, оттуда, оставаясь невидимым, наблюдал за происходящим, гадая о причинах бесконечной этой череды троекратных лобзаний меж Фокой и ратниками.
Вовка встал у борта "Захара", не позволяя никому размахивать около него огнём, из-за чего едва не завязалась драка меж ним и молодым безбородым ратником, упрямо лезшим заглянуть под брюхо машины. Вовка оттолкнул наглеца, тот полез с кулаками и успел схлопотать в челюсть, пока не вмешались старшие, не разняли.
— Они поладят, — долетел вдруг из-за спины Хлебыча низкий хрипловатый голос. Казалось, говорящему ничего не стоит дотянуться, положить руку на плечо или снести мечом голову, окажись он врагом. Хлебыч вздрогнул, обернулся, но отвыкшим от кромешной тьмы глазам не под силу разглядеть внезапного собеседника. Лишь размытый силуэт едва выделялся на чёрном фоне ещё более плотной, глубокой чернотой.
— Кто ты? — спросил Хлебыч, отступив на шаг.
— Это же я хотел спросить у тебя, — сказала чёрная тень. — Но, раз уж ты опередил, то я вынужден представиться первым. Я отец Улиты — Вышата Бусарский. Теперь твоя очередь, купец. Имена, названные вами, мне уже известны, потому начни со своего народа и его земель.
— Русские мы. Оба, — изрядно струхнув, сказал в темноту Хлебыч. — Я белгородец, Вовка вологжанин.
Вышата подошёл ближе, будто желая лучше рассмотреть чужака.
— О землях и племенах, которые ты назвал, я никогда не слышал, — сказал он. — Но скажи, как мне поверить тебе, ежели русью часто кличут нас — россов?
— Не знаю, — сказал Хлебыч, решив, как и договорились с Вовкой, о прошлом и будущем ни гу-гу. — Тебе решать. Однако у меня есть похожий вопрос к тебе.
— Спрашивай, — легко согласился Вышата.
— Я знаю, что купцы из наших земель уже бывали здесь. В доме у Фоки я пил из посуды, сделанной нашими гончарами. Скажи теперь, как мне поверить тебе?
Похоже, вопрос немного смутил волхва. Он явно успел переговорить с Фокой о пришлых людях, спасителях его дочери, но всего знать, конечно, не мог.
— Мы тоже поладим, — после недолгой паузы, сказал Вышата. — Пойдём, гость. Негоже нам таиться от людей.
Они вместе вышли под свет факелов. Лишь теперь Хлебыч смог разглядеть недавнего собеседника. Летами он был, пожалуй, ровесником. Ростом слегка не дотягивал, но близок. Длинноволос, бородат. В куполообразной шапке с опушкой, в поддёвке без ворота с косым запахом, с плотной кожи опояской, с кинжалом за ней и мечом на подвесе. Остроносые сапоги со шпорами. Сам крепок, статен. Твёрдой, уверенной походкой он подошёл к одной из лошадей, а когда обернулся, держал уже в руках двуручный меч.
— Фока! — окликнул он главу артельщиков. — Узнаёшь? — спросил, выставляя меч всеобщее обозрение.
Фока отступил от своего собеседника, замер.
— Вече решило, — громко объявил Вышата. — Коли ты не можешь вернуться к своему мечу, пусть меч вернётся к тебе! Прими же его вновь, боярин Коренев! Будь защитником земли нашей!
Фока принял и поцеловал меч, поднял его над головой и выкрикнул с некоторой неуверенностью в голосе, будто подзабытый уже клич:
— Слава Перуну!
И ратники, и артельщики разом подхватили:
— Слава Перуну!
Снова войско принялось лобызаться с Фокой, поздравлять его.
— Ты что-нибудь понимаешь? — шепнул Хлебыч Вовке.
— Кажется, — Вовка пожал плечами, — Фока был одним из них. Если не круче, раз они его боярином называют.
— Боярин, — хмыкнул Хлебыч. — По виду-то не скажешь. Разве что водку пить умеет. Кудеса!
— Рука-то помнит? — прорвался сквозь общий галдеж голос ратника, обнажившего вдруг свой меч.
Остальные вмиг расступились, образовав круг, внутри которого оказался Фока и тот, что выкрикивал.
— Эх, Антип, — весело ответил Фока, — тебе ли не ведомо как любил я такие забавы! Да только ты, брат, не помнишь, что тягаться со мной вас троих надобно! Или себя проверить решил? А, Антип?
Из круга тут же посыпались хохотки да подначивания.
— И тебя, и себя, — задорно отозвался тот. — Годы, брат Фока, многое меняют. Пока ты тут топором махал, я мечом упражнялся. Вот и хочу понять, что ты утратил, а я нашёл.
— Будь по-твоему, — хмыкнул Фока и принялся выделывать мечом такие пируэты, что и Хлебыч, и Вовка вмиг рты раззявили: разве что в цирке нечто подобное видели прежде. Меч летал вокруг Фоки со свистом разрезая воздух. Движения рук были легки и отточены. Из правой в левую, вертикальный круг, отмашка над головой, перехват в правую, снова круг, опять отмашка, а уже через миг остреё меча обращено назад. Калящий удар, разворот всем корпусом, перехват, вращение, снова разворот.
— Ну, готов? — остановившись и играючи перекидывая тяжёлый меч из руки в руку, спросил Фока.
Антип хмыкнул и вернул свой меч в ножны.
— Главное, что ты готов, — сказал он. — Слава Перуну! — выкрикнул он, прерывая разразившийся отовсюду смех.
— Ладно вам гоготать! — выкрикнул Фока. — Здравая голова лучше любого меча! Или учить вас некому стало?
Смешки тут же стихли.
— Ужина не будет, — сходу объявил Фока. — Стряпух у меня для вас нету: всех на прежнее место отправил. Что с собой брали, тем и почуйтесь. Ежели кто сам стряпать умеет, продукты дам. Егуп укажет, где очаги и лежаки ваши. Время позднее, пора и честь знать.
В круг тут же вошёл Егуп и принялся распределять ратников по землянкам.
— Дочку-то хоть видел? — подойдя, спросил Фока.
— Краем глаза. Травы передал. Недосуг ей теперь, раненых врачует вместе со знахаркой вашей, — ответил Вышата, отдавши меч, снова вставший подле Хлебыча.
— Принял бы у себя, но долг хозяина — вначале гостей приютить. Егуп тебя проводит, — хлопнув волхва по плечу, сказал Фока.
— Добре, — согласился тот.
У Хлебыча от души отлегло. Уж больно ему не хотелось сейчас общаться с волхвом. Чувствовал, что человек он умный и явно что-то знает о пришельцах из тумана, потому и собеседником окажется тяжёлым. С таким нелегко придётся и на свежую голову, а нынешний, насыщенный событиями день и так измотал их с Вовкой донельзя.
Услышав о скором устройстве на ночлег, Хлебыч осознал, что устал он безмерно; что ломят ноги, болит голова. Мечтать о банке пива, привычном мягком диване и телевизоре не приходилось, но в эту минуту он был бы рад и дощатому топчану или даже брошенной на пол охапке сена. И упал бы, и уснул бы мертвецким сном, а проснувшись, услышал бы мурлыканье мерзавца-кота Васьки, взявшего моду входить спозаранку в комнату и орать, покуда не швырнёшь в него тапкой.
Очаг в землянке давно погас, но тепло пока не ушло, не выветрилось. Фока подкинул дров, раздул угли, подвесил за крючок закопченный медный чайник.
— Зверобой остался, — сказал Фока. — Выпьем, душу погреем.
— Душу погреть и у меня осталось, — сказал Хлебыч, выставляя на стол початую бутылку. — За скорое выздоровление раненых по стопочке выпьем, заодно павших помянем. Вроде тризны, по-вашему, — пояснил он, заметив, что Фока недопонимает.
— Тризну гулять завтра будем, — сказал Фока. — А, по-вашему, помянуть, можно и сейчас, — согласился он. — Тем паче, другой повод имеется, — он взял в руки меч, любовно погладил его, окинул взглядом жилище, подыскивая достойное оружию место. Хотел было тут же, откладывая, приладить меч к стенке, да не найдя крепежа, махнул рукой.
— Что за история с этим мечом? — решился спросить Хлебыч.
— Простая история, — ответил Фока. — Паки три года тому, был я десятником в дружине: как раз сих молодцев ратному делу учил. Да пришлось оставить поприще и меч с ним, да в родительский дом воротиться. Призвали меня на кругу сменить ушедшего предка моего. Отказать сородичам — обида великая. С тех пор меча своего не видел и надежд снова взять его в руки не имел.
Хлебыч разлил на троих понемногу в те же советские пиалы. Фока развернул рушник, коим обёрнут был каравай.
— Паки спросить тебя хотел, — сказал Хлебыч, усаживаясь за стол. — Кто такие поляницы?
Фока усмехнулся.
— Поди, Улита тебе про мать свою, Агну, баяла, — догадался он. — В стародавние времена жили тут, недалече, нашего корня, амазонского племени воительницы. Агна, она пришлая. Знаю потому, что застал её молодой. Говорила она поначалу по-сарматски. Схоже наречие, да разница есть. Это уж после овладела нашим языком. Лучница она была, что не сыскать таких боле. Дочку, вот, тоже обучила. Прежде чем взять за себя, Вышата на мечах с ней бился. Одолел. Иначе не пошла бы за него. Однако это только говорят. Сам я того не видел, потому чиста ли монета, не ведаю.
