ПОСВЯЩЕНИЕ
Мистеру Ли и Алисе
с любовью и признательностью
Адвокаты, полагаю, когда-то были детьми.
Чарльз Лэм
Часть первая
1
Незадолго до тринадцатилетия моему брату Джему жутко переломало руку в локте. Когда она зажила, и все страхи Джема, что он больше никогда не сможет играть в футбол, прошли, он редко вспоминал о переломе. Его левая рука стала чуть короче правой; когда он стоял или шёл, тыльная сторона его ладони находилась под прямым углом к туловищу, а его большой палец располагался параллельно бедру. Его это нисколько не заботило, пока он мог пасовать и бить по мячу.
Когда миновало достаточно времени, чтобы мы снова смогли взглянуть на эти годы, мы иногда обсуждали события, которые привели к тому происшествию. Я придерживаюсь мнения, что всё началось с Юэлов, но Джем, который на четыре года меня старше, сказал, что началось всё намного раньше них. Он сказал, что всё пошло с того лета, когда к нам приехал Дил, когда он впервые подбросил нам идею выманить Страшилу Рэдли из дома.
Я ответила, что уж если он так хочет увидеть полную картину, то всё началось с Эндрю Джексона. Если бы генерал Джексон не прогнал речных индейцев Маскоги вверх по реке, Саймон Финч никогда бы не поднялся на каноэ вверх по Алабаме, а если бы он этого не сделал, то где бы мы сейчас были? Мы были уже слишком взрослыми, чтобы решить спор в кулачном бою, так что мы обратились за советом к Аттикусу. И наш отец сказал, что мы оба правы.
Поскольку мы южане, для некоторых из семьи постоянным источником позора был тот факт, что у нас нет ни одного известного предка, отличившегося на чьей-либо стороне в битве при Гастингсе. Всё, что у нас было — это Саймон Финч, аптекарь-зверобой из Корнуолла, чья набожность могла поспорить разве что с его скупостью. В Англии Саймону досаждали гонения на тех, кто звал себя методистами, от рук их более свободомыслящих братьев, а поскольку Саймон считал себя методистом, он проложил себе путь через Атлантический океан в Филадельфию, оттуда в Ямайку, оттуда в Мобил, а затем вверх до Сент-Стивенз. Памятуя о том, как осуждал Джон Уэсли излишнюю трату слов при купле-продаже, Саймон нажил состояние, практикуя врачом, однако в этом занятии он переживал, как бы не соблазниться вещами, которые, как он знал, служили не во славу Господа — такими, как золотые уборы или нарядность в одежде [1-е Петра 3:3]. Так что Саймон, позабыв максиму своего учителя про владение людьми как движимым имуществом, купил трёх рабов и с их помощью построил усадьбу на берегу реки Алабамы, миль на сорок выше Сент-Стивенза. Он вернулся в Сент-Стивенз лишь однажды, чтобы найти жену, и вместе с ней положил начало роду, в котором всё больше рождались дочери. Саймон дожил до солидного возраста и умер богачом.
Для мужчин в семье было обычаем оставаться в усадьбе Саймона, Пристани Финча, и зарабатывать на жизнь хлопком. Место было самодостаточным: скромное по сравнению с империями вокруг него, Пристань, тем не менее, производила всё, необходимое для поддержания жизни, за исключением льда, пшеничной муки, и предметов одежды, которые доставлялись по реке суднами из Мобила.
Саймон отнёсся бы с бессильной яростью к распре между Севером и Югом, поскольку она лишила его потомков всего, кроме их земли, хотя традиция жить на своей земле и осталась неизменной далеко вглубь двадцатого века, пока мой отец, Аттикус Финч, не поехал в Монтгомери изучать право, а его младший брат не отправился в Бостон изучать медицину. Их сестра Александра была тем Финчем, кто остался в Пристани: она вышла замуж за молчуна, который большую часть своего времени валялся в гамаке возле реки, гадая, полны ли улова его жерлицы.
Когда мой отец был допущен к адвокатской практике, он вернулся в Мейкомб и приступил к работе. Мейкомб, расположенный миль на двадцать к востоку от Пристани Финча, был административным центром округа Мейкомб. Офис Аттикуса в здании суда из мебели имел немногим более чем вешалку для шляп, плевательницу, шахматную доску, и незапятнанный Кодекс законов Алабамы. Его первые два клиента были последними повешенными в окружной тюрьме Мейкомба. Аттикус убеждал их принять великодушие штата, позволявшего признать себя виновными в тяжком убийстве второй степени и спасти свои жизни, но они были из Хаверфордов — фамилия, в Мейкомбе равнозначная слову "осёл". Хаверфорды, которые лишили жизни лучшего в Мейкомбе кузнеца из-за спора, возникшего по поводу якобы незаконной поимки кобылы, имели неосторожность сделать это в присутствии троих свидетелей, и при том настаивали, что довод "этот-сукин-сын-напрашивался-сам" был достаточно хорошей защитой для каждого. Они упорствовали в требовании признать их невиновными в тяжком убийстве первой степени, так что Аттикус мало чем мог помочь своим клиентам, кроме как присутствовать при их кончине — событие, по всей видимости, послужившее началом глубокого отвращения моего отца к практике по уголовным делам.
В течение первых пяти лет в Мейкомбе Аттикус практиковал бережливость больше, чем что-либо ещё, потому что всё это время он вкладывал свой заработок в образование своего брата. Джон Хейл Финч был на десять лет младше моего отца, и решил изучать медицину в те времена, когда выращивание хлопка не окупалось; но оказав помощь дяде Джеку подняться на ноги, Аттикус стал получать от практики сносный доход. Ему нравился Мейкомб, здесь он родился и вырос; он знал здешних людей, они знали его, а из-за предприимчивости Саймона Финча он был родным по крови или через брак почти каждой семье в городе.
Мейкомб — довольно старый город, а когда я впервые познакомилась с ним, он был усталым и старым. В дождливую погоду улицы тонули в красной слякоти; на тротуарах росла трава, на площади оседало здание суда. Почему-то тогда было жарче: чёрной собаке летним днём приходилось туго; тощие мулы, впряженные в старенькие фордики, смахивали мух в душной тени виргинских дубов на площади. Тугие воротнички мужчин увядали к девяти часам утра. Леди принимали ванны до обеда и после полуденного сна в три часа, и к сумеркам были как мягкие пирожные к чаю, с сахарной глазурью из пота и пудры.
В то время люди двигались медленно. Лёгким шагом они шли через площадь, шаркали внутрь и наружу из магазинов, окружавших её — не спешили ни по какому поводу. В сутках было двадцать четыре часа, но казалось, что больше. Не было спешки, потому что было некуда идти, нечего и не на что покупать, нечего смотреть за пределами округа Мейкомб. Но это было время неясного оптимизма для некоторых из людей: насчет округа Мейкомб было недавно сказано, что ему нечего бояться, кроме самого страха.
Мы жили на главной жилой улице в городе — Аттикус, Джем, и я, плюс Кэлпурния — наша кухарка. Джем и я находили нашего отца сносным: он играл с нами, читал нам, и относился к нам с вежливой отстранённостью.
Кэлпурния же была другой. Она была вся из углов и костей; была близорукой; её глаза косили; её рука была широкой, как постельная рейка, и раза в два твёрже. Она постоянно гоняла меня с кухни, интересовалась, почему я не могла вести себя так же хорошо, как Джем, хотя и знала, что он был старше, и звала меня домой, когда я не была готова вернуться. Наши сражения были эпичными и неравными. Кэлпурния всегда побеждала, большей частью потому, что Аттикус всегда принимал её сторону. Она была с нами с тех пор, как родился Джем, и я ощущала её тираническое присутствие так долго, как помнила себя.
Наша мать умерла, когда мне было два года, так что я никогда не ощущала её отсутствия. Она была из рода Грэмов из Монтгомери; Аттикус встретил её, когда его впервые избрали в законодательное собрание штата. Он был тогда среднего возраста, а она была на пятнадцать лет его моложе. Джем был плодом их первого года супружества; через четыре года родилась я, а двумя годами позже моя мама умерла от внезапного сердечного приступа. Говорили, что так водилось в их семье. Я не скучала по ней, но думаю, что Джем скучал. Он хорошо помнил её, и иногда в разгар игры он, бывало, вздыхал протяжно, а потом отходил и играл сам по себе за гаражом. Когда он был таким, я знала, что лучше его не беспокоить.
Когда мне почти исполнилось шесть, а Джему было почти десять, наши летние владения (в пределах досягаемости зова Кэлпурнии) были ограничены домом миссис Генри Лафайет Дюбоуз двумя домами к северу от нас, и Резиденцией Рэдли тремя домами к югу. Нам никогда не хотелось нарушать эти границы. В Резиденции Рэдли обитало неизвестное существо, простого упоминания о котором было достаточно, чтобы мы вели себя хорошо несколько дней подряд; миссис Дюбоуз была сущим адом.
Тем летом к нам приехал Дил.
Однажды рано утром, когда мы затевали нашу дневную игру на заднем дворе, Джем и я услышали что-то по соседству, в капустном огороде мисс Рейчел Хаверфорд. Мы подошли к проволочной изгороди посмотреть, не щенок ли там — рэт-терьер мисс Рейчел был на сносях — но вместо него мы обнаружили кого-то, кто сидел и смотрел на нас. Сидя на корточках, он был не многим выше листьев капусты. Мы уставились на него, пока он не заговорил:
— Эй! [обычное приветствие в южных штатах]
— И тебе эй, — ответил Джем учтиво.
— Я Чарльз Бейкер Харрис, — сказал он. — Я умею читать.
— Ну и что? — сказала я.
— Я просто подумал, вам будет полезно знать, что я умею читать. Если у вас есть, что нужно прочесть, то я смогу...
— Тебе сколько? — спросил Джем. — Четыре с кепкой?
— Скоро семь.
— Тогда не выпендривайся, — сказал Джем, тыча в меня большим пальцем. — Вон Скаут читает с рождения, а она ещё даже в школу не ходит. Что-то ты мелковато выглядишь для семи лет.
— Я мал, но стар, — сказал он.
Джем убрал чёлку назад, чтобы взглянуть получше.
— Почему бы тебе не перебраться к нам, Чарльз Бейкер Харрис? — сказал он. — Боже, ну и имечко!
— Ничуть не смешнее твоего. Тётя Рейчел говорит, что тебя зовут Джереми Аттикус Финч.
Джем нахмурился.
— Я достаточно большой для своего имени, — сказал он. — А твоё имя длиннее, чем ты сам. На целый фут.
— Все зовут меня Дилом, — сказал Дил, пробираясь под изгородью.
— Было бы лучше, если бы ты пролез сверху, а не снизу, — сказала я. — Откуда ты?
Дил был из Меридиана, Миссисипи, летом гостил у своей тёти, мисс Рейчел, и теперь каждое лето будет проводить в Мейкомбе. Его семья происходила из округа Мейкомб, его мать работала на фотографа в Меридиане, отправила его фото на конкурс "Прекрасный ребёнок" и выиграла пять долларов. Она отдала деньги Дилу, который на эти деньги двадцать раз сходил в кино.
— У нас здесь кино не показывают, не считая фильмы про Иисуса, которые иногда крутят в здании суда, — сказал Джем. — А ты видал что-нибудь стоящее?
Дил видел Дракулу — открытие, заставившее Джема взглянуть на него с зарождающимся уважением.
— Расскажи его нам, — сказал он.
Дил был чудной. Он носил синие льняные шорты, которые пристёгивались к его рубашке, его волосы были белы как снег, и липли к его голове, как утиный пух; он был на год меня старше, но я возвышалась над ним, как башня. Пока он плёл нам свои сказки, его голубые глаза то загорались, то темнели; его смех был внезапным и весёлым; он часто теребил вихор в центре своего лба.
Когда Дил разделался с Дракулой, и Джем сказал, что кино, похоже, поинтереснее книги, я спросила Дила, где был его отец:
— Ты про него ничего не говорил.
— У меня его нет.
— Он умер?
— Нет...
— Тогда, если он не умер, то он у тебя есть, разве нет?
Дил покраснел, и Джем сказал мне замолчать — верный признак, что Дил был оценён и признан годным. После этого лето пошло в обычных развлечениях. Обычными развлечениями были: улучшение нашего домика на дереве, который покоился между двумя гигантскими стволами персидской сирени на заднем дворе, споры и ссоры, постановки по нашему списку драм, основанных на работах Оливера Оптика, Виктора Эплтона, и Эдгара Райса Берроуза. В этом отношении нам повезло, что у нас был Дил. Он играл роли, которые до этого спихивались на меня — обезьяну в "Тарзане", мистера Крэбтри в "Братьях Роверах", мистера Деймона в "Томе Свифте". Так мы узнали Дила как маленького волшебника, чья голова кишела эксцентричными планами, необычными стремлениями, и причудливыми фантазиями.
Но к концу августа наш репертуар стал скучным от бесконечных повторений, и тогда-то Дил и подкинул нам идею выманить Страшилу Рэдли из дому.
Резиденция Рэдли зачаровала Дила. Несмотря на наши предупреждения и объяснения, она притягивала его, как луна притягивает воду в океанах, но тянуло его не дальше фонарного столба на углу — безопасная дистанция от ворот Рэдли. Там он и стоял, обхватив рукой толстый столб, вглядываясь и размышляя.
Резиденция Рэдли выступала на крутом повороте за нашим домом. Идя на юг, каждый упирался в их крыльцо; тротуар поворачивал и огибал это место. Дом был низким; однажды он был белым, с широкой верандой и зелёными ставнями, но уже давно потемнел до цвета аспидно-серого двора вокруг него. Сгнивший от дождей гонт свисал с карнизов веранды; листва дубов не пропускала солнечные лучи. Последние штакетины забора вкривь и вкось ограждали передний — "метёный" — двор, который никогда не подметался, где в избытке рос гумай и туполистная сушеница.
Внутри дома жил злобный призрак. Люди говорили, что он существует, но Джем и я никогда не видели его. Говорили, он выходит по ночам, когда нет луны, и заглядывает в окна. Когда чужие азалии замерзали за короткие заморозки, это было из-за того, что он подышал на них. Любые скрытные мелкие преступления, совершённые в Мейкомбе, были его работой. Однажды город был затерроризирован серией мерзких ночных происшествий: куриц и домашних животных находили покалеченными; хотя преступником оказался Чокнутый Эдди, который, в конечном счёте, утопился в водовороте Баркера, люди ещё косились на Резиденцию Рэдли, не желая расставаться со своими начальными подозрениями. Негр не пойдёт мимо Резиденции Рэдли ночью, через дорогу он перейдёт на противоположный тротуар и будет насвистывать на ходу. Школа Мейкомба примыкала территорией к задворкам Рэдли; из куриного загона Рэдли высокие пекановые деревья стряхивали свои орехи на школьный двор, но они оставались лежать, нетронутые детьми: пекановые орехи Рэдли убьют тебя. Бейсбольный мяч, залетевший во двор Рэдли, без всяких вопросов считался потерянным.
Несчастья этого дома начались за много лет до того, как родились мы с Джемом. Семья Рэдли, желанная по всему городу, избегала общества — склонность, непростительная в Мейкомбе. Они не ходили в церковь — главное развлечение в Мейкомбе, — а служили службу дома; миссис Рэдли редко, если вообще когда-либо, пересекала улицу для утреннего перерыва на кофе со своими соседками, и, конечно, никогда не сближалась с миссионерскими кругами. Мистер Рэдли шёл в город в одиннадцать-тридцать каждое утро, а возвращался ровно в двенадцать, иногда неся коричневый бумажный пакет, в котором, как предполагали соседи, находились продукты для дома. Я никогда не знала, чем мистер Рэдли-старший зарабатывал на жизнь — Джем говорил, что он "скупал хлопок", вежливый оборот для ничегонеделанья, — но мистер Рэдли и его жена жили там со своими двумя сыновьями так долго, как кто-либо мог вспомнить.
Ставни и двери дома Рэдли были закрыты по воскресеньям — ещё одна вещь, чуждая порядкам в Мейкомбе: закрытые двери могли означать только болезнь или холодную погоду. Из всех дней воскресенье было днём для формальных послеобеденных визитов: леди надевали корсеты, мужчины надевали пиджаки, дети надевали ботинки. Но подняться на крыльцо Рэдли и крикнуть "Э-эй!" было тем, что никогда не делали их соседи после полудня в воскресенье. В доме Рэдли не было дверей с москитной сеткой. Однажды я спросила Аттикуса, были ли они когда-нибудь; Аттикус сказал — да, но ещё до того, как я родилась.
Согласно местной легенде, когда Рэдли-младший был подростком, он познакомился с кем-то из Каннингемов Олд-Сарума — большое и своенравное племя, обитающее в северной части округа, — и они организовали нечто, наиболее похожее на банду из всего, когда-либо виденного в Мейкомбе. Сделали они немного, но достаточно, чтобы их обсуждали в городе и публично предостерегали с трёх церковных кафедр: они околачивались у парикмахерской [место, где можно узнать все сплетни]; по воскресеньям они садились в автобус до Эбботсвилля и шли в кино; они ходили на танцы в окружном игорном притоне у реки — постоялом дворе и рыболовном кемпинге "Росинка"; они экспериментировали с самопальным виски. Ни у кого в Мейкомбе не хватило смелости сказать мистеру Рэдли, что его сын связался с дурной компанией.
Одним вечером, в непомерном приливе весёлого настроения, ребята проехали задним ходом вокруг площади в одолженном фордике, оказали сопротивление при аресте старому церковному сторожу Мейкомба — мистеру Коннеру, и заперли его во флигеле здания суда. Город решил, что нужно что-то делать; мистер Коннер заявил, что узнал всех до одного из них, и он был полон готовности и решимости не спускать им это с рук, так что ребята предстали перед судьёй по обвинению в хулиганстве, нарушении общественного порядка, угрозах насилием и побоях, а также в употреблении бранных и богохульных слов в присутствии и пределах слышимости женщин. Судья спросил мистера Коннера, почему он включил последнее обвинение; мистер Коннер ответил — они матерились так громко, что он был уверен: каждая леди в Мейкомбе слышала их. Судья решил отправить ребят в ремесленное училище штата, куда мальчиков иногда отправляли с целью, никак не иной, чем обеспечить их пропитанием и приличной крышей над головой: это не было заключением, и не было позором. Мистер Рэдли считал иначе. Если бы судья отпустил Артура, мистер Рэдли проследил бы за тем, чтобы Артур не доставлял больше хлопот. Зная, что слово мистера Рэдли нерушимо, судья был рад поступить так.
Другие мальчики посещали ремесленное училище и получили лучшее среднее образование, возможное в нашем штате; один из них, в конечном счёте, пробился на машиностроительное отделение в Оберне. Двери дома Рэдли были закрыты как в будни, так и по воскресеньям, и сына мистера Рэдли не видели в течение пятнадцати лет.
Но настал день, который смутно помнил и Джем, когда о Страшиле Рэдли услышали, и видели его несколько человек, но не Джем. Он говорил, что Аттикус никогда не рассказывал много о семье Рэдли: когда Джем спрашивал его, единственным советом Аттикуса было заниматься собственным делом, и не мешать Рэдли заниматься своим — у них было на это право; но когда произошёл тот случай, Джем сказал, что Аттикус потряс головой и сказал: "Мм, мм, мм".
Так что Джем получил большую часть информации от мисс Стефани Кроуфорд, мегеры по соседству, которая сказала, что знает всю историю. По словам мисс Стефани Кроуфорд, Страшила сидел в гостиной, вырезая какие-то заметки из "Мейкомб Трибьюн" для вклейки в свой альбом. Его отец зашёл в комнату. Когда мистер Рэдли проходил мимо, Страшила вонзил ножницы в ногу отца, вытащил их, вытер о свои штаны, и вернулся к своей работе.
Миссис Рэдли бросилась на улицу с пронзительным криком, что Артур их всех поубивает, но когда прибыл шериф, он нашёл Страшилу всё так же сидящим в гостиной, разрезающим "Трибьюн". Тогда ему было двадцать три года.
Как рассказывала мисс Стефани, старый мистер Рэдли заявил, что ни один Рэдли не ляжет в психушку, когда было предложено, что пара месяцев в Тускалусе пошли бы Страшиле на пользу. Страшила не был сумасшедшим, он был нервным временами. Будет неплохо изолировать его, уступил мистер Рэдли, но он настаивал, чтобы Страшилу ни в чём не обвиняли: он не был преступником. У шерифа не хватило духу посадить его в тюрьму вместе с неграми, так что Страшила был заперт в подвале здания суда.
Перемещение Страшилы из подвала обратно домой смутно сохранилось в памяти Джема. Мисс Стефани Кроуфорд говорила, кто-то из городского совета сказал мистеру Рэдли, что если он не заберёт Страшилу назад, то тот умрёт под плесенью из-за сырости. К тому же, Страшила не мог жить вечно на щедроты округа.
Никто не знал, какую форму запугивания использовал мистер Рэдли, чтобы держать Страшилу подальше от глаз, но Джем полагал, что мистер Рэдли держал его прикованным к кровати большую часть времени. Аттикус сказал — нет, это не было что-то в таком роде, что есть другие способы превратить человека в призрак.
Моя память оживает, чтобы показать, как миссис Рэдли изредка открывает парадную дверь, подходит к краю веранды, и поливает водой свои канны. Но каждый день мы с Джемом видели, как мистер Рэдли шёл в город и обратно. Он был худым жилистым человеком с бесцветными глазами, — настолько бесцветными, что они не отражали свет. Его скулы были острыми, а рот был широким, с тонкой верхней губой и полной нижней. Мисс Стефани Кроуфорд говорила, он был настолько прямым, что почитал слова Господа как свой единственный закон, и мы верили ей, потому что осанка мистера Рэдли была прямой, как шомпол.
Он никогда не разговаривал с нами. Когда он проходил мимо, мы опускали глаза к земле и говорили: "Доброе утро, сэр", а он покашливал в ответ. Старший сын мистера Рэдли жил в Пенсаколе; он приезжал домой на Рождество, и он был одним из немногих, кого мы когда-либо видели входящим или выходящим из этого дома. Люди говорили, что с того дня, как мистер Рэдли забрал Артура домой, дом умер.
Но настал день, когда Аттикус сказал нам, что задаст нам жару, если мы будем шуметь во дворе, и велел Кэлпурнии поступать так же в его отсутствие, если она услышит от нас хоть один звук. Мистер Рэдли умирал.
Делал он это не спеша. Деревянные козлы заградили дорогу с обоих концов участка Рэдли, на тротуар положили солому, движение пустили в объезд по закоулку. Доктор Рейнольдс парковал машину перед нашим домом и пешком шёл к Рэдли каждый раз, когда его приглашали. Мы с Джемом несколько дней ходили по двору на цыпочках. Наконец, козлы убрали, и мы стоя следили с парадного крыльца, как мистер Рэдли совершает своё последнее путешествие мимо нашего дома.
— Вот несут подлейшего человека, в которого когда-либо вдыхал жизнь Господь, — прошептала Кэлпурния, и задумчиво сплюнула во двор. Мы взглянули на неё с удивлением, потому что Кэлпурния редко выражала своё мнение о манерах белых людей.
Все соседи думали, что когда мистер Рэдли скончается, Страшила выйдет из дома, но случилось совершенно иное: старший брат Страшилы вернулся из Пенсаколы и занял место мистера Рэдли. Единственным отличием между ним и его отцом был их возраст. Джем сказал, что мистер Натан Рэдли тоже "скупает хлопок". Однако мистер Натан отвечал нам, когда мы говорили "доброе утро", и иногда мы видели его идущим из города с журналом в руке.
Чем больше мы рассказывали Дилу о семье Рэдли, тем больше ему хотелось узнать, тем дольше он стоял, обнимая фонарный столб на углу, тем больше он размышлял.
— Интересно, чем он там занимается, — бормотал он. — Похоже, ему охота показать свою голову наружу.
Джем сказал:
— Конечно, он выходит, но когда тьма непроглядная. Мисс Стефани Кроуфорд говорила, однажды она проснулась среди ночи и увидела, как он смотрит через окно прямо на неё... сказала, что голова его была как череп, уставившийся на неё. А ты никогда не просыпался ночью и не видел его, Дил? Он ходит вот так, — Джем зашаркал ногами по гравию.
— Думаешь, почему мисс Рейчел так плотно запирается на ночь? Я видел его следы на наших задворках много раз по утрам, а одной ночью я слышал, как он скребётся сзади в москитную сетку, но он скрылся к моменту, когда туда добрался Аттикус.
— Интересно, как он выглядит? — сказал Дил.
Джем дал приличное описание Страшилы: Страшила был примерно шести с половиной футов высотой, судя по его следам; он ел сырых белок и всех котов, которых мог поймать, из-за чего его руки были запятнаны кровью — если есть сырых животных, то кровь никогда не отмоешь. Длинный неровный шрам рассекал его лицо; те зубы, которые у него остались, были желтыми и гнилыми; его глаза выпучивались, и большую часть времени он пускал слюни.
— Давайте попробуем выманить его из дома, — сказал Дил. — Я бы хотел посмотреть, как он выглядит.
Джем сказал, что если Дил хотел быть убитым, то всё, что ему надо было сделать — подняться и постучать в парадную дверь.
Наш первый набег состоялся только потому, что Дил поспорил с Джем на "Серое Привидение" против двух "Томов Свифтов", что Джему слабо пробраться далее ворот Рэдли. За всю свою жизнь, Джем никогда не отклонял вызов.
Джем думал над этим три дня. Я полагаю, почёт был ему милее собственной головы, потому что Дил легко его достал: "Ты струсил", — сказал Дил на первый же день. "Ничуть не струсил, просто вежлив", — ответил Джем. На следующий день Дил сказал: "Ты слишком боишься, чтобы даже большим пальцем своей ноги коснуться переднего двора". Джем придерживался мнения, что не боится, — он проходил мимо Резиденции Рэдли в школу всю свою жизнь.
— Всегда бегом, — добавила я.
Но Дил достал его на третий день, когда он сказал Джему, что народ в Меридиане определённо был не таким пугливым, как в Мейкомбе, и что он никогда не видел таких трусливых людей, как в Мейкомбе.
Этого хватило, чтобы Джем прошагал до угла, где он остановился и прислонился к фонарному столбу, наблюдая, как нелепо висит калитка на самодельных петлях.
— Надеюсь, ты хорошо понимаешь, что он нас всех поубивает, Дил Харрис, — сказал Джем, когда мы присоединились к нему. — Не вини меня, когда он напрочь выбьет тебе глаза. Ты это начал, запомни.
— Ты всё ещё боишься, — прошептал Дил настойчиво.
Джем хотел, чтобы Дил усвоил раз и навсегда, что он ничего не боится:
— Просто я не могу придумать способ выманить его наружу без того, чтобы он нас поймал.
И потом, у Джема была младшая сестра, о которой ему следовало помнить.
Когда он сказал так, я поняла, что он боится. У Джема была младшая сестра, о которой следовало помнить, в тот раз, когда я сказала, что ему слабо спрыгнуть с крыши дома: "Если я умру, что будет с тобой?" — спросил он. Затем он спрыгнул, приземлился невредимым, и его чувство ответственности покинуло его, пока он не столкнулся лицом к лицу с Резиденцией Рэдли.
— Так ты сдаешься? — спросил Дил. — Если да, то...
— Дил, над такими вещами надо подумать, — сказал Джем. — Дай подумать минуту... это вроде как заставить вылезти черепаху...
— А это как? — спросил Дил.
— Зажечь под ней спичку.
Я сказала Джему, что если он подожгёт дом Рэдли, то я обо всём доложу Аттикусу.
Дил сказал, что зажигать спичку под черепахой — гнусно.
— Вовсе не гнусно, просто убедит её — это не то же самое, что бросить её в огонь, — проворчал Джем.
— Откуда ты знаешь, что от спички ей не больно?
— Дурак, черепахи ничего не чувствуют, — сказал Джем.
— Ты что, когда-то был черепахой?
— Мать честная, Дил! Вот дай мне подумать... полагаю, мы сможем его ошеломить...
Джем стоял в раздумьях так долго, что Дил сделал маленькую уступку:
— Я не буду считать, что ты проиграл вызов и обменяюсь с тобой на "Серое Привидение", если ты просто подойдёшь и коснёшься дома.
Джем просветлел.
— Коснуться дома, и всё?
Дил кивнул.
— Ты уверен, что это всё? Я не хочу, чтобы ты начал орать что-то совсем другое в минуту, когда я вернусь.
— Да, это всё, — сказал Дил. — Он определённо выскочит за тобой, когда увидит тебя во дворе, а затем мы со Скаутом прыгнем на него и прижмём к земле, пока не расскажем ему, что не собираемся его бить.
Мы покинули угол, перешли тротуар, огибавший фасад дома Рэдли, и остановились у ворот.
— Ну давай, — сказал Дил. — Мы со Скаутом прямо за тобой.
— Я иду, — сказал Джем, — не торопите меня.
Он прошёл к углу участка, затем обратно, изучая нехитрую местность, как будто решал, как лучше совершить наступление, хмуря брови и почёсывая голову.
Тогда я фыркнула от смеха.
Джем рывком раскрыл калитку и помчался к стене дома, хлопнул по ней своей ладонью и бросился обратно мимо нас, не удосужившись убедиться, был ли его набег успешным. Мы с Дилом бежали за ним по пятам. В безопасности на нашей веранде, задыхаясь и переводя дух, мы оглянулись.
Старый дом был таким же обвисшим и больным, но пока мы смотрели вниз по улице, нам показалось, мы видели, как шевельнулись внутренние ставни. Хлоп. Крошечное, почти невидимое движение, и дом снова замер.
