Том 3. Древо Иггдрасиль

Глава первая.

1.

В тот день Бог раскрасил небо акварелью — широкими, небрежными мазками лазурного и нежно-голубого. Воздух был свеж и, подобно сахару, хрустел на зубах. Утренняя прохлада уже отступила, уступив свое место дневному жару, теплоте солнечных лучей.

Триместр начинался замечательно.

Ацумори Аяо вдохнул полной грудью, наслаждаясь чистотой воздуха, и вернулся к своему обенто. Обедали они с Мейдой на крыше школы — здесь было свежо, и никто не мешал.

— Как, Ацумори-сама? — спросила Мейда с замиранием сердца.

Приготовленный ею обед был безукоризненным, и Аяо отдал ему должное. Рис — мягкий, клейкий; в нем можно различить каждое зернышко воскового цвета. Коробку с рисом Аяо пока отложил в сторону и взялся за другую — нижнюю, до краем заполненную кусочками сырой рыбы, с которой соседствовали нарезанные кубиками овощи, яйца, фрукты и маринованные сливы. Аяо ел аккуратно, стараясь не уронить, не потерять ни крошки. Готовить Мейда научилась у Аяме, поэтому вкус был пронзительно-знакомым — примерно такие же обенто Аяо получал от нэ-сан еще в средней школе.

— Замечательно, — искренне произнес он.

Мейда просияла.

"Что ж, хотя бы готовить она умеет," — подумал Аяо.

Мейда полезна, глупа, лишена амбиций и не задает лишних вопросов. С ней легко — никаких усилий со стороны Аяо не требуется, чтобы поддержать разговор, Мейда все равно ловит каждое его слово с таким видом, словно он роняет не мысли, но жемчужины. Мейда — невероятно скучное существо. В их отношениях с Аяо нет ни жара, ни искр, ни единения душ. Но Аяо в таком и не нуждался. Сама мысль о том, что придется имитировать страсти, которые он не испытывает, приводила его в ужас. Мейда же ничего подобного от него не требовала. Все страсти она выдумывала сама, и в собственном иллюзорном мире ей было хорошо и спокойно.

И потом, она же лоли.

Уже это замечательно, разве нет? Лоли такие сексуальные.

— Ацумори-сама, о чем вы думаете? — спросила Мейда.

— О девочках, — произнес он.

— Нууу, Ацумори-сама, а обо мне вы когда-нибудь думаете? — обиделась Мейда.

— Иногда, — ответил Аяо.

Налетел ветер, и пригнал с собой стайку облаков, испортив девственную чистоту небесной глади, испятнав ее белыми потеками облачной спермы. Отвратительный поступок. Аяо почувствовал легкое недовольство.

— Мейда-чан, я убил человека, — сказал он вдруг.

Она помолчала немного, затем произнесла:

— Раз вы сделали это, значит, так было нужно?

"Нет, в этом не было особой нужды. Просто мне захотелось, и все тут".

Аяо погрузился в воспоминания. Поднявшись из подземки в резиденцию премьер-министра, он оказался в подвале, среди швабр и половых тряпок. Первым человеком, попавшимся ему на пути, была пожилая женщина. Уборщица, она разделила судьбу премьера и всех его функционеров; так же застыла на одном месте, не в силах пошевелиться. Но говорить женщина по-прежнему могла. Она попросила Аяо помочь ей — нет, она буквально потребовала, чтобы он объяснил, что, черт возьми, здесь происходит, и чтобы он затем освободил ее. Аяо для пробы ударил ее в солнечное сплетение, и женщина закричала. Она грязно ругалась, проклиная и Аяо, и всех его родственников. Аяо убил ее. Он вцепился обеими руками уборщице в жирное горло и сжал его так, что кончики пальцев соприкоснулись на позвонках. Женщина не могла пошевелиться и лишь жалко хрипела.

Аяо не знал, когда именно она умерла. Лишь когда почерневший язык вывалился у нее изо рта, Аяо отпустил ее. Даже умерев, уборщица продолжила стоять на одном месте, в той же самой позе.

Ацумори Аяо убил человека. Переступил через черту, запятнал карму черным поступком.

Ощущение было великолепным.

Но и опасным. Аяо просто не мог позволить себе быть таким.

"Но сегодня, — думал он тогда, — но сегодня ведь праздник, разве нет? Сегодня я могу расслабиться, верно?"

Губы сами сложились в болезненную усмешку. Аяо почувствовал, как изо рта у него стекает ниточка слюны. Утерев подбородок рукавом, он начал искать, чем же закрыть свое лицо — наверняка ведь везде развешаны камеры, это предприятие может оказаться весьма опасным.

"Отпечатки, — думал он лихорадочно, — отпечатки, лишь бы не оставить свои отпечатки".

Он нашел ведро с водой и постарался отмыть все те места, где могли остаться его отпечатки — включая горло незадачливой уборщицы. На столике с исцарапанной поверхность лежал бумажный пакет с едой, принадлежавший, видимо, покойной. Нищенский обенто. Аяо вытряхнул еду. Проделав в пакете отверстия для глаз, Аяо надел его на голову.

И поднялся наверх, навстречу свету. Его ждали длинные угловатые коридоры и кубические кабинеты, заполненные живыми, беспомощными людьми.

В тот день Аяо кончил себе в штаны два раза.

Если нэ-сан узнает об этом, она сгорит со стыда. Ее брат достиг такого возраста, а до сих пор не может сдерживать поллюции!

Аяо прожевал рис и проглотил.

— Ацумори-сама, а вам не страшно? — спросила внезапно Мейда, и Аяо повернулся к ней.

— Нет, — сказал он просто.

Душа Ацумори Аяо давно уже превратилась в тухлое болото, и такой маленький камешек, как убийство, вряд ли бы сумел растревожить его спокойные, мутные воды.

"Я зазнался, — с грустью константировал Аяо. — Пора бы уже начать относиться к себе с долей иронии".

Пока он размышлял над тем, каким же образом проявляется эта ирония, на крышу поднялась Рио Чиери. Заметив Аяо и прижавшуюся к нему Мейду, она помахала им рукой.

Рио Чиери, как всегда, была громогласна и всеобъемлюща, подобно старонорвежской валькирии.

— Аяо-кун, нам нужно поговорить! Желательно наедине! — шепотом, как ей казалось, произнесла Чиери, нагнувшись к уху Аяо.

— Хорошо, — ответил он. — Мейда-чан, уйди.

Обиженная до глубины души, Мейда ушла. Обенто она с собой брать не стала.

Чиери смутилась.

— Я не хотела, — пробормотала она вслед уходящей Мейде.

— Не обращай внимания, — посоветовал ей Аяо. — Садись рядом.

Школьная форма в старшей школе Шико отличалась безумным дизайном: расклешенные брюки алого цвета и просто замечательные белые рубашки с оборками — у парней, и обтягивающие красные топики с мини-юбками — у девушек. Приходя домой со школы, Аяо снимал форму и прятал ее в шкаф. Чиери же по какой-то причине сильно привязалась к своим топику и мини-юбке и носила их даже в повседневной жизни. Тяжело, должно быть, ее родителям, особенно отцу — видеть волосатые ноги дочери каждый день, наверное, тяжелое испытание.

— Так о чем ты хотела поговорить? — спросил Аяо.

Чиери провела рукой по бедру, сминая волоски.

— Аяо-кун, ты когда-нибудь слышал о Божественном Треугольнике?

"Само собой, нет. Зачем спрашивать?"

— Нет, — сказал Аяо.

Чиери вздохнула с облегчением.

— Аяо-кун! — произнесла она. — Не позволяй другим манипулировать собой! Это опасная игра, и я не позволю им втягивать сюда еще и тебя.

— Не позволишь, значит.

— Конечно же! — горячо сказала Чиери. — Зачем ты вообще полез в резиденцию?

Аяо не знал, что и сказать.

— Подумай над моими словами, — Чиери с силой хлопнула его по спине, затем приподнялась. — Ладно, я пойду. Перемена скоро закончится.

2.

"Любопытно, — думал Аяо. — Откуда столько желания поучать у какой-то там школьницы? Столько гордыни и самомнения?"

Между прочим, это самый тяжкий из смертных грехов. Чиери уже заработала себе место в аду, рядом с Май-чан и безымянным маньяком, которого Аяо встретил на каникулах.

"Интересно, а где будут жарить меня самого?" — промелькнула вдруг мысль.

О, вот она, пресловутая ирония. Получилось. Ацумори Аяо смог осадить себя.

Он шел по школьным коридорам, стараясь никого не задеть. Аяо не хотел проблем. У него и так уже достаточно врагов, чтобы навсегда забыть о спокойных днях.

"Мечтал ли я о приключениях?"

Возможно.

Там, в резиденции премьер-министра, стоя по колено в крови, Аяо на секунду ощутил единение со своим прошлым "я". Словно память вернулась к нему. Пускай ненадолго, пускай на жалкое мгновение. Но и этого оказалось достаточно, чтобы понять: вселенная упорно навязывала ему тихую, спокойную жизнь, но он столь же упорно сопротивлялся этому. Он сам пожелал, чтобы над головой у него висел Дамоклов меч. Сам вызвал на себя огонь.

Ацумори Аяо захотел проблем — он их получил.

В прессе и в ежедневных новостных программах("Здравствуй, Токио, тик-ток, тик-ток, мы начинаем") старательно обсасывался сам факт смерти господина премьер-министра. Погиб в результате террористического акта! Омерзительно. Имел ли он право на смерть? Нет, разумеется. Тем более — на такую позорную смерть.

Простые люди жаждали подробностей. И они появлялись. Говорили, что премьер был найден с перерезанным горлом — и, более того, со спущенными штанами. Может, его оскопили? Ему отрезали язык и засунули в задний проход? Ксо, да он ведь мастурбировал, когда к нему пришли убийцы! Такие детали люди смаковали с особым удовольствием.

И все спрашивали — когда Япония нанесет ответный удар?

Радостно-придурковатый и по-своему харизматичный политик Тазава Норифуми отвечал на эти вопросы так:

— Господа! Мы отомстим! Мы не пощадим никого! Я вам это обещаю!

Тазава уже готовился стать новым премьер-министром.

Аяо представил, как злобный лысый коротышка вроде Тазавы попытается открутить ему, Ацумори Аяо, голову. Нет, вряд ли. Норифуми-сан не полезет в честный бой.

Аяо вошел в туалет и направился к крайней из кабинок. В зеркале, висевшем над раковиной, отразилось его хмурое лицо.

Стоя над унитазом, он расстегнул ширинку и опорожнил свой мочевой пузырь.

Аяо думал о Мейде. Специально ведь приберегал момент, чтобы заполнить голову мыслями о ней.

"Ммм, замечательно, — думал он, стараясь попасть струей в горлышко унитаза. — Мейда, Мейда, Мейда-чан".

Он вспомнил их первую встречу. А потом аккуратно засунул член обратно в трусы, застегнул ширинку (звяк-звяк!) и отправился мыть руки.

Возле мужского туалета трое школьниц избивали четвертую. Все они были одноклассницами Аяо и Мейды. Предводительницу хулиганок звали Накахара Аюми, и она была школьным идолом, из числа тех, в чью честь отаку создают клубы. Аюми имела от природы рыжие волосы, чем ужасно гордилась.

Вместе с ней были массивная и неповоротливая Хитори Юка и Минамори Тецуна. С этого триместра Тецуна училась в одном классе с Аяо. Сбылась ее мечта. А может, помогли связи с госпожой директором.

Втроем они избивали Накано Хикари, слабую и болезненную девочку. Хикари, как ни странно, не плакала, а лишь морщилась, когда чей-нибудь кулак входил ей в грудь.

Аяо пожал плечами и двинулся в класс.

— Аяо-кун! — заметила его Тецуна.

Он не стал оборачивать и лишь ускорил шаг.

3.

Франкфурт-на-Одере, душный немецкий городишко, заставлял Эшли Лавджой нервничать. Обливаясь потом, она плелась по звенящим от жара камням мостовой, тоскуя по прохладному, напоенному соленой влагой воздуху Лондона.

В Библии сказано, что до всемирного потопа Бог запрещал дождям проливаться на землю. Как же жилось тем несчастным, кому угораздило родиться в столь убогую эпоху? Может, они находили влагу под землей? Эшли представила себе: измученные солнцем бронзовокожие люди столпились вокруг циклопической конструкции, составленной из стальных трубок, шестеренок и рычагов — конструкции, созданной, чтобы насиловать землю, вытягивать из нее жизненные соки. Люди жадно пьют соленую, почти непригодную к питью воду, и хулят Бога, отказавшего им во влаге.

Эшли перекрестилась, отгоняя дьявольские видения прочь. Хорошо, что она направляется в церковь — демоны не посмеют последовать за ней в дом Божий.

Мариенкирхе, церковь святой Марии, была сложена из аккуратных брусков серого кирпича. Над ее черепичной крышей высилась белая башня, увенчанная тремя башенками поменьше. В стенах прорезаны широкие окна, формой напоминавшие пистолетные патроны. Широко известные франкфуртские витражи: в них запечатлены три евангельские темы — Книга Бытия, Народная Библия и история Антихриста. Русские, воевавшие в Германии полвека назад, разбили знаменитое стекло, и вместо витражей пришлось вставить обычные окна. Святой отец Торстейн Нольтинг был ужасно огорчен этим фактом.

— Варвары! — такими словами он встретил Эшли. — Вы просто не представляете себе, что это были за витражи. Тонкая, гениальная работа. Созданная во славу Господа Бога нашего. А эти варвары уничтожили ее. Словно имя Господа для них — пустой звук!

— У нас с русскими один и тот же Бог, — возразила Эшли вяло.

Английским священник владел неплохо, это радует — Эшли так и не научилась связно разговаривать на немецком.

— Ха! Я так не думаю, — отец Торстейн воздел вверх указательный палец. — Наш Бог милостив и исполнен доброты; Бог, которому поклоняются русские, жесток, беспощаден и абсолютно алогичен в своих поступках. Русские листают Книгу Бытия, пропуская страницы, посвященные милосердию Господа. Зато они с огромным удовольствием читают о карах и бедствиях. Им кажется, что так правильнее. Как бы не так!

Заметив, как поскучнела Эшли, отец Торстейн спохватился и предложил полюбоваться на "тонкую, гениальную работу" мастеров, расписавших купол Мариенкирхе. Эшли отказалась.

— Святой отец, может, перейдем к делу?

— А, разумеется, разумеется, — засуетился он.

Торстейн провел Эшли к алтарю, над которым висела икона — Дева Мария ненатурально плачет, держа на руках младенца Иисуса. Стены выдержаны в белых тонах. Сквозь обычное, совсем даже не благородное стекло лился солнечный свет; было невыносимо душно. Эшли поморщилась. Она прекрасно понимала русских: при такой жар хочется разбить все стекла, чтобы хоть немного, но освежить помещение.

"Итак, — Эшли положила руку на алтарь, ощущая его шероховатую поверхность. — Архиепископ Фредерика Ланге приехала сюда этой весной, в марте. Сначала она посетила церковь святого Николая, затем направилась в Мариенкирхе. Здесь с ней произошло нечто ужасное, что-то, что навсегда изменило ее. Властная, умная женщина, соратница Его Высокопреосвященства и Папы Римского, в одночасье превратилась в лепечущую идиотку. Фактически впала в детство. В чем же дело? Что могло настолько изменить ее?"

— Святой отец, что вы думаете о Ее Высокопреосвященстве Фредерике Ланге?

Торстейн Нольтинг вздрогнул. Он явно колебался, но все же ответил честно.

— Женский епископат — это противоречие евангельским принципам, в писании не сказано, что женщина может быть епископом, а уж архиепископом — тем более, — твердо произнес он.

"Я тоже женщина, к твоему сведению!" — Эшли подавила желание вытащить жезл и снести отцу Торстейну его плешивую голову с плеч.

На лице священника читалось упрямство. Он был готов защищать свою позицию до конца. Эшли бы не отказалась посмотреть на его встречу с Фредерикой Ланге.

— Церковь радуется правам женщин и всегда молится за их духовное возвышение во всех народах земли. Я готов признать, что женщина — это не вещь, не сосуд бесчестия и не предмет порабощения. Она — Божье творение, украшение мужа и опора цивилизации. Но женщина-архиепископ, причем в моей стране — это слишком, — Торстейн поправил воротник.