Нежность Пустоты Грядущей

ETIENNE EXOLT

НЕЖНОСТЬ ПУСТОТЫ ГРЯДУЩЕЙ

1.

Нарастающий громкий шум, трепещущий гул, поднимающийся и приближающийся, угрожающий и привлекающий, отвлек его от созерцания собственного члена. Cидя на теплом камне, расстегнув и приспустив брюки, он сжимал в правой руке напрягшуюся плоть в то время как порученные ему морны неторопливо и бесцельно разбредались. Их мохнатые ноги слишком слабыми были для того, чтобы они могли уйти далеко, обойдясь без долгой передышки, в то время как сам он на последних деревенских соревнованиях занял второе место по бегу среди сверстников и потому единственным, что беспокоило его, было недавнее заявление Томаса, утверждавшего, что его член, напрягшись, вытягивается в две длины его ладони. Сомневаясь, можно ли верить в этом помощнику кузница, Линмар с тех пор сомневался и без конца сравнивал свои размеры с чужими, помнил уверения матери, что он еще растет и каждую неделю вновь и вновь измерял себя, надеясь на чудесное увеличение, которого все не происходило и которого, как он боялся, никогда не произойдет.

Странный тот звук напугал морнов и они беспокойно, наперебой, застонали, выражая недовольство и страх. Схватив болтавшийся на тонкой цепочке свисток, он дважды дунул в него, призывая мерзких тварей собраться возле него, но шум нарастал, приближаясь к ним, они разбегались все дальше и только тогда он выпустил из правой руки свой член и обратил взор к небу.

Поднимаясь над левым краем листа, оставляя после себя тугой след из красноватого дыма, нечто блестящее и дрожащее разворачивалось, приближаясь к юному пастуху и он, раскрыв от ужаса рот, спрыгнул с камня и попытался спрятаться за ним, забыв и о разбегающемся стаде и о своем члене, из которого полилась, попадая на серую ткань брюк и на шероховатую зеленую землю, тонкая струйка желтой мочи.

Огромное, состоящее из многих непохожих друг на друга частей, мерцающее разноцветными огнями, почти бесформенное в окруживших его плотоядных дымах, оно пронеслось над мальчиком, обдавая его горячим зловонием, от которого слезы потекли из его тоскливых и злобных глаз, больше похожих на глаза древоточца, роняя на перепуганных монгов дымящиеся части, обливая их кипящими жидкостями и удаляясь прочь, в сторону деревни, теряя при этом высоту.

Когда опасность миновала, юноша поднялся и, приподнявшись на носках доставшихся от матери ботинок, с восторгом наблюдал, как возле самой деревни неведомый аппарат резко изменил курс и ушел в сторону ствола. Едва перелетев невысокую, гладко блестящую жилу, он перевернулся в воздухе и низвергнулся, поднимая высоко в воздух сияющие брызги сока и куски поверхности, взметнувшиеся изумрудным дождем, столбом торопливого пара и многоцветных дымов, среди которых больших почестей удостоился фиолетовый.

Забыв о своем стаде и обязанностях, которыми гордился еще утром, ведомый только своим жестокосердным любопытством, пастух бросился к месту падения, на бегу застегивая брюки, запинаясь о неровности, царапая ноги и руки о жесткие высокие волоски, достигавшие здесь, в середине листа, высоты его плеч. Ему понадобилось несколько минут, чтобы достичь рухнувшего летуна и он был первым, кто оказался возле него. Прочие, спешившие от деревни, еще только виднелись вдали.

Ему пришлось идти осторожно, чтобы не наступить на обломки панелей и механизмов и некоторые стальные были раскалены, тогда как пластиковые источали нестерпимое и, как подумал мальчик, ядовитое, зловоние, а деревянные пылали ярким и горячим пламенем, напомнившем ему о прошлогоднем празднике Сеятеля. Осторожно пробираясь между неравными теми опасностями, он приближался к расколовшему на три части корпусу, из которого торчали сломанные крылья и выступали искореженные дюзы. Обломки солнечных батарей рассыпались вокруг темными порочными зеркалами, длинные черные перья парили, кружась в воздухе, подбрасываемые горячим воздухом, оплетаемые дымом, что столь ласково терся о голую грудь пастуха.

Через пролом между двумя частями он пробрался внутрь корпуса, едва не поранив ногу о разбитый сосуд, полускрытый в стене, из которого вытекала синеватая жидкость, заливая составленный из треугольных плиток, накренившийся пол. Вся левая стена была занята подобными емкостями, различных формы и размеров, со стенками вогнутыми или распираемыми изнутри, прозрачных целиком или же только маленькие окошечки имевших в себе, стена же другая состояла из круглых экранов, на большинстве из которых лишь всполохи мертвых шумов мерцали забытыми сновидениями. Лишь на одном из них ярко пылали красные цифры, да другой показывал мигающие символы, незнакомые мальчику и означавшие, как подумал он, опасность. Из трубки, надломившейся над его головой на светлые волосы вылилась липкая жидкость и он выругался, как учил его Томас, отряхиваясь и направляясь дальше, туда, где он видел через свесившиеся с потолка кабели, панели и трубы, кресла с находившимися в них людьми.

Ему пришлось немало потрудиться, чтобы добраться до них. Металлическая панель преградила ему путь и всех его сил едва оказалось достаточно, чтобы немного отогнуть ее и пробраться под ней, при этом он едва не обжег себе руки. Браслетом из радужных мигралей он зацепился за торчащий из стены прут и едва не порвал тонкую нить, на которую были нанизаны они, отчего страх вспыхнул за его глазами, ведь то был подарок его старшей сестры и ярость ее, если бы он потерял его, была бы нестерпима. Протиснувшись в изувеченный проем, наступив на круглую, изогнутую дверь, лежавшую теперь на полу, когда-то белую, теперь же украшенную узором из ожогов и выбоин, он оказался в кабине, где всего имелось шесть кресел, спинки чьи наклонены были так, что находившиеся в них почти лежали и здесь мальчик возблагодарил Сеятеля за то, что много раз был на бойне и не боялся вида крови и расчлененных тел.

На гладкой черной коже слева один из мужчин в того же цвета комбинезоне был трижды пронзен насквозь стальными прутьями, вонзившимися, пробив стекло шлема, в его левую глазницу, пробившими грудь и живот. Круглый экран, свисавший к нему на толстом гофрированном проводе, к котором до сих пор тянулась его правая рука, тревожно мерцал множеством разноцветных знаков и схем. Сидевшего перед ним залила блестящая жидкость, разъевшая стекло шлема и пластик комбинезона, от которого остались только обрывки на изувеченном скелете. Экран над ним и пульт, расположенный возле правой его руки также пострадали от неведомой кислоты и теперь искрились, неспособные ни на что более. Первый же в левом ряду, имевший перед собой три экрана и широкую черную панель со множеством разноцветных кнопок и блестящих верньеров и рычагов, был седым, с короткой бородкой и жемчужной серьгой в правом ухе и умер, держась за сердце, с широко раскрытыми глазами и ртом.

С правой стороны молодой мужчина, едва ли намного старше самого Линмара был рассечен надвое упавшей на него пластиковой панелью, кровь все еще стекала на гладкий черный пол, кишки свесились с края сиденья и робко выглядывал из кровавого хаоса остро обрубленный позвоночник. Юноша склонился над мертвецом, всмотрелся в его широко раскрытые карие глаза, в свое отражение на испачканном изнутри выплюнутой, выдохнутой кровью стекле шлема, умерший показался ему красивым и ему стало жаль, что он погиб таким молодым и, должно быть, не познавшим всей радости, что могла быть причинена ему.

Среднее в правом ряду кресло было придавлено упавшими на него обломками потолка, оторвавшимися от стены панелями и в мерцающем свете тонких трубок, что выжили в большинстве своем, он одну за другой поднимал и отодвигал их и был вознагражден зрелищем, от которого руки его задрожали, а член напрягся. Металл и пластик разорвали комбинезон и большая часть стройного, загорелого тела, искаженного царапинами и ссадинами была видна ему, левая грудь полностью обнажилась и он отметил, что она намного больше, чем даже у его матери. Стекло шлема было разбито, мелкие круглые осколки засыпали собой ее лицо, упали на закрытые глаза, прикрытые серебристо-черными веками, на чуть приоткрытые яркие алые губы, светлые волосы, взбитые катастрофой, прикрывшие щеки и слегка испачканные в крови.Склонившись над ней, над ее грудью, пользуясь случаем внимательно рассмотреть ее а быть может, как надеялся он, потрогать и поцеловать, он неожиданно для себя заметил, что она едва заметно шевелится, а присмотревшись, увидел и ресницы ее дрожащими и пальцы подрагивающими.Она была жива и, поняв это, он в ужасе отступил от нее. Будучи живой и почти обнаженной, она пугала его больше, чем возможность лишиться члена.

К счастью, в этот момент послышались голоса и, разгребая завалы могучими руками, в разрушенную кабину пробрался, тяжело дыша, расстегивая грязный серый комбинезон, кузнец Морган, чье мускулистое тело, почти всегда покрытое копотью и потом, казалось юному пастуху искусственным и механическим, неспособным принадлежать плоти, а следом за ним спешила и мать мальчика, женщина крупная, но подвижная и быстрая, закончившая курсы медицинской помощи в городе Тантарфе, что возле центральной находился жилы и пользовавшаяся в деревне едва ли не большим авторитетом, чем старейшина Морас.

-Ты что здесь делаешь? — закричала она, увидев своего сына стоящим перед девушкой: — Прочь отсюда!

-Она жива! — указав на нее, он услышал свой голос слишком тонким и пронзительным, неприятным для него самого.

— Беги отсюда! — смахивая со лба длинные светлые волосы, Морган подтолкнул юношу к выходу.

Мать уже доставала из своей огромной кожаной сумки стальные, с черными трубками и блестящими циферблатами приборы, которые прилаживала к руке и животу девушки в то время, как кузнец снимал с нее шлем, одно за другим расстегивая крепления на твердом воротнике. Они не сомневались в том, что она жива, они поняли это и без его указания и ему даже показалось, что они знали о том заранее, но он, помотав головой, отринул эту обидную и ревнивую мысль.

Мгновение он оставался неподвижным, но взгляд матери, вскользь брошенный ею, был столь требовательным и настойчивым, что ему пришлось, дрожа от злости, покинуть разрушенный корабль, выбравшись наружу через пробоину в корпусе. Глубоко дыша, чтобы успокоиться, он отошел от него и сел на мягкий зеленый холм, глядя на то, как со стороны деревни один за другим приближаются обитатели ее, возбужденные и любопытные удивительным происшествием, равного которому никогда не происходило здесь.

Столпившись возле пробоины, они взволнованно перешептывались, заглядывая в ее темноту, не решаясь войти и отмахиваясь от зловонного дыма, когда ветер направлял его в их сторону. Мужчины, одетые в одинаковые, тускло-красные комбинезоны, курили, расслабившись и прислонившись к остывающему остову, довольные неожиданным перерывом в работе, женщины, с желтыми пятнами семени и молока морнов на зеленых робах, посматривали на небо, на видневшиеся сквозь туманную высоту верхние листья, пытаясь предсказать погоду, посматривая на Линмара и посмеиваясь, обсуждая, должно быть, то, как Джулия столкнула его в канал прошлым вечером.

Он только успел достать сигарету, раздумывая, у кого из мужчин было бы лучше попросить огонь, как появились Морган, несущий раненую девушку и его мать, держащая в руках стальной помятый баллон, от которого прозрачная трубка тянулась к черной маске, закрывающей лицо пострадавшей и приборы, обвившие свои провода вокруг ее запястий, прилипшие черными дисками к груди и животу.

Женщины заохали, бросились к девушке, но мать остановила их, прикрикнула и они расступились. Быстро, но не настолько, чтобы опасаться смерти, они направились в деревню. Мужчины нехотя потянулись за ними, но взоры их были теперь чуть более жестокими и взволнованными. Линмар не сомневался, что каждый из них успел заметить нагую девичью плоть и теперь мечтал о том, чтобы прикоснуться к ней. От мыслей о том он ощутил приятное волнение и член его затвердел. Позабыв о сигарете, выпавшей из его пальцев, он поспешил обратно к своим беспокойным морнам, чтобы немало пролить семени, вспоминая о чудесной девичьей груди.

Следующим утром девушка сидела напротив юноши за деревянным покосившимся столом, пристально глядя на него любопытным насмешливым взором, в котором ему чудилась странная, пренебрежительная насмешка.

На ней был мужской комбинезон, показавшийся ей более предпочтительным, чем все те платья и робы, что пыталась предложить ей мать. Высоко закатав рукава, она обнажила исколотые иглами локти, руки ее чуть дрожали от слабости и Линмару даже казалось, что она едва заметно покачивается на стуле, но голос ее был твердым и ловким, слова ее скользили вокруг него также, как фатрины делают то туманным вечером и он чувствовал себя неуютно рядом с ней. Ему казалось, что она знает обо всем, что он мечтал с ней сделать, как если бы она подсматривала за ним, когда он сжимал свой член, думая о ней. Женщины были поражены тем, что она отказалась от их одежды, их пугал выговор девушки, любивший в гласных долготу и ясность. Их смутили ее вопросы, непонятные и пугающие, ее жестокая прямота и потому, быстро утратив интерес, сменившийся страхом, они предпочти удалиться к своим обычным ежедневным делам. Линмар же вынужден был остаться, когда она попросила о том и понимал теперь, вдыхая горький дым ее сигареты, страдая от ее взгляда, что предпочел бы оказаться как можно дальше от нее. Ему хотелось вернуться к своим морнам, пнуть кого-либо из них, выбросить семя на поверхность листа, вспоминая и ненавидя.

В маленькой комнате со светло-серыми неровными стенами, в окружении старой простой мебели, она казалась такой же чужеродной, как самый неотступный кошмар, столь же легкая и непостижимая, угрожающая и неуязвимая. Встав со стула, она раздавила сигарету в треугольной стеклянной пепельнице и, обойдя юношу, встала у него за спиной.На ее босых ступнях оставались чешуйки старой белой краски, остатки черного лака тускло блестели на ногтях в зеленоватом свете круглой над столом лампы.

Положив руки на спинку стула, она наклонилась к юноше, ее собранные в длинный хвост волосы упали на его плечо и он вздрогнул от того, тяжесть их показалась ему большей, чем он мог вынести.

-Отведи меня. — и ей не было нужды говорить о том, куда она хочет идти.

Останки воздушного корабля теперь уже едва дымились, запах горелой горечи заметно ослаб, но теперь от некоторых частей исходило мерцающее синеватое свечение, увидев которое, девушка недовольно нахмурилась. Осторожно пробираясь между обломками, так ласково прикасаясь к ним, что злобная и необъяснимая ревность возникала от вида того в юноше, она пробралась внутрь корпуса через пролом, который он показал ей и внутри, осмотревшись с видом хозяйки, подсчитывающей ущерб, причиненный ее дому взбесившимся морном, она немедля последовала в кабину. Встав посреди нее, взглянув на засохшую кровь, покрывающую сиденья, где некогда находились товарищи ее, она на мгновение закрыла глаза. Дрожащие руки ее сжались в кулаки, губы исказились и в это мгновение она обрела такую силу в себе, что перестала быть привлекательной, внушая только восхищенный, завораживающий страх. Резко выдохнув воздух и открыв глаза, она вновь стала спокойной и почти отстраненной. Подхватив с пола тонкую пластину, она присела, подцепила ей расположенный в полу люк и, открыв его, достала из обнаружившейся ниши маленький черный ящик. Линмар приблизился, любопытный больше, чем могли вытерпеть его скромность и стеснительность. Взглянув на него через плечо с раздраженным недоумением, девушка промолчала, занятая серебряными цифрами на крышке ящика. Не менее десятка их понадобилось для того, чтобы он открылся и отдал ей маленький прибор, чей круглый экран засветился от ее прикосновения. Сев на пол, она положила его между своих ног и медленно, неторопливо, преодолевая неведомое напряжение, из него поднялось красное мерцающее дерево с мириадом ветвей, от каждой из которых отходила еще одна, меньшая и так продолжалось едва ли не до бесконечности. Почти у основания его мигала крохотная точка. Прикоснувшись к ней, девушка вызвала иную картину. Дерево приблизилось и было обрезано размерами проекции, ствол его стал толще, ветви на нем меньше и положение переменчивого круга более точным. Проведя по волосам, она недовольно покачала головой.