Созерцающие путь

Посвящается моей матери, всегда

поддерживающей меня в моих начинаниях.

СОЗЕРЦАЮЩИЕ ПУТЬ

КНИГА I: ЭДЕМ

Дорога, сотканная из звёздного света, простирается в бесконечность. Я готовлюсь ступить на неё.

— Ты волен идти, раз желаешь этого, — голос обволакивает меня сияньем отрешённости.

— Я хочу окунуться в многообразие извечного, познать его, — отвечаю я, влекомый некой зовущей струной.

— Ты стремишься изведать иллюзию, всего лишь искажённое отражение истинного.

— Но ведь я исхожу от твоих помыслов. Я твоё наделённое намерениями продолжение.

— Да, дитя моё. — Сияние вокруг уплотняется, становясь частью моей сути. — Ты и есть я, только возжелавший пройти этим путём.

— Значит, я просто обязан стать проводником твоего миросозерцания.

— Или выпестовать гордыню слепящих амбиций, — звучит противоположное мнение. — Ведь я не гоню тебя. Ты можешь остаться. Подумай. Путь будет долгим и трудным. Там тебя ждут не только страдание и отчаянье, но и хуже того — мрак и неведение. Ты окажешься в путах бытия. Нужды и проблемы тех мест станут твоими. И ради выживания тебе придётся прельститься всем этим.

— И всё-таки я пойду, — объявляю я своё окончательное решение.

— Однажды ты вернёшься обратно, ибо всё исходит от меня и ко мне же возвращается уже умудрённым. В поиске меня прислушивайся к своему сердцу, средоточию твоих первородных, непосредственных чувств. Ведь ты проистекаешь из него, являясь моим продолжением. Я буду подавать тебе знаки оттуда.

Голос затухает, растворяется во вселенской беспредельности, где-то там за сгущающимися вокруг оболочками, которые отгораживают делающего шаг в вечность странника. Я всхожу на путь к ожидающим меня диковинным реальностям.

ЧАСТЬ I: ИСТОКИ

Уже вторые сутки на ногах... Тело налито свинцовой тяжестью от усталости. Но мы продолжаем свой марш, будто заведённые машины. Земля замёрзла, стала как железо. Да и на нас его в избытке. Лязг доспехов слышится отовсюду. Словно исполинская змея ползёт по дороге, дребезжа металлической чешуёй. Сотни носов и ртов в колонне источают пар. Временами раздаётся отборная ругань. От тяжёлого дыхания заиндевели усы и бороды... у кого они уже есть, конечно.

— Всё лучше, чем месить грязь и по лужам шлёпать, — невнятно бурчит мой товарищ слева. Он пытается на ходу жевать задубевшее сало.

— Если и дальше так пойдёт, мы намертво примёрзнем к своим скорлупам, — отзывается широкоплечий парень впереди. — Когда же объявят этот хренов привал? Отогреться бы у костра.

Слышатся окрики десятников. Велят плотнее сбить ряды перед вступлением в иноземный городок. Ведь это чужая земля, чужая страна. Моя тёплая солнечная родина осталась далеко на юге. Здешнее серое низкое небо недовольно хмурится, словно готовясь придавить незваных гостей. Но мы здесь не просто так, а во имя высших интересов нашей славной Империи.

Над окрестностями городка разносится гулкий звон.

— Опять в храмовую медь бьют, фанатики проклятые, — слышится сзади ворчливый голос. — Неспокойно здесь... ох, неспокойно.

Заиндевевшие поля остаются позади. Прибавив шаг, мы плотными рядами вступаем в тень окраинных кварталов. Вокруг аккуратные домики в один-два этажа. Стены по большей части из серого кирпича. Над ними краснеют черепицей пологие скаты крыш. В этот утренний час прохожих на улицах мало. Мужики глядят исподлобья, а бабы боязливо липнут к стенам.

Враг отступил, но в чужом городе следует быть начеку. Все местные, чувствуется, пялятся на нас, приникнув к окнам и всевозможным щелям. Дознатчики считают, что сопротивление здесь маловероятно, но командиры всё равно велят держать ухо востро. Заранее проверено оружие. Мой пятизарядный самострел взведён и стоит на предохранителе с полной обоймой толстых стальных дротов, и каждый способен пробить добрый панцирь с полуста шагов. На боку расстёгнут чехол боевого топора. Если враг в латах, то для схватки с ним нет ничего лучше тяжёлого лабриса.

Грохот подкованных сапог по мостовой разносится эхом по улочкам. Марш в ногу разрушает тишину, испуганно жмущуюся под крышами и в проёмах зданий. Маршировать, вот чему учили нас, новобранцев, в первую очередь, прежде чем мы пустились в этот долгий поход, завоёвывать дальние страны. И мы изо всех оставшихся сил стараемся показать свою выучку этому варварскому городишке. Выучку настоящих воинов Лучезарной Империи. Хотя, несколько сотен измождённых, полуголодных и грязных солдат представляют собой не слишком внушительное зрелище. Почиститься не было времени. Командиры гонят и гонят нас.

Чуть в стороне от нашей колонны слышатся вопли. Страховидный тощий дед с длинной седой бородищей и нечёсаными космами вокруг лысины что-то истошно орёт нам, потрясая корявой клюкой. Одет он то ли в дерюгу, то ли в кафтан неопределённого цвета. На груди поверх одежды висит металлическая цепь. На ней болтается массивный треугольный амулет с каким-то тускло поблёскивающим узором внутри. Старец бешено вращает глазами, выкрикивает непонятные слова в нашу сторону. Может это и хорошо, что многие из нас не понимают местное наречие, а то раздражённые и измотанные до предела, давно бы положили конец этому шуму метким выстрелом. К тому же, судя по агрессивным рожам, которые он с усердием корчит, и более-менее понятным жестам непристойного свойства, сомневаюсь, что это звучат радушные приветствия героям великой державы. Тут же из двора за ним выскакивают две женщины в тёмных платках, молодая и преклонного возраста. С немалым трудом они кое-как уволакивают упирающегося хрыча в дом.

А мы всё маршируем и маршируем, упоённые мерным ритмом грохочущего металла в гулком пространстве улицы. Тяжёлый лязг железа разливается уже по городской площади, возле самого большого здания. Похоже, это местная ратуша. Мы выстраиваемся ровным каре вокруг скучившегося в центре площади обоза, как положено по уставу. Всхрапывают лошади, перекликаются унтер-офицеры центурий. Над строем когорты трепещут имперские стяги — символы солнечного света, который мы несём в эту дикую страну. И в этот момент местное небо опорожняется на нас мелкой снежной пылью.

На крыльце здания наши офицеры долго толкуют через полкового толмача с магистратами. Издали слышно, как этот недоучившийся болван громко картавит, подлаживаясь под здешний диалект. Судя по недоумённым лицам отцов города, они мало что понимают. Он меняет тактику: пытается уже с помощью энергичной жестикуляции донести до них смысл имперской речи. Впрочем, город они сдают по правилам: встречают наших набольших при полном параде, с поклонами и подобострастными ужимками потчуют горячим вином и пряниками. Угощение подносят на большом блюде, покрытом расшитой золотом скатёркой.

— А не отравят? — слышится чей-то шепот в ряду.

— Наши-то, небось, не дураки. Сам вот увидишь... — отвечают ему.

И верно: магистратам приходится сначала самим вкусить напиток. Только тогда командиры приступают к дегустации и быстро опоражнивают пузатый кувшин. К пряникам же никто так и не притронулся.

Вскоре над входом в ратушу затрепетал имперский стяг: красный дракон на жёлтом поле — символ света и державной мудрости. Ясно, что недавно на этом месте висел флаг королевства, но местные вовремя его убрали с глаз подальше. Благодатная длань Империи простёрлась ещё над одним городом.

* * *

Лагерем мы встали на невысоком холме сразу же за городом. Перед марш-броском в зону боевых действий следовало хоть немного отдохнуть. Быстро растянули шатры, рядом с ними развели костры. Я протягивал руки и ноги к огню, и вскоре по всему телу разлилось живительное тепло. В котле аппетитно булькала каша. От неё шёл восхитительный аромат. И наши животы предвкушающе заурчали.

Каждый десяток сидел у своего костра, готовил пищу в собственном котле и спал в собственном шатре. Всё имущество десятка на марше перевозилось в определённой повозке обоза. Боевая единица должна быть сплочённой. И в походном имуществе, и в добыче, и в лишениях. Это касается и взысканий: за провинность одного или нескольких наказывается вся группа. А десятник отвечает за всех. Каждый десяток приписан к определённой боевой машине, которую и сопровождает в бою. С колонной самоходов нам предстояло встретиться позже, когда выйдем к основному тракту, ведущему к столице королевства.

Дело шло к полудню, каша дозревала, а десятник тем временем рассказывал, что мы будем делать дальше. Командиры собирались сняться с лагеря ещё этой ночью, к утру встретиться с колонной машин и, если боги помогут, уже завтра быть на месте военных действий.

Наконец забренчала посуда. Все по очереди подходили к котлу, брали черпак и плюхали в походные миски горячее пряное варево. Дежурный, надо признать, постарался на славу. Приевшаяся уже каша казалась сегодня на диво вкусной; возможно сказывался голод. Мы подходили за добавкой, так что в котле быстро убывало. Сколько уже было таких вот стоянок? Сколько раз я вот так скрёб черпаком, пытаясь выудить кусочек солонины? Сколько плоских шуток услышал от товарищей, которые во время отдыха начинали активно подтрунивать друг над другом?

— Краб! Наконец-то ты научился готовить! Теперь всегда тебя в наряд ставить будем! — воскликнул здоровенный рыжий детина с полосой капрала на рукаве. И шмякнул себе на тарелку третью порцию.

— Ты, главное, не обжирайся, Слон. А то опять пердежу от тебя не обе-рёшься, — ответил ему бойкий Краб, невысокий, слегка угловатый юнец лет восемнадцати.

Все звуки вокруг потонули в бурном хохоте.

— Про Слона стоило бы начальству доложить: новый, мол, вид отравляющего оружия. Глядишь, медаль дадут или хоть прибавку к жалованию, — утирал слёзы смугловатый парень с кучерявой бородкой. — Не зря ж его десятник капралом поставил.

— А пока, Чернявый, он травит нас с тобой. Просто так, по доброте душевной, — продолжал язвить Краб.

— Моё оружие вот! — внёс ясность разгневанный силач и свирепо хлопнул лапищей по длинной рукояти боевого молота. — Кому хошь башку разнесу... хоть врагу, хоть зубоскалу.

— Таких солдат, как Слон, ещё поискать надо, — вступился за рыжего де-сятник. — Кто на учениях лучше всех преодолевал препятствия в полном доспехе? Кто так искусно управляется с собственным оружием? А кто во время учебного штурма буквально затащил вас всех на вал по верёвке, после того как раскидал на нём защитников?

— Да, было дело. Но лишь после того, как мы с превеликими трудами закинули его туда на штурмовом трапе, — возразил Чернявый.

— Солдат всемерно поддерживает своего товарища и помогает ему во всем. Это и есть принцип единства, сплачивающий нашу армию. Ему мы обязаны всеми нашими победами. Войско — это отлаженная машина, в которой каждая деталь на своём месте и делает своё дело.

Наш седоусый, видавший виды начальник умел разговаривать с людьми, умел убеждать подчинённых словом, а не тумаками. Не то, что командиры прочих единиц. Потому мы его и уважали, потому и слушали, как студенты университетского наставника.

* * *

Наш университет... Не без грусти вспоминались колонны, увитые плющом и пьянящий аромат роскошных цветников. Уютные скамьи в тенистых внутренних двориках, и залы с высокими сводами. Школяры в мантиях эстетического, философского, магического и технического факультетов. А в свободное время — шумные попойки, непристойные песни... Это тогда я наивно полагал, что они непристойные, пока не попал в армию. Но главное, женщины. Широкобёдрые блондинки, брюнетки и шатенки, словом, на любой вкус. Горячие и знающие толк в любовных искусствах. В борделях ведь тоже многому учат. Им были известны такие ласки, что мужчины отдавали целые состояния за ночь со жрицей любви высокого класса. Сколько я их познал? Не так уж много и не самых лучших. Как раз в меру тех средств, что присылали мне родные.

Отец послал меня учиться в столицу, чтобы я сделался настоящим человеком, то есть каким-нибудь заметным чиновником в нашей провинции. Сам он, конечно, не осилил бы дорогостоящей учёбы, если бы не помогали дядюшки в надежде, что им это окупится в будущем. Откуда они могли знать, каково будет молодому человеку, ничего в родной глуши не видевшему, но переполненному свойственными юности страстями и желаниями, окунуться в большой мир с тем жалким мизером средств. А почти все мои товарищи имели богатых родителей, ни в чём себе не отказывали, и мне хотелось соответствовать. Закончилось тем, что мне нечем стало заплатить за следующую ступень обучения, да и долгов накопилось изрядно. И это менее чем за год пребывания в столице.

Положение стало безвыходным. Университетский ярлык рано или поздно должны были отобрать. Кредиторы разве что в постель ко мне не лезли. А возвращаться в отчий дом, не оправдав надежд и деньги промотав, ой как не хотелось.

И тут в мою судьбу вмешалась государственная политика. Вассальные северные королевства решили отложиться от Империи и, составив комплот, прекратили поставлять сырьё и товары по имперским тарифам. Реакция императора и правительства последовала незамедлительно. Властители этих государств были названы гнусными предателями, вероломно восставшими против интересов великой державы. В храмах жрецы призывали богов низринуть свой гнев на головы нечестивых королей. Срочно собирались силы для карательной экспедиции. На площадях глашатаи зазывали народ вступать в ряды доблестного воинства, чтобы постоять за честь Империи и наказать северных варваров, погрязших в невежестве и блуде. В общем, война предстояла полномасштабная.

* * *

На один из таких вербовочных пунктов я и набрёл, шатаясь по городу и мусоля невесёлые думы. Ярко светило солнце, по мостовым катились экипажи, лошади бойко цокали подковами. Но гужевые повозки понемногу вытеснялись механическими, в больших городах всё чаще встречались чудища, извергающие дым и пар. Весело кричали мальчишки-разносчики, таскавшие в баклагах за спиной напитки на любой вкус. Коробейники напе-ребой расхваливали свой товар — орехи и всякие сласти. Но мне было не до них, я мало что замечал вокруг, просто шёл сам не знаю куда.

'Эй, парень, хочешь хорошо заработать?!' — окликнул меня голос сверху.

Я поднял взгляд и увидел молодцеватого верзилу в мундире и с наглой ухмылкой на красной роже. Выйдя из прострации, я обнаружил, что стою возле наспех сколоченного широкого помоста, здорово смахивавшего на эшафот. На нём нахального вида личность продолжала увлечённо меня вопрошать:

'Может, ты мечтаешь о славе, о стремительной карьере? Желаешь изве-дать судьбу настоящего мужчины? Хочешь, чтобы на тебя гроздьями вешались красотки разных стран? Хочешь жизнь, полную приключений? А знаешь, какая добыча ждёт героев в богатых северных городах? Плюс награды, плюс всеобщее уважение, плюс обеспеченная старость. Империя не забывает тех, кто верно ей служит'.

Я огляделся. Зеваки, стоявшие позади меня, помалкивали и, похоже, обретались здесь лишь потому, что лень уходить было. Субъект же в имперском обмундировании продолжал словесный водопад:

'Если тебя влечёт настоящая жизнь, милости просим к нам! Армия гарантирует ежемесячное жалование — сорок пять серебряных империалов, полную уставную экипировку и каждый день — жрачку от пуза. А ещё два раза в декаду — бесплатный бордель. И вот что ещё... — Тут он перешёл на заговорщицкий шёпот, но так, чтобы я его слышал. — Если у тебя, чего доброго, нелады с законом, то в армии ты навсегда избавляешься от своего прошлого. Если, конечно, преступление не государственное'.